Довмонт. Князь-меч

Так ничего и не придумав, надежа и опора Пскова спросил прямо:

– Отрок с вами давно ль? Ну, этот… Кольша. Вон, ложка его.

– Ложка-то есть, – степенно покивал скоморох. – А самого отрока – нету. Сбежал! Вчерась еще уговаривался с нами в Изборск идти – и вот, видать, раздумал.

– Так вот, без ложки – сбежал? – не поверил тиун Степан Иваныч.

– Рыбу он ловить пошел, – послышался вдруг за спиной князя звонкий девичий голос. Оборачиваться не пришлось – к костру присела юная дева. Одета была просто – длинная рубаха из выбеленного холста с вышивкой, поверх подола – юбка-понева – два куска пестрой ткани, подпоясанные шнурком. Светлые волосы забраны тоненьким кожаным ремешком, симпатичное личико, большие голубые глаза… под рубахой явно проглядывала грудь – еще небольшая, не округлившаяся, с остренькими торчащими сосками. Однако вовсе не грудь юной красули сейчас привлекла внимание Довмонта – ожерелье! Янтарное ожерелье на шее. Откуда? Впрочем, это ж Псков, не глушь владимиро-суздальская! Балтика – почти что рядом.

– Глянутся бусы? – взяв одну из разложенных на куске коры ложек, девчонка потянулась к котлу.

– Красота! – улыбнулся князь. – Подарил кто?

– Да уж не украла! – хлебнув ушицы, задорно отозвалась красавица. – Я ж и на свирели, и на гудке… еще и плясать могу с бубенцами. Вчера вот наплясалась.

– Это Машенька наша, – представил девушку скоморох. – Маруся.

– Так ты вчера на ладейке плясала? – Степан Иваныч тоже вставил свое слово.

Маруся отмахнулась:

– Не-а, не на ладейке. На ладейке наши на дудках да бубнах играли, а плясала я на лугу. Невдалеке, там, где ромашки. Там и покос, а невдалеке – пристань рыбацкая. Там бусы и подарили. Парни плечистые шли, видать, к реке… остановились послушать… и бросили! Ну, право слово, бросили, Купавной клянусь. Видать, понравилось, как я плясала да пела.

– А нам можешь спеть? – подмигнул Довмонт. – Нет, ты поешь сначала…

– Угу…

Быстро дохлебав уху, Маруся поднялась на ноги, поймала брошенный старостой бубен…

– Ой, далече – далеко… далеко-далече…

Девушка раскраснелась, притопнула ногами… и голосок был такой приятный, звонкий…

– Явине, явине, – вдруг послышалось князю. – Явине-Явинскете…

Ну, ведь правда же – один и тот же мотив! Это ж литовская песня! Даумантас слышал ее еще в детстве, в Нальшанах, да и сейчас не забыл, помнил.

– Явине, Явине, приходи к нам в овин. Да зерно береги, да зерно береги…

Явине – древнее литовское божество, защищавшее хлеб в овинах…

– Ой, пойди со мной гуляти! Да травушку не помни, да травушку не помни…

Князь еле дождался, когда девчонка закончила петь. Улыбнулся, спросил вкрадчиво:

– А ты откуда эту песню знаешь?

– Так с детства еще, – усевшись обратно к костру, Маруся неожиданно загрустила. – Матушка еще была жива – пела. В деревне нашей… Ее потом полочане сожгли.

– А где деревня-то была?

– Да в Черном лесу стояла, – девушка вдруг улыбнулась, столь же внезапно, как вот только что загрустила. – Знаете, какой у нас лес? До самой Литвы тянется… и еще дальше.

До самой Литвы… Вот откуда мотивы похожие. А те парни, что бросили юной певунье весьма недешевое ожерелье? Что же, они, выходит, литвины? Если так, то что они делают здесь? Вряд ли это купцы – обо всех литовских купцах Довмонту докладывали. Значит, никакие не купцы… Что ж, Войшелк-князь не угомонился? Вновь прислал убийц? Впрочем, рассуждать сейчас – все равно, что гадать на кофейной гуще. Тем более здесь еще кофе-то нет… разве что – желудевый.

Относительно парней Маруся ничего конкретного не сказала. Парни и парни. Незнакомые, плечистые, сильные. В обычных рубахах. Наверное, из ближней деревни смерды – косцы.

