Дракон для жениха

— Почему же непременно на растерзание? Неисповедимы пути Великого Дракона, и неведомо никому, для какой надобности требует он девиц…

Однако же существует Уговор, и благодаря Дракону мы живем в мире, и собираем обильные урожаи, и дарованы нам мудрость, и огонь, и крепкая вера… да все наше благосостояние идет от Дракона!

— Так ли это?

— Барон, барон! — настоятель предостерегающе поднял палец. — Осторожнее.

От ереси до богохульства — один шаг!

— Да и не стоит ничего благосостояние, за которое приходится расплачиваться жизнями ни в чем не повинных девочек, — продолжал пан Иохан, как будто ничего не слыша.

— И все счастье мира не стоит слезы одного замученного ребенка? — с каким-то почти воодушевлением подхватил преподобный. — Ах, барон, опасно читать запрещенную литературу. За это, знаете ли, ссылают на каторгу.

— Вы, однако, читаете…

— У нас тут место глухое, власти далеко… А знаете, меня удивляет, что вы, с такими-то взглядами, делаете в свите ее высочества.

— Меня и самого удивляет. Прощайте, преподобный.

— Полагаю все же — до свидания. Еще свидимся, барон.

— Прошу вас, панна, — повернулся пан Иохан к Эрике. — Я помогу вам.

Он подсадил девушку в седло; настоятель молча и неподвижно наблюдал за ним, сложив руки на животе. Когда барон вознамерился сам запрыгнуть на лошадь, в глазах священника появилось осуждение, он качнулся вперед.

— Но, барон, мы подобрали для благородной панны смирную кобылку…

— Благородная панна не может ехать в мужском седле.

— Благородная панна не может ехать на одной лошади с мужчиной! — решительно запротестовал настоятель. — Это недопустимо! Это неприлично!

Вы не родственник ей и не муж!

— Не могу же я заставить благородную панну идти пешком, — холодно ответствовал пан Иохан. — Пожалейте и вы ее нежные ножки.

— Это непристойно! — продолжал кипеть преподобный. — Я не допущу!

Барон молча пожал плечами и тронул лошадь. Не допустит он! Ну, и что они сделают? Не станут же эти длиннорясые удерживать его силой и стаскивать с седла?

— Распутник! — бросил ему в спину почтенный настоятель. — Учтите, мои братья глаз не спустят с вас!

Половину пути проделали в молчании; монахи ехали позади и сверлили спину пана Иохана недобрыми взглядами; ему это не нравилось, но он старался не обращать внимания — дырки же от их взглядов не появятся. С первых минут Эрика затаилась в кольце оберегающих ее рук подобно пойманной птичке; казалось, она едва-едва позволяла себе дышать. Барона это страшно раздражало, создавалось ощущение, будто он везет не живую девушку, а вытесанную из камня чурку. Но вот Эрика чуть расслабилась, устав от долгой напряженности тела, и он сразу почувствовал себя лучше — насколько это вообще было возможно в подобной ситуации. Пунцовое, словно раскаленное — коснись, и обожжешься, — ухо девушки маячило в непосредственной близости от его губ, и он с горечью подумал, что судьба играет против него. Вот что бы ей стоило устроить так, чтобы вместо Эрики в его объятьях оказалась… Улле? (само собой напрашивалось другое имя, но пан Иохан даже в мыслях запретил себе произносить его).

Ехали медленно; лошади осторожно ступали по камням. Монахи, как отметил барон, тоже оказались не лучшими наездниками, в седлах они держались кое-как, болтались, словно кули с мукой. Не джентльмены, одним словом.

— Барон… — произнесла вдруг Эрика, когда уже казалось, что молчание продлится до самого конца пути. — Барон, что-то случилось?

— Конечно, случилось, — отозвался пан Иохан со сдержанным удивлением. — Вы разве не помните?

— Нет, взрыв, вооруженные люди — это все я помню. Я имела в виду другое.

Что-то случилось лично с вами?

— С чего вы взяли?

