Драгоценность, которая была нашей

После четвертой пинты пива Морс пошел в вестибюль гостиницы и обратился к портье:

— У меня в гараже машина.

— Сейчас прикажу подогнать ее, сэр. Какой номер?

— Э...— Номер улетучился из головы, и Морс передумал: — Ладно! Заберу ее утром, если вы не возражаете.

— Вы проживаете в гостинице, сэр?

— Нет! Просто не хочется, чтобы по дороге домой забрала полиция.

— Очень правильное решение, сэр. Посмотрим, что можно сделать. Имя? Можете сказать ваше имя, сэр?

— Морс. Главный инспектор Морс.

— Ну, уж вас-то не заберут, так ведь?

— Нет? От полиции, знаете ли, можно ждать чего угодно.

— Я вызову такси?

— Такси? Пойду пешком. Я живу в начале Бенбери-роуд, такси в это время возьмет фунта три. А это три кружки пива.

— Здесь только две, сэр! — уточнил Рой Хэлфорд, наблюдая за тем, как главный инспектор, осторожно — даже слишком осторожно! — ступая по невысоким ступенькам, спустился на улицу и двинулся по Бомон-стрит.

Глава тринадцатая

Solvitur ambulando.

(Походи немного, и проблема будет решена)

Латинская пословица

Шагая в ту ночь к себе домой на Бенбери-роуд, Морс понимал, что к этому времени Льюис будет знать значительно больше, чем он, о вероятном содержимом сумочки Лауры Стрэттон, возможном местонахождении украденного и предполагаемом круге подозреваемых. И при этом сознавал также и то, что голова у него работает значительно лучше, чем можно было бы ожидать, и что есть факты, над которыми следует пораскинуть мозгами, причем значительно больше фактов, чем Льюис узнал об Альфреде Великом за время учебы в школе.

Факты: женщина вместе со своей сумочкой поднялась в комнату 310 около 16.35; после этого живой эту женщину не видели — точнее, никто пока что не признался, что видел ее в это время живой; в номере 310 наполнили и приняли ванну, это почти наверняка; использовали пакетик кофе и маленькую порцию сливок; в какой-то момент на ручку двери с внешней стороны повесили надпись «Просьба не беспокоить», и, возможно, дверь не была закрыта; муж женщины возвратился в 17.15 и, не обращаясь к портье, поднялся на третий этаж, воспользовавшись гостевым лифтом, с ним была женщина из их группы; за этим последовал стремительный галоп вниз по главной лестнице к портье за дубликатом ключей. Войдя наконец в комнату, муж обнаружил тело жены, лежащее на полу, — по всей видимости, жена была мертва; минут через десять-пятнадцать подоспел гостиничный доктор, тело соответственно перенесли на кровать, и все это приблизительно до 17.40. В какой-то момент, во время всего этого или сразу по окончании, муж сам обратил внимание, что сумочка жены пропала, и около 18.00 в отдел расследований уголовных преступлений сент-олдейтской полиции поступила просьба помочь расследовать дело, которое теперь выглядело намного серьезнее, чем какая-нибудь мелкая кража.

Да, таковы факты.

Так что, давай, Морс, двигай, добавь своих выводов, обогати дело о Волверкотском Языке четкими умозаключениями. Давай, давай, мой сын, где твоя гипотеза? Кто мог украсть его?

Значит, так. Во-первых, если принять, что дверь в комнату 310 была заперта, то это управляющий, сестра-хозяйка, горничные — словом, все, кто имеет дубликат ключа к упомянутой комнате или имеет доступ к нему. Не муж. Во вторых, если принять, что дверь комнаты 310 была открыта, то набор потенциальных воров становится значительно обширнее: украсть сумочку мог, очевидно, любой, кому довелось проходить мимо и кто мог случайно через приоткрытую дверь увидеть ее, но не смог побороть искушения. Такой соблазн мог появиться у горничных, жильцов соседних номеров, случайно проходивших по коридору людей... Но минуточку! Комната 311 не выходит в основной коридор, в районе ее мог оказаться человек только с определенным намерением, по какой-то причине: друг, возможно, знакомый, пожелавший справиться, как чувствует себя дама, как ее страдальческие ножки; турист из их группы, которому нужно было что-нибудь одолжить или о чем-то узнать... Теперь Ашенден. Он сказал, что найдет время обойти комнаты и проверить, на месте ли пакетики с кофе и чаем, шампунь, мыло, работают ли выключатели, кнопки на телевизоре. Возможность? Да сколько угодно! Но вряд ли здесь можно искать мотив. А как насчет троих приглашенных лекторов? Не может быть и речи, разве не так? В это время они еще даже не прибыли в «Рэндольф». Забыть о них! Да. Но не насовсем, возможно, только после того, как Льюис проверит их показания.

Вот так. Таковы «параметры» (как стало модным говорить в полицейском управлении в последнее время) этого преступления. Других портретов в галерее преступников не просматривается.

Нет, в самом деле?

Нет!

Или все же есть другие?