– Я проверю все, княже, – шепнул на ухо Степан. – Проверим. Ежели литвины – сыщем.

– Добро, – кивнув, князь повысил голос: – Марусь, а ты что-то про отрока говорила. Ну, про Кольшу, ага?

Глава 2

Про Кольшу хитроватая скоморошья девчонка ничего интересного не поведала. Ну, подсел голодный отрок к костру – бывает. Сказал, что сирота. Может, правда, и не такой уж и сирота, может – и беглый. Так ведь в ватагу его никто не принимал, с собой не тащил. Просто накормили по доброте душевной – не прогонять же? Вот пару деньков парнишка со скоморохами и гужевался, рыбу на ушицу ловил, помогал одежу чинить, маски-личины из коры березовой да кожи ладить. А так, чтоб с ватажниками куда-то далече идти – о том и разговору не было.

– А рыбу он где ловил? – поглядев на реку, уточнил Довмонт.

Маруся показала рукой:

– Вона, на плесе. Там мостик старый. Кольша говорил – рыбное место.

Прищурившись, девушка склонила голову набок и обвела незваных гостей быстрым хитрым взглядом:

– А чей это вы про него выспрашиваете? Небось и впрямь – беглый?!

– Может, и беглый, – покивал Степан. – А, может, и родич чей. Сбег со двора, змеенок.

– Тогда уже дома Кольша, – Маруся убежденно тряхнула длинными светлыми волосами. – Если на мостках нет, значит – домой вернулся. Он ведь и не просился с нами… так, вечерял.

Простившись со скоморохами, Довмонт и его люди уселись в ладью и направились к плесу. Хорошее оказалось место! Тихая заводь с желтыми лилиями, клонившиеся к самой воде ивы, камыш с рогозом – благодать! Носились вокруг синие стремительные стрекозы, на мели резвилась вовсю серебристая рыбная мелочь. Меж ивами виднелись заросшие камышами мосточки, серые от старости и едва различимые с реки. Ежели б Маруся не показала – ни за чтоб не нашли.

Выскочив на берег, сыскные парни – Семен с Кириллом – принялись деловито осматривать берег. Кирилл – мостки, а Семен – ведущую к ним тропинку. Все свои действия парни проводили быстро, но тщательно, слева направо, по солнышку. Заросшая густой травою глинистая тропинка намокла от росы и вовсе не стремилась столь уж быстро высохнуть.

– Следы, – осмотрев, вернулся к мосточкам Семен. Сдвинул на затылок свою забавную шапку-колпак, улыбнулся довольно: еще бы, хоть что-то нашел. – Смазано все, но… судя по всему – сапоги, поршни. Двое шли. И… подбирались тайно. У мостков – так даже на цыпочках!

– Нечего и думать, схватили парня, – несмотря на внешность типичного лентяя-увальня, Кирилл Осетров был человеком проворным и дело свое знал. Что-то высмотрев, наклонился в траву и быстро выхватил из зарослей какую-то палку. – А вот и удочка!

Ну, да – она самая. Вырезанное из ветки удилище, леска из конского волоса, из дубовой коры – поплавок, крючочек кованый, между прочим, для нищего отрока – великая ценность. Просто так Кольша крючочек бы не выбросил. Никогда. Значит, и впрямь – схватили парня! Если это правда Кольша…

– А вон и лодки след, – соскочив с мостков в воду, Кирилл шагнул в камыши. Что-то потрогал рукою, понюхал… даже, сорвав с ивы листок, пожевал…

– Широкий след… вон, камыши-то, гляньте… Не ладья… но и не челн малый. Добрая лодка. Четверых запросто выдержит. Или – шестерых.

– Одначе немного таких, – пригладив бороду, подал голос лодочник. – Для перевозчиков лодка такая – слишком уж жирно, а для того, чтоб товары да сено возить – мала. Обычно по дворам такие, у смердов. Но опять же – мало у кого.

– Так-так, – Довмонт задумчиво покусал губы. – Верно, приметная лодка?

– У рыбаков можно спросить.

– Если встретим, – охолонул тиун.

– Встретим, – лодочник тряхнул головой, глядя, как вскакивают в ладейку сыскные парни:

– Обязательно встретим. Время-то ныне – рыбацкое.