Драгоценность

Я цепенею. Они говорят обо мне, это ясно, но в их словах слишком мало правды. Сказать, что герцогиня лебезит передо мной – это уж чересчур.

– Ты видела ее? – спрашивает вторая девушка. Теперь я уже отчетливо слышу их шаги. Я дохожу до конца коридора и сворачиваю, но попадаю в тупик. Я в ловушке. Передо мной только две двери, другого спасения нет.

– Один раз, когда убиралась в библиотеке. Цвет глаз у нее странный, – говорит девушка по имени Мэри.

Я толкаю первую дверь – заперта.

– Это я тоже слышала. Она милая?

Ладони у меня уже липкие от пота, когда я подхожу ко второй двери – нельзя допустить, чтобы меня поймали. Как я смогу объяснить, почему оказалась здесь, одна, без сопровождения?

Пожалуйста, умоляю я, пожалуйста, пожалуйста…

И вот ручка поворачивается. На мгновение я застываю от неожиданности. Но, спохватившись, бросаюсь в комнату, быстро и бесшумно закрываю за собой дверь.

Я слышу шелест юбок, стук каблучков. Прижимаюсь к двери и жду, пока они пройдут…

– Откуда мне знать? Она же со мной не разговаривала. Не я ее фрейлина. – Голос Мэри звучит прямо за дверью.

– По крайней мере, Карнелиан скоро выдадут замуж. И нам больше не придется терпеть ее капризы.

– Эту свадьбу скоро не жди. – Мэри фыркает. Звуки шагов стихают, и голос доносится издалека. – А ты слышала…

Всё, ушли.

Я выдыхаю тяжело, со свистом, упираясь лбом в дверь и прижимая руку к сердцу, которое едва не выпрыгивает из груди.

– Ох, Вайолет, – шепчу я вслух. – Глупо, глупо, глупо. Больше никогда.

И тут на меня накатывает истерический смех, от облегчения я, кажется, глупею. Я поворачиваюсь и обнаруживаю, что нахожусь в небольшом кабинете; напротив меня еще одна дверь, у стены широкий диван на когтистых ножках и низкий столик перед ним. Предвечерний солнечный свет струится в одинокое арочное окно, а на стене рядом со мной висит большая картина маслом, на которой изображен мужчина в зеленой охотничьей куртке с породистой собакой у ног.

Я все еще хихикаю, когда открывается дверь в углу.

Мое сердце подскакивает к самому горлу, я задыхаюсь. Прятаться нет времени. Кто-то заходит в комнату, и я уже не думаю о том, что мне негде укрыться, я все равно не могу пошевелиться, даже если бы захотела, потому что меня накрывает волна головокружения.

В дверях стоит мальчик. Нет, не мальчик, а молодой человек – с виду он ровесник сына герцогини. Высокий и стройный, с растрепанными русыми волосами и крепкой нижней челюстью, он чуть кривит рот, как будто сдерживает улыбку. Он держит руку в кармане, воротник его рубашки расстегнут.

Но меня сразили его глаза. Теплые, серо-зеленые, они смотрят на меня так, как не смотрел никто с тех пор, как я оказалась в Жемчужине. Они видят во мне девушку, личность, а не суррогата. И еще: они смотрят на меня так, что я становлюсь невесомой и воспаряю ввысь.

– Здравствуй, – говорит он. Голос у него мягкий, музыкальный, приятный на слух, даже моя виолончель не издает таких мелодичных звуков.

Он смотрит на меня выжидающе. Я понятия не имею, что сказать.

– Я не слышал, как ты вошла, – произносит он наконец. – Прошу прощения, если заставил ждать.

Я могу только таращиться на него. Его рот изгибается в широкой улыбке, и я чувствую, что пропадаю.

– Твое волнение вполне объяснимо. Я знаю, что ты здесь недавно. К Жемчужине надо привыкнуть.

Я с трудом заставляю себя кивнуть головой, и это лучше, чем ничего. Откуда он знает, кто я?

Он закрывает за собой дверь. Комната вдруг становится слишком тесной для нас двоих.

– Не желаешь ли присесть? – любезно предлагает он. Я не уверена, что могу двигаться; даже мои губы как будто склеены. Я хочу что-то сказать, но голова не работает. Я могу лишь смотреть на него, любоваться простым изяществом его движений, изгибом рта, этими необыкновенными серо-зелеными глазами. Он смеется, и мое сердце раздувается как воздушный шар, от чего перехватывает горло. – Я знаю, что у тебя никогда не было компаньона, но ты можешь говорить со мной. Все в порядке. Я здесь к твоим услугам.

Надежда пробуждается во мне, заполняя собой все клеточки тела. Он здесь ради меня?

– Зачем? – то ли квакаю, то ли покряхтываю я, и мои щеки заливаются краской стыда от звука собственного голоса.

Он, кажется, рад, что наконец-то добился от меня ответа.

– Разве твоя мама никогда не объясняла тебе, для чего нужны компаньоны?

Я мотаю головой.

– Но наверняка у кого-то из твоих подруг они были?

Я задумываюсь на мгновение.

– Что, все компаньоны… так выглядят?

Он снова смеется, на этот раз громче.

– Не в точности, но, пожалуй, что да.

– Нет, – отвечаю я. – Тогда не было.

Его лицо становится задумчивым.

– Почему бы нам не присесть?

– Хм, ладно. – Я задеваю ногой угол журнального столика, приближаясь к дивану.

– С тобой все в порядке? – спрашивает он.

– Да, все хорошо, – вздыхаю я, стараясь не обращать внимания на боль в ноге. Неужели я всегда такая неуклюжая? Мне кажется, что мои конечности отделились от тела и не знают, что им теперь делать.

– Что ж, – продолжает он. – Почему бы тебе не рассказать немного о себе?

Меня так давно никто не просил об этом.

– Что ты хочешь знать?

Он откидывается назад и закидывает руку на спинку дивана. Я задыхаюсь, чувствуя близость его тела, глядя на форму его рук и плеч, цвет кожи, тугие мышцы. Какая досада, что мои щеки предательски горят. Хорошо бы открыть окно.

– Все. Все, что ты захочешь рассказать. Что ты больше всего любишь?

– Я… занимаюсь музыкой.

– Правда? – Его глаза загораются. – И на каком же инструменте ты играешь?

– На виолончели.

– Это один из моих любимых. – Он улыбается. – Знаешь, в прошлом году я слушал Страдивариуса Тэнглвуда в Королевском концертном зале.

Мое волнение как рукой снимает.

– Да ты что? Живьем? Самого Страдивариуса?

– Я так понимаю, ты его поклонница.

– Поклонница? Да Страдивариус Тэнглвуд – самый талантливый виолончелист столетия! Он… я хочу сказать, да разве можно его не… – Я не могу сформулировать свою мысль. «Поклонница» прямой шрифт кажется таким банальным словом. Наш граммофон в Южных Воротах почти вышел из строя – так часто я слушала записи концертов Тэнглвуда. Он был моим вдохновением.