Дракоморте

Последнее слово Найло почти выкрикивает. Истерически хохотнув, он откладывает письмо в стопку лежащих перед ним бумаг, и его рука дрожит, а дыхание сбивается, как после долгого бега.

— Мне поступило довольно много предложений ко времени окончания учёбы, да, на выпускников Университета очень большой спрос, а за некоторых выпускников очень важные эльфы из разных доменов буквально готовы вцепиться друг другу в горло, и я надеюсь, из-за меня кто-нибудь вцепился кому-нибудь в горло, это было бы довольно приятно и очень мило с их стороны. Но я не принял ни одно из предложений, которыми меня забросали, я решил ещё на какое-то время остаться в Ортагенае, в лаборатории Университета, и ректор едва не обделался от счастья, а мне было так приятно остаться в Университете, остаться и принести ему какую-то пользу, ведь Университет так много в меня вложил и дал мне так много доверия, когда позволил стать студентом. И мне было безумно интересно ещё немного позаниматься исследованиями: в тишине, в громкости, в шуме моря, когда вокруг больше нет никаких необходимостей, есть только я и то, чем пожелаю заниматься. Что может быть лучше, когда есть только ты и любимое дело, и когда вокруг так много эльфов, которым только и нужно, чтобы ты был, был таким, какой есть, и занимался тем, что любишь? О, тогда мне казалось, что я сплю и вижу счастье, мне казалось, я бы женился на Университете, если бы мог. Нет, я много выезжал в другие домены, конечно, на то всегда была какая-нибудь нужда. Но, хах, я никогда не ездил в Сейдинель, нет, только не в Сейдинель! Даже в Зармидасе мне было не по себе, знаете ли! Зармидас слишком близко, слишком близко к вам! Мне казалось, как только я окажусь на территории Сейдинеля или поблизости к Сейдинелю, — вы тут же об этом узнаете и…

Йеруш обрывает поток слов и поправляет небольшую стопку бумаг, лежащих перед ним на палой листве.

Вместе с его словами предметы словно обрели дополнительный вес и смысл, получили настоящую, весомую форму и право лежать в конверте, а может, на лесной подстилке. Право быть, право появляться на свет из тени красной замши, право наконец-то быть названными, осмысленными, существующими в мире, имеющими в нём свой вес, свою историю, ценность и важность.

Из конверта появляется синяя атласная лента, похожая на те, которые женщины вплетают себе в волосы.

— Понятия не имею, какого ёрпыля она тут делает. До Бирель вам вообще не может быть никакого дела.

Он кладёт ленту на изорванное письмо и медленно, задумчиво ведёт по ней пальцами. Гладкий атлас скользит, блестит, податливо приминается, оглаживает успокаивающей прохладой свежие порезы на коже, но Йерушу кажется, что сейчас они опять начнут кровоточить. Вторая рука Йеруша бессознательно гладит порванное драконье крыло. Рот приоткрыт и искажён не то оскалом, не то улыбкой, наполненной болью.

Проходит мгновение и вечность, прежде чем Найло отрывает пальцы от ленты, а из красного замшевого конверта появляется ещё несколько писем, заботливо стянутых бечёвкой.

— Это недавние послания из Ортагеная и Донкернаса. Ортагенайский Университет ждёт меня обратно в любое время, хоть сейчас, хоть двадцать лет спустя, готов предоставить хоть научную лабораторию, хоть место на кафедре, и это очень-очень щедро со стороны Университета, и я очень-очень это ценю… Вернуться в Университет — это как вернуться домой, наверное, да, я бы мог так сказать, если бы у меня был какой-то «домой», кроме Университета. А Донкернас сдержанно расстроен, что такой ценный я их покинул. О, я понимаю, что Донкернас не только расстроен, но ещё и возмущён и одновременно изрядно обрадован, и если бы я его не покинул, всё могло бы закончиться гораздо хуже для нас обоих. В любом случае я выбираю идти дальше, дальше Университета, дальше Донкернаса, ведь на свете ещё так много вкусного! Ты видишь, пап, я могу принимать решения, да, я только и делаю все эти годы, что принимаю решения и несу за них ответственность, мне хватает мозгов и характера, чтобы понимать собственный путь, выбирать собственный путь, прокладывать собственный путь! И держаться его, и менять его прямо у себя под ногами, если потребуется!

Вместе со словами из Йеруша уходило бессилие. Да, именно так: не возвращались силы, а уходило бессилие, словно внутри него всегда существовал источник энергии, который Йеруш уже много лет держал придавленным камнем. Каким-то образом простое касание предметов из красного замшевого конверта, простые истории об этих предметах разрушали тяжёлый камень, забытый источник потихоньку начинал оживать и отдавать энергию измотанному телу и разуму Йеруша Найло.