Как насчет мужа? Морс всегда испытывал здоровую подозрительность в отношении всякого, оказавшегося первым на месте преступления, а Эдди Стрэттон оказался первым дважды: первым сообщил о смерти жены и о пропаже драгоценности. Но любой, нашедший жену мертвой — мертвой! — никак не может... Его просто невозможно заподозрить.

А Морс мог. Он считал, что такое возможно.

А как насчет... как насчет самого невероятного, самого невозможного, невообразимого... Невообразимого? Думай, думай, Морс! Как насчет самой жены, миссис Лауры Стрэттон? Не ее ли рук дело — исчезновение драгоценности? Но с какой стати? Была ли она застрахована? Наверняка! И несомненно на кругленькую сумму. Ладно, эта штуковина не может быть продана, не может быть куплена, она абсолютно бесполезна, если не считать, что для университетского музея это звено в историческом континууме. Или еще — да! — ценна в качестве предмета для страхования, который в денежном выражении стоит несравненно больше потерянным, чем найденным. И если Стрэттоны сели на мель, то для них больше значило не то, утрачен ли этот предмет, как то, когда он был утрачен. И что — эта мысль неизменно рано или поздно возникала у Морса — и что, если этой штуки никогда и не было там и ее просто не могли утратить? Да, от такой возможности отмахиваться нельзя: что, если Волверкотского Языка никогда в сумочке и не было? (Продолжай, продолжай, Морс!) И он и не покидал Америки?

Морс уже добрался до саммертаунского торгового центра, а через пять минут, когда он подходил к своей холостяцкой квартире к югу от кольцевой дороги А40, его осенила самая нелепая идея: что, если Волверкотского Языка вообще не существует в природе? Но уж наверняка должны существовать всякого рода описания, фотографии и прочие свидетельства? И уж такой авторитет, как доктор Теодор Кемп, никогда бы не попался на такую удочку? Нет! И он определенно слетал туда, чтобы собственными глазами узреть его. Нет! Забудь это! И Морс почти забыл, вошел в свою квартиру и перед тем, как лечь спать, прослушал две части брюкнеровского Концерта №7.

Он проснулся в 2.50 ночи от страшной сухости во рту. Встав, прошел в ванную, выпил стакан воды, потом еще стакан. По правде говоря, вода, жидкость, мало фигурировавшая в жизни Морса, была его постоянным компаньоном в ранние часы каждого утра.

Глава четырнадцатая

Только ограниченные люди не судят по внешности. Видимое, а не невидимое — вот подлинная тайна мира.

Оскар Уайльд. Портрет Дориана Грея.

И эту ночь холостяк Морс делил свое ложе только с пропитанным джином призраком аппетитной соломенной вдовы, в то время как лекторы мужского пола, приглашенные заполнить на завтрашний день программу тура по историческим городам Англии, в тот момент, когда Морс нанес первый визит в ванную, оба безмятежно почивали подле своих супруг и в собственных домах в северном Оксфорде, разделенные какими-то четырьмястами ярдами.

Путешественник, направляющийся из центра Оксфорда к северу, может поехать от развилки у церкви Сент-Джилс по Вудсток-роуд или, взяв вправо, двинуться по Бенбери-роуд, которая через милю или около того приведет в Саммертаун. Здесь, сразу же за торговым центром, он увидит слева новое, из желтого кирпича, здание Оксфрдского радио, а затем, немедленно по правую руку, первую из четырех дорог, на Лонсдейл, Портленд, Гамильтон и Викторию, которая тянется между Бенбери-роуд и рекой Черуэлл (Чарвелл, как произносит большинство местных жителей). Все эти дороги в любое время дня и ночи фактически односторонние, потому что плотно заставлены бесконечными рядами припаркованных автомашин. Большинство домов здесь построены в двадцатые и тридцатые годы и не имеют встроенных гаражей, так что не один самодельный знак, тут и там торчащий у обочины дороги или намалеванный на дощатых щитах перед воротами, взывает к совести, деликатно просит, угрожает наказаниями за нарушения права собственности или ограничивается патетическим обращением «Пожалуйста», но все напрасно, ни один из автомобилистов, которых умоляют не ставить тут своих треклятых машин, не обращает на них ровно никакого внимания. Ибо жизненный кровоток по этим дорогам течет, как по артериям, забитым атеросклерозом.

Но доктор Кемп больше не водит автомобиль.

Любой, впервые встретившийся с этими двумя достойными учеными, Теодором Кемпом и Седриком Даунсом, без сомнения, придет к следующим выводам. Ему покажется, что Кемп заслуживает следующих эпитетов: артистичный, безразличный, эксцентричный, снобистский, вызывающий, фатовый — перечень можно было бы продолжать в том же духе — и что он определенно сердцеед и волокита. Такое впечатление сложилось бы главным образом из-за сквозившей в тонких чертах его лица надменности, которой стараются отличаться высшие классы, неизменной шелковой рубашки с галстуком-бабочкой, непринужденной элегантности легкого светло-бежевого костюма, в котором он появлялся зимой и летом, отдавая ему предпочтение, потому что он хорошо шел к его худощавой тонкокостной фигуре.