Драконова Академия. Книга 4

За что потом жестоко поплатилась.

Когда она поняла, что не сможет быть его женой ни ради своей однобокой любви, ни ради политики? В тот миг, когда Сезар оставил ее одну за ужином и не вернулся. Когда вылетел вслед за Люцианом, изменившись в лице, узнав о том, что на Софию Драконову напали какие-то горожане. Для нее это стало последней каплей. Именно в тот момент пришло осознание, что все. Она не хочет, не может и не сможет так жить. Что нужно его отпустить, пусть даже от этого очень больно.

Понимая, что отец не позволит ей этого сделать, Женевьев просто пошла к Фергану. Разумеется, надолго тайной этот разговор не остался, она едва успела вернуться, как Белавуард пригласил ее в кабинет. Поставил Cubrire Silencial и орал так, что тряслась мебель. У него даже драконьи черты начали проступать, в какой-то миг Женевьев показалось, что сейчас начнется оборот.

— Ты опозорила нашу семью! — тяжело дыша, выплюнул отец. — Как ты могла?! После всего того, что мы с матерью для тебя сделали?!

Над матушкой колдовали целители: она показательно упала в обморок, когда Женевьев вернулась. Отец не стал скрывать, явно для большего эффекта, и Лоиза Анадоррская встретила дочь с залитыми слезами лицом и укоризненным взглядом. Чтобы потом прямо на ее глазах картинно потерять сознание.

Женевьев знала о том, что не все матушкины обмороки — настоящие, но все равно не могла избавиться от чувства вины. Оно укусом бьянигла проникало в сердце, отравляя и заставляя чувствовать себя маленькой, никчемной и неблагодарной.

— Папа, он меня не любит! У него роман с другой! — попыталась она объясниться хоть как-то, но отец взревел ошпаренным драконом:

— Не любит?! Роман с другой?! Женевьев, ты же не вчера родилась! Ваш брак изначально был политическим, ваши отношения — для народа и для создания наследников! Какая тебе вообще разница, с кем он путается?! Вспомни хотя бы Эттиану Эзалийскую! Если бы супруга Отторгана Великого побежала отказываться от их брака, во что бы все превратилось?! Не любит! Да он всю жизнь провел с этой Эттианой, а ты подставила меня из-за какой-то нелепой интрижки!

Женевьев судорожно вздохнула. Она хотела сказать, что брак с Сезаром никогда не был для нее только политикой, и что для нее есть разница, но отец перебил ее раньше, чем она успела начать.

— Позор, — хлестко и жестко повторил Белавуард, глядя на дочь и раздувая ноздри, как обернувшийся. Из них разве что струйки дыма не вырывались. — Какой позор! Ты завтра же, вместе со мной, пойдешь к Фергану, мы принесем свои извинения за твою недостойную просьбу, и сделаем все, что он попросит, чтобы эта помолвка осталась в том статусе, в котором она была.

— Нет, — жестко произнесла Женевьев.

Впервые в жизни она осмелилась так перечить отцу.

— Нет? — Белавуард опешил.

— Нет. Я не пойду на такой брак. На брак, в котором я буду никем. Я не стану жить рядом с мужчиной, который… — Ее голос прерывался, Женевьев задыхалась от волнения. Возможно, относись она к Сезару так же, как и он к ней, для нее легче было бы все это пережить. Легче воспринять, что он любит Софию, что он хочет быть с ней. Но она любила его, и сердце не принимало, что ей нужно будет терпеть отношения, в которых она — никто. — Который любит другую.

Отец в два шага преодолел разделяющее их расстояние, от его резких движений что-то упало с массивного красного дерева стола и с глухим стуком утонуло в ковре.

— Пойдешь, — прошипел он, глядя ей в лицо. — Пойдешь, или завтра же покинешь мой дом, и ни один благотворительный фонд не захочет с тобой сотрудничать. Такая дочь, дочь, думающая только о себе, мне не нужна.

Женевьев не успела даже слова вставить, как он продолжил:

— Подумай хотя бы о матери, если тебе плевать на брата и на меня. О том, как это скажется на ее репутации! Ведь именно женщина ответственна за поступки дочери, за ее воспитание. Ты знаешь, сколько всего она сделала для тебя! Знаешь — и вот так просто это перечеркнешь? Просто потому что тебе в голову взбрела… любовь?!

Последнее Белавуард вытолкнул с таким выражением лица, будто любовь была какой-то мерзостью. Пакостью, от которой стоит немедленно отмыться, да получше.

— Сезар Драгон — достойный во всех отношениях дракон. Он замечательно к тебе относится, и чем ты ему отплатила?

«Да не нужна я ему!» — хотела закричать Женевьев, но поняла, что уже заранее проиграла. Отцу все равно, что с ней будет в этом браке, матери… у Лоизы Анадоррской всегда были свои ценности, и любовь в них никогда не входила. Замуж за отца она вышла по расчету, и их двоих это устраивало. Но ведь главное, что это устраивало двоих? Чтобы это устраивало и его, и ее? Как быть, если все внутри восстает против свадьбы с Сезаром, хотя глупое сердце продолжает рваться к нему?

Усилием воли Женевьев остановила эти мысли. Пожалуй, отец прав. Соглашаясь на этот брак, она заранее знала, что стало его причиной. Потом, когда поддалась чувствам, позволила себе мечтать о несбыточном, словно запустила в себе опасное заклинание, оплетающее ее день за днем. Дающее надежду, заставляющее грезить о большем. О чем — о большем? Сезар ей никогда ничего не обещал. Не говорил слов любви, ничем не показывал своих чувств. Даже в том объяснении, в котором фигурировал «воспитательный момент», в нем не было чувств. Он не сказал, что любит, а прощения просил не за то, что задел ее чувства, а за то, что это могло сказаться на репутации их помолвки.

Так что, возможно, она действительно развела драму на пустом месте. Поступила опрометчиво, на чувствах, а чувства — не лучший советчик.

— Хорошо, отец, — сказала она тогда. — Я пойду завтра с тобой к Фергану и принесу извинения за свою просьбу.

Взгляд Белавуарда немного, но смягчился.

— Слава Тамее, разум тебя не оставил. По крайней мере, не до конца. — Он все еще раздувал ноздри, но уже ощутимо расслабился. — Ступай. Навести мать и попроси прощения у нее. За то, что по твоей милости она не сможет даже подняться завтра.

Лоиза правда очень любила болеть, делала это упоительно и со вкусом. Как, впрочем, и все в своей жизни, но спорить с отцом еще и по этому поводу, возражать уже не осталось сил. В тот вечер Женевьев просто поднялась к матери, попросила прощения, а остаток вечера и ночи провела, лежа в постели и глядя широко раскрытыми глазами в потолок.

Ни двигаться, ни спать не хотелось. Даже усталость не брала свое, а стоило закрыть глаза — и она видела, как меняется лицо Сезара, как сползает его привычная уравновешенная маска, когда Люциан говорит о нападении на Драконову. Должно быть, со временем она сможет с этим смириться. Как сможет смириться с тем, что он будет возвращаться домой и пахнуть ей. Или любой другой женщиной — если отец прав, но все же, где-то глубоко внутри Женевьев знала, что не будет.