Доживем до понедельника. Ключ без права передачи
Шрифт:
Наверху плавало голубое облачко, прошитое насквозь лучом солнца. Облачко пахло табачком.
– Эй, конспираторы! Слишком нахально дымите, все видно, – сказал Виталий, сложив рупором ладони.
Молчание.
Он стремительно взбежал наверх и попал на тесную, прокопченную многими поколениями курильщиков площадку, ведущую на чердак. Четверо мальчишек – на вид им лет по тринадцать – давили подошвами чинарики, большого смущения не выказывая. Он, Виталий, был у них «подопытный»: интересно, как поведет себя, угрозами будет брать или задушевными рассказами о вреде табака…
– Я думал,
– Так точно!
– Городянский, ты же в обмороке почти, у тебя даже веснушки пропали…
– Я скоро брошу, Виталь Палыч, – сквозь мучительный кашель пополам со смехом говорит очень рыжий и тощий мальчик. – Только я – Грод-нен-ский.
– Извини. А ты – Коробов, верно?
– Я?! – изумляется беленький, очень хорошенький мальчик с лучистой улыбкой. После изумления он, впрочем, согласился:
– Коробов, да. А что?
– Сигареты мне.
Виталий протягивает руку.
– А у нас их нету, – невинно округляет глаза третий персонаж, толстощекий Курочкин.
– Ну папиросы.
– У нас сигара была гаванская, – сообщил Коробов. – Их мало кто покупает, цена – сами знаете – кусается. А мы подумали: туго ей одной, Кубе-то, в том полушарии… надо все-таки поддержать.
Виталий оценил эту демагогию:
– Из идейных, значит, соображений? Остряки… Ну пошли, пошли, дышать тут нечем.
Они стали спускаться.
– И чего он к вашей куртке прицепился? – пожал плечами Гродненский. А Коробов утешил:
– Вы зря волнуетесь насчет зачета. Сперва нервы подергает, а потом еще сам будет бегать за вами!
Виталий озадачился:
– Парни… откуда такая опытность?
– От жизни! Тут у нас – то же самое в конце четверти… А правда или брехня, что вы теперь наш классный руководитель?
– И это вы знаете? Послушайте, братцы… Я очень надеюсь на вашу мужскую солидарность. Про этот разговор подслушанный – никому, ладно? Сами понимаете: нельзя мне, вступая в такую должность…
– Ясно, Виталь Палыч, – весело подмигнул Коробов. – За себя и за этих двух я ручаюсь. А вот Пушкарев у нас недавно, он еще не проверенный…
Худенький невзрачный мальчик, не сказавший до тех пор ничего, вспыхнул:
– Как ты можешь, Андрей?.. – Ему от горечи слов не хватило.
Коробов погладил его по голове:
– Не плачь, беби.
– После уроков, – сказал Виталий, – я загляну к вам, потолкуем. Впрочем, ваш директор, может быть, еще передумает… не доверит вас мне.
В этих словах прозвучала слабая надежда.
Какая-то совершенно незнакомая женщина обратилась к Виталию:
– Кажется, вы дежурный по этажу? Смотрите, какая свалка у химического кабинета!
И он поплелся к химкабинету.
А мальчишки во главе с Андрюшей Коробовым шли по коридору, вторгаясь, как нож в масло, в образцовые ряды старших девочек, которые фланировали по кругу с книжками и зубрили. Старшеклассницы шипели, но расступались: лучше не связываться…
– А вообще-то, здорово, – высказал Гродненский, – если у нас будет мужик. Может, наконец, в поход сходим! Говорят, у него первый разряд по плаванию. Пускай теперь всех баттерфляем учит.
– Хотя
бы кролем, – уступил Курочкин, согласный и на меньшее.– Ему это нужно, как рыбке зонтик, – учить вас. Неужели не видите? Топориком будем плавать, – с жесткой усмешкой произнес Андрюша. – Сейчас у нас что, «инглиш»?
– Ага…
Андрей распахнул дверь кабинета иностранных языков. Здесь открыты окна, блестит свежевытертая доска.
Девочка с повязкой – она тут одна, – растопырив руки, кидается к мальчишкам:
– Ну что вам здесь? Дайте же проветрить!
– А ты дежурная? Тебя туда вызывают.
– Куда? Зачем?
– Бороться с беспорядками. Там Виталь Палыч, он один не справляется, – весело лгал Андрюша. – Вот у ребят спроси.
Девочка недоверчиво выглянула в коридор, а Гродненский и Курочкин ловко выставили ее из класса и, торжествуя, закрыли дверь на ножку стула.
Андрей уселся на подоконник:
– Знаете, как его надо назвать?
– Кого? Виталия?
– Как?
– Числитель.
– Почему? – улыбаясь, спросил Пушкарев. – Нет, вообще-то, подходит, но почему?
– А раз подходит, нечего объяснять. Числитель – и все!
Андрей достал из кармана полоску жевательной резинки в яркой обертке [6] . И огонек зависти зажегся в ребячьих глазах.
– Пожевать хотите? Канадская…
– Это тебе все отец привозит? – ревниво и подобострастно спрашивает Гродненский.
– Угу.
Все четверо усердно начинают жевать.
– А все-таки где он у тебя работает? – интересуется Курочкин.
Андрюша сужает глаза, отвечать не спешит.
6
Приписка 1995 года: chewing gum – невидаль в Москве начала 70-х годов. Позвольте напомнить: мы жили в закрытом обществе, и кое-что важное в нашей киноповести держится именно на этом. Мы напрягали наш иммунитет, чтобы устоять с презрением перед соблазнами Запада – их жвачкой, их кока-колой, их орешками, их джинсами и техникой, их пепси и пивом в банках; но когда нет ничего этого, не видно, когда в киосках – разве что сигареты «от Тодора Живкова» да сигары «от Фиделя», – тогда устоять, в общем-то, несложно…
Но кое-что – нет-нет, а просачивалось все же. И тут выяснялось: чем моложе организм, тем слабее сопротивляемость, тем ощутимей недостаточность, непрочность идейной закалки… И тем сильнее хочется новенького! Особенно хочется такого, что связано с запретами – глухими, малопонятными, а то и вовсе идиотскими! – Г. П.
– Ты клюкву в сахаре любишь?
– Ну?
– Вот он в каждый сахарный шарик вставляет по клюковке. Такая работа!
Гродненский заливается счастливым смехом, улыбается Пушкарев, а Андрюша серьезно наставляет надутого Курочкина:
– Никогда не спрашивай о таких вещах, понял? Ну не имею я права говорить…
– Нет, я знаю, что если человек… ну, вроде как Банионис в «Мертвом сезоне»…
– Ну хватит! – гаркнул Коробов. И наступило молчание.
Конец ознакомительного фрагмента.