Дознаватель

Сунька встал, отодвинул табуретку, поправил ремешок на штанах и говорит:

— Я за то, чтоб всем стало хорошо. А это надо еще взвесить. Я ухожу в Советскую армию. Мои родители остаются одни. Им хотелось бы взять к себе Гришу и Вову. К тому же комсомольская остерская организация полностью в курсе и разработала ряд мероприятий. Например…

Я подошел к Суньке, положил руку на его плечо, тепло сказал:

— Суня, ты комсомолец, а я коммунист. Твоя инициатива хорошая. И людей ты поднял на хорошее дело. Но ты не прав. Ты сейчас думаешь про благо своих родителей, которым хотелось бы иметь в опустевшем после тебя доме и детский смех, и игры, и так далее. Но Остер — это Остер. А Чернигов — Чернигов. К тому же у меня права по совести. Евсей Гутин — мой друг.

И как я ему в глаза посмотрю, хоть где бы он ни был, если я его детей оставлю без своего влияния?

Сунька покраснел до неузнаваемости.

— Ну, Самуил, отвечай. — Я понимал, здесь должна поставиться точка.

Сунька отчетливо сказал:

— Если в глаза, я согласен. А так нет.

И вышел на двор.

Гришка с Вовкой смотрели на меня. Мирон и Сима тоже.

Я сказал:

— У нас тут не суд. У нас — собрание. Потому голосуем. Суня против. Кто еще против?

Против не было. Воздержавшихся тоже. Гриша и Вовка тоже проголосовали за.

Я объявил собрание исчерпанным и отправил хлопцев на двор с условием, чтоб гуляли близко. Скоро едем.

Мирон принес с собой кисет. Завязан он был кое-как. Отдал мне без слов.

Я без слов принял.

Сима сидела тихо, немножко качалась. А в остальном хорошо.

Я спросил, не объявлялся ли Зусель. Может, кто в Остре видел или слышал. Мирон заверил, что Табачника не замечали. Остер гудит по поводу его пропажи, но в то же время и удивления мало. Высказывают мнение, что Зусель мог пойти в Чернигов, как раньше.

Я спросил у Мирона, зачем он придумал, что забил погреб.

Мирон не ответил твердо.

Я попросил Симу помочь собраться. Из хозяйственных вещей брать ничего не говорил, а только носильное детское. Такового набралось один узел.

За домом обещали следить и не допустить полного развала. Если объявится Зусель — направить телеграмму.

До шляха я попросил проводить нас с хлопцами Суньку.

Он с радостью согласился, тем более что Гришка и Вовка горячо поддержали просьбу.

Гришка с Вовкой шли впереди. Настроение у них наблюдалось боевитое. Я дал им почувствовать себя взрослыми и решающими. И они почувствовали.

Сунька делал вид, что происходит обычное — дети уезжают домой, болтал про будущую службу, что стремится уехать из Остра, а после армии работать скорей всего в Киеве на большом строительстве.

Я спросил:

— Сунька, а что за история у Гришки с деньгами? Он не подворовывает? С детьми бывает. Они не со зла, цену грошам не знают, относятся как к бумажкам для обмена на конфеты, например. Довид мне заикался, но не рассказал.

Сунька остановился, сбросил с плеча узел.

Я держал линию:

— Ну? Ругаться не буду. Дело прошлое. В любом случае. Но мне на будущее надо знать. Для воспитания. Ты понимаешь.

Сунька рассказал, что однажды к нему прибежал Гришка как к старшему товарищу посоветоваться. Вел себя серьезно, по-взрослому: они с Вовкой решили уйти от Довида и Малки с Зуселем, чтоб жить по-своему. Те их заставляли зубрить всякие талмуды и к тому же запрещали брать от товарищей на улице еду, потому что она могла быть на сале и некошерная.

Настроения протеста зрели у Гришки давно под воздействием рассказов Суньки про пионеров и комсомол. И вот Гришка с Вовкой решили убежать. Собирались в Чернигов к Михаилу Ивановичу, где Ёська.

Так как этот разговор был до знакомства Суньки со мной, он отнесся с подозрением на вранье. Но чтоб не настраивать Гришку сразу против, сделал замечание, что без денег нечего срываться, без денег они будут беспризорники и их заграбастают в детдом, не доезжая Чернигова. Или вернут Довиду.

Гришка ушел расстроенный. Через некоторое время он заявил, что гроши у них с Вовкой есть. И показал бумажные денежные знаки в количестве восьмидесяти рублей.

Сунька строго спросил, не украл ли Гришка такую сумму.

Гришка сказал, что не украл, а взял у Зуселя. И что отдаст. Когда они с Вовкой устроятся у Михаила Ивановича в Чернигове. Так как деньги они не имели намерения тратить на глупости по дороге, а будут показывать, если их задержат.

Сунька приказал немедленно гроши Зуселю возвратить в любой форме. Хоть подсунуть обратно, если взял без спроса. Сам он не сомневался, что Гришка гроши стащил.

Чтоб успокоить хлопца, Сунька сказал, что проведет беседу с Довидом насчет воспитания. И заверил, что добьется отмены ненужных занятий.

Назавтра прибежал Гришка и сказал, что Зусель куда-то ушел, гроши ему Гришка подсунуть не успел. Но когда Зусель вернется — обязательно незаметно отдаст.

Но тогда Зусель как раз в первый раз пропал и вернулся из Чернигова немой и окончательно дурноватый. Малка голосила по Остру, что пропали большие гроши.

Гришка в такой обстановке растерялся. По совету Суньки он передал их на временное хранение Суньке же.

Я спросил:

— Где они теперь?

Сунька сказал, что они у него в кармане.

Достал свернутые трубочкой бумажки. Протянул мне.

— Собирался отдать вам без объяснения. В последнюю минуту, как говорится.

Я засмеялся.

— Ой, Сунька… Кто знает, какая минута — последняя.

Деньги, конечно, взял — на дальнейшее.

Попросил, уже когда закидывал ногу — лезть в кузов попутки, нарочно, чтоб находиться спиной к Суньке:

— Если Лаевская к вам наведается, привет передай. Люблю я ее.

Почувствовал шкурой через китель и нижнюю рубаху, как меня обдало холодом от Суньки. Спрыгнул обратно на землю.

Сунька стоял бледный, как замороженный, рукой за колесо схватился. Вроде хотел остановить машину, если б она двинулась, а я не слез к нему.

— Что, Сунька? Говори сейчас. Поздно будет потом.

Сунька выпалил, и не из горла, а из самого живота:

— Полина с отцом обсуждала, что у нее все готово, чтоб с вас пшик сделать. Отец шепотом кричал, чтоб его не вмешивали, так как он не разделяет. А она настаивала. Сказала такими словами: «Мирон, тебя никто не спрашивает, что ты разделяешь. А Цупкого ты со мной разделишь. Уже разделил». Я не понял все до точки. Но мне важно знать, Михаил Иванович. Лаевская — шпионка?