— О, а вот это ещё один мой эпический провал! Я пытался организовать экспедицию в северные моря, чтобы изучать подлёдных рыб и снег, сыпучий, как песок! Но передо мной оказалось слишком много народу, который тоже хотел что-нибудь организовать и при этом умел целоваться в дёсны с теми, кто принимает решения, а я не умею целоваться в дёсны, я умею работать и чтобы мне тихо было вокруг! Да, этот проект провалился с оглушительным треском! Много яда потом плескалось вокруг меня: такой повод отвести душу, ведь каждая моя статья, каждое моё исследование кому-нибудь да поперёк горла в Эльфиладоне, ха! Как же, как же, что это я себе позволяю, всё время что-нибудь делаю, изучаю, разъезжаю, публикую, выскочка, плохой, негодный эльф! Такой молодой и такой грамотный! Да как я смею! Да наверняка я ворую чужие идеи, ведь в одной голове не может быть столько идей! И сам я ничего не знаю, не умею, я просто окрутил какого-нибудь покровителя в научных кругах, ахах! Даже почти интересно, что бы ты на это сказала, мама, что бы ты сказала на всё это: что оно так складывается, потому что я неорганизованный балбес или потому что так и должно быть, что только так мне и надо?

Закинув голову, так резко, что хрустнуло в шее, он уставился в светло-голубое небо, кое-где различимое через густую листву кряжичей. Сухие глаза щипало от недосыпа и лютой, невыразимой усталости.

— Да. Эпические провалы. Горстями и охапками. Добро пожаловать в мою жизнь. И как бы не имеет значения всё то, что удалось, — имеет значение лишь то, что рухнуло, свалилось, отдавило ноги, раздолбало успехи, разбилось и впилось осколками, покатилось и раздавило. — Йеруш провёл костяшками пальцев по бархатисто-тёплому драконьему крылу. — По большому-то счёту мне вечно нихрена не удаётся. Идеи воруют, гипотезы высмеивают, проекты смешивают с говнищем, я всегда один на острие копья, которое сам же создал, а сейчас, именно сейчас, когда я раз в жизни нащупал нечто действительно огромное и понятное абсолютно каждому…

Йеруш беззвучно рассмеялся небу, тело его спазматически сжалось, как кривая пружина, и кряжичи при виде оскала Найло тоже сжались, сложили листья, открывая перед Йерушем больше неба. Тому деваться было некуда, и оно висело над Йерушем, свеже-голубое и с виду умиротворённое.

— Раз в жизни, — повторил Найло шёпотом. — Раз в жизни оказалось, что я погнался вовсе не за сверкающим туманом и не за какой-то мелочёвкой. Что я мог… Да ёрпыляйся оно шпынявой бзырей, я столько всего мог сделать сейчас! Именно сейчас! Но какой же ржавой кочерги я снова всё продолбал?!

Вопль Йеруша унёсся в небо и растворился в его равнодушной приветливости. А где-то вдали отозвался заинтересованным рычанием оборотень.

— Хах, нет, — лицо Найло исказилось оскалом, голова клюнула-дёрнулась, губы дрожали так, что он с трудом мог выговаривать слова. — Я не мог. Конечно, нет, я ни в коем случае ничего не мог сделать как надо сейчас, в этот единственный раз, когда нащупал нечто действительно важное. Я просто обязан был и тут всё испортить.

Впервые за всё это время Йеруш повернул голову к дракону, но смотрел не на Илидора, а поверх него, смотрел, прищурившись и чуть склонив голову, будто удивлённый тому, что видит там — и что видит внутри себя.

— А знаешь. Да хрен бы с ней, с живой водой, хрен бы с ними, со сверкающими туманами. Я продолбал кое-что поважнее. Ведь ты, ты меня спас, дракон. А я тебя — нет.

Снова отвернулся, подтянул колени к груди.

— Раньше как-то так получалось, что мы оба спасали друг друга, — почти прошептал Йеруш, вцепился свободной рукой в свои волосы и замер.

Шевелиться не хотелось. Больше никогда.

И Йеруш не шевелился. Сидел, держась одной рукой за обрывки драконьего крыла, а другой вцепившись в свои волосы, скрючившись, прикрыв коленями грудь, в которой больно-больно стучало сердце, и время текло не сквозь, а мимо, тихонько шумела в ушах кровь, а может, это шумели оживающие зачем-то листья и ветки кряжичей. Лежал на земле перед Йерушем красный замшевый конверт с бессильно раззявленной пастью, держал внутри ещё какие-то кусочки воспоминаний, едких и горьких, трогательных и светлых, важных и не имеющих никакого значения.

Йерушу нужно было держаться за Илидора, прыгая в бездну к своим демонам, но самым страшным в ней оказались не демоны, а то, что Йеруш не смог вытащить из бездны Илидора.

И время текло мимо, и пятна солнца неспешно ползли по траве, по лежащим возле Найло бумагам, по синей атласной ленте, по его волосам и по пальцам, отчаянно вцепившимся в волосы да так и не разжавшимся.

А потом Йеруш вдруг понял, что уже какое-то время он держится второй рукой не за обрывки драконьего крыла.

Он держится за совершенно целое драконье крыло.

***

К закату шикши в сопровождении Асаль, двух её жрецов и одного оборотня отыскали место, где останавливались на какое-то время двое. Трава всё ещё были примята в тех местах, где один сидел, а другой лежал, а кое-где — вытоптана или выворочена с корнем. Там-сям рассыпана какая-то труха, которая извечно скапливается на дне котомок и рюкзаков: крошки, ворсинки, всякий мелкий сор, по виду которого невозможно понять, чем он был прежде. Птицы притихшие, все грибы-прыгуны разбежались задолго до появления команды преследования — ничего не шелохнётся, не двинется в подлеске.