Эрика вздохнула. Объяснить свои ощущения словами она затруднилась бы, но… Сколько она знала барона, он всегда казался ей чем-то вроде солнца, щедро дарившего свои лучи всем, кто был поблизости. Исходившее от него сияние (внутреннее, конечно, внутреннее!) было столь ярким, что далеко не всем хватало духу смотреть на него, не щурясь и не отворачиваясь (к этим робким людям Эрика причисляла и себя). Но теперь… теперь на солнце нашла туча, а светлое лицо барона Криуши омрачила тень. Эрика видела, что он устал и чем-то огорчен, огорчен до такой степени, что не в силах этого скрыть. Кроме того, он так странно говорил о Великом Драконе и Уговоре… Раньше подобных речей от него, вроде бы, не слышали.

— Вы не хотите отдавать ее высочество Дракону?.. — тихо спросила Эрика.

— Нет, — ответил пан Иохан. Щеки его вспыхнули, но он отчетливо повторил: — Нет. Не хочу.

— И давно вы… не хотите? Простите, барон, я не имею никакого права спрашивать вас об этом, — она торопилась, сама пугаясь собственной смелости, или, точнее, непомерной дерзости, а еще сильнее — того, что вот сейчас порыв этот пройдет, и она снова потеряет дар речи и окаменеет от робости. — …Никакого права, и вы можете не отвечать, можете осуждать и презирать меня за мое любопытство и мою неждержанность, за то, что я вообще заговорила об этом… Вы испытываете к ее высочеству какие-то особенные чувства?

Эрика ощутила, как напряглись его руки, и увидела, как сжались пальцы, удерживающие поводья. Едва дыша, она приподняла голову и взглянула в лицо своему кавалеру. На его щеках горели два алых пятна, аквамариновые глаза блестели, а губы подрагивали, будто какие-то слова рвались с них и удерживались только колоссальным усилием воли. Никогда еще Эрика не видела своего несостоявшегося жениха в таком волнении. Сердце ее защемило — ах, если бы это думы о ней, об Эрике, так его распалили! Ей все стало ясно, можно было уже не отвечать. Она печально отпустила глаза — и тут пан Иохан заговорил. Слова его звучали тихо, но отчетливо, видимо, он еще вполне владел собою, хоть и находился на грани.

— Прошлым вечером я просил посланницу Улле стать моей женой, — он помолчал и добавил: — Она отказала.

Эрика так и ахнула.

— Но она же… простите меня, пан барон… но ведь посланница Улле — не человек!

— Увы, это так. И, вероятно, она помнит об этом лучше меня. Но дело не только в этом. Она знает, что я…

— Любите ее высочество?

— Да, люблю. Люблю эту ледяную королевну. Но Улле… — пан Иохан отчетливо скрипнул зубами. — Улле — она часть меня. Когда я встретил ее, то понял, что внутри меня существует как бы пустота, а Улле эту пустоту заполнила.

Не знаю, понимаете ли вы меня, панна Эрика…

— Улле вы тоже любите, — прошептала Эрика печально.

Барон промолчал. Кавалькада медленно продвигалась вперед, но даже таким черепашьим ходом до места оставалось ехать от силы полчаса. Всего полчаса — и закончится эта волшебная близость… Близость, на которую, как прекрасно понимала Эрика, у нее нет никакого права, ибо этот мужчина не принадлежал ей даже тогда, когда был ее женихом, и уж тем более — не принадлежит теперь… и никогда не будет принадлежать в будущем.

— Я дурно поступил с вами, панна Эрика, — вдруг заговорил снова пан Иохан, — когда согласился с требованием вашего брата. Я многим ему обязан, но этого нельзя было делать, это было бесчестно.

— Сотни людей женятся по уговору, а не по любви, — пролепетала Эрика.

— Разве это хорошо? В браке я никогда не дал бы вам того, чего вы заслуживаете.

Девушка хотела было сказать, что это неважно, что сама она приложила бы все силы, чтобы супругу было бы хорошо с ней, но сдержалась, сочтя подобную откровенность совсем уж неприличной.