Дозоры слушают тишину
Шрифт:
Штаб отряда располагался за городом, в бывшем имении венгерского графа. За железной оградой шумел старинный парк, в глубине которого стояло мрачное двухэтажное здание. Дальше парк примыкал к буковому лесу, покрывающему склоны холмов и гор. По хребту гор проходила граница.
Кроме часового у ворот да двух-трех офицеров, мне не встретилось ни одного человека. Дежурный сообщил, что все в клубе на комсомольском собрании, там же и майор Свиридов.
— А что обсуждают? — спросил я.
— Рядового Легкобитова прорабатывают, художника… — ответил дежурный.
— Легкобитова?
— Так
Вот тебе раз!
— Давно это было?
— Третьего дня.
Третьего дня… Значит, редактор еще ничего не знал о происшествии с этим художником.
В клубе, сумрачном зале со сводчатым потолком, было много людей, и среди них майор Свиридов, сухопарый жилистый человек с острым кадыком на длинной шее. Он кивнул мне и указал на свободный стул рядом с собой.
Я огляделся. В первом ряду, на виду у всех, стоял долговязый солдат, встретивший меня удивленным взглядом. Собрание вел младший сержант с бледным серьезным лицом. Он смотрел на солдата испытующе и спрашивал:
— Как же вы дошли до жизни такой?
Солдат оторвал от меня взгляд и тихо ответил:
— Не знаю…
Он смотрел на сводчатый потолок. Там были изображены различные сцены: охота, сражения, какие-то торжественные церемонии. Роспись была старая, во многих местах облупившаяся: у блестящих рыцарей и дам не хватало то носа, то щеки, то пальцев.
Почему-то чертежник мне таким и представлялся: высокий, чуть сутуловатый, с нервным подвижным лицом и очень большими черными глазами, внимательными и печальными. Не верилось, что такая личность могла совершить что-нибудь дурное.
— А кто же знать будет? — упорно допытывался младший сержант.
Легкобитов покраснел и сказал негромко:
— Я уже говорил… Был в городе, выпил, ну… и задержался.
Он опять взглянул на потолок. Рыцари и дамы смотрели на него надменно и сурово.
В зале незлобно и добродушно засмеялись. Кто-то даже заметил с восхищением:
— Вот дает!
Свиридов наклонился ко мне:
— Видали тихоню? Кто бы мог подумать? Правда, солдат из него никудышный, одни рисуночки в голове. Но чтобы напиться и совершить самоволку?.. Непостижимо!
Председательствующий спросил Легкобитова угрожающе:
— Почему же вы напились?
Очевидно, он не знал, можно ли теперь обращаться к нарушителю порядка по фамилии, с прибавлением слова «товарищ», и потому называл его одними местоимениями.
— Так получилось, — ответил Легкобитов.
— Да врет он все! — выкрикнул кто-то с места. — Ничего он не пил.
— Нет, пил! — испуганно возразил Легкобитов. — Я пил, — повторил он упрямо.
— Товарищ Петров! — сурово заметил младший сержант. — Не мешайте собранию. Слышите, он сам подтверждает. Ясно? Вот так.
— Да брось ты, Кругликов! — закричал Петров. — А еще секретарь…
— Сколько же вы… выпили? — не обращая внимания на реплики, спросил Кругликов.
— Пол-литра, — откровенно признался Легкобитов.
Собрание зашумело.
— А чем закусывал? — раздался веселый голос. — Акварельными красками, что ли?
Мало-помалу собрание, хотя и пересыпалось шутками и веселыми подковырками, приобретало для Легкобитова угрожающий оборот.
Никто, даже Петров, черноволосый румяный крепыш, не намеревался прощать ему выпивку и отлучку. Многих интересовало: где он провел ночь в нетрезвом состоянии?— Не помню, — ответил Легкобитов и опустил голову.
Он ничего не помнил, и это было самым странным.
2
А все началось с того, что старшина сжалился и не назначил его на воскресенье в наряд. Это было удивительно. Обычно по воскресеньям Легкобитову «везло»: он дневалил по казарме или ходил рабочим по кухне. И не потому, что старшина был несправедлив или таил зло на него, а просто так… И вот старшина изменил своему правилу.
Утром Сергей взял этюдник и пошел в лес. Высокие буки с прямыми матово-серыми, как из замши, стволами бросали густую тень. Сергей выбрал укромное местечко на лесной опушке. В нескольких шагах рос большой куст шиповника. Он цвел и каждой своей веточкой старательно тянулся к солнцу.
Сергей сел писать этот розовый куст. Рисовал он хорошо, много и у себя, в родном Плёсе, готовился поступить в художественное училище, но не любил распространяться об этом. Все свои наброски и рисунки он стыдливо хранил в шкафу вместе с картами и схемами. Майор Свиридов не раз вытаскивал рисунки и хвалился перед сослуживцами, что под его началом служит талант. Сергей краснел и низко опускал голову над чертежной доской.
В лесу по-весеннему громко пели птицы. Где-то в горах прогудел самолет, патрулирующий границу. Сергей почти совсем написал куст, как вдруг услышал позади себя девичий голос:
— Ой, как хорошо получается!
Он обернулся. Девушка, подстриженная под «мальчишку», в клетчатой яркой блузе с засученными рукавами, рассматривала этюд.
— Очень хорошо! — повторила она и перевела на Сергея свои яркие, очень синие смеющиеся глаза. — Вы где-нибудь учились рисовать, да?
— Нет, не учился. А кто вы?
— Не бойтесь, я не собираюсь бежать за границу, — улыбнулась девушка. — Вы из отряда?
Он настороженно взглянул на незнакомку, но глаза ее были полны такой доверчивой наивности, что он подавил вспыхнувшее было подозрение.
— Да, из отряда.
— И вас часто отпускают сюда?
— Когда свободен от нарядов и работы.
— Работы? — удивилась она. — Какая же у вас может быть работа? У вас служба.
— Я чертежник-картограф, — сказал он серьезно.
— А-а, понимаю. Карты, схемы…
Они помолчали.
— Ну, мне пора, не буду вам больше мешать.
Девушка кивнула и, сбивая прутиком верхушки трав, побежала по лесу. Вскоре на дороге громко хлопнула дверца, загудел мотор, и стало слышно, как проехала машина в сторону города.
«Интересно! — подумал Сергей. — Откуда она взялась такая?» Ему расхотелось писать шиповник, он собрал этюдник, краски и зашагал в штаб отряда.
…В следующий раз Легкобитову удалось выбраться в лес только через две недели. Куст шиповника уже отцвел. В молодых листьях виднелись зеленые, еще не побуревшие ягоды. Сергей принялся писать поляну, тихую и нарядную в это солнечное весеннее утро.