Дракула

Ван Хелсинг работал методично — оставляя следы стеарина, подносил свечу к металлическим табличкам надгробий, пока наконец не нашел гроб Люси. Снова порывшись в сумке, он извлек отвертку.

— Что вы собираетесь делать? — спросил я.

— Открою гроб. И ты сможешь убедиться.

Он отвернул винты и снял крышку, под которой оказался свинцовый саркофаг. Это было уже выше моих сил: просто оскорбление покойной, как если бы ее живую раздевали во сне. Я невольно схватил профессора за руку, пытаясь остановить. Но он лишь возразил:

— Сейчас сам увидишь.

И, вновь порывшись в сумке, достал оттуда ножовку. Сильным ударом он пробил отверткой отверстие в свинце, достаточное, чтобы в него вошел конец пилы. Я невольно отступил на пару шагов, ожидая обычного запаха от пролежавшего неделю тела: мы, врачи, знаем, чего следует опасаться, и привыкли к таким вещам. Но профессор и не думал останавливаться — пропилил пару футов вдоль одного края саркофага, затем проделал то же самое с другой стороны, отогнул надпиленный угол и, освещая свечой отверстие, подозвал меня.

Я подошел и взглянул: гроб был пуст!

Я стоял как громом пораженный, Ван Хелсинг же остался невозмутим.

— Ну как, друг Джон, убедился?

Во мне вдруг возникло неистовое желание возразить ему, оспорить его правоту:

— Убедился лишь в том, что в гробу тела Люси нет, но это доказывает лишь одно.

— Что же именно, друг Джон?

— Что его там нет.

— Недурная логика. Но как ты объяснишь его отсутствие?

— Возможно, его украли. Может быть, кто-нибудь из могильщиков?

Я чувствовал, что говорю глупость, но больше ничего не мог придумать. Профессор устало вздохнул:

— Ну что ж, значит, нужны еще доказательства… Пойдем со мной.

Ван Хелсинг накрыл саркофаг крышкой, собрал все свои вещи в сумку и, задув свечу, положил ее туда же. Мы вышли из склепа. Заперев дверь, он протянул ключ мне:

— Возьми его себе. Тогда у тебя будет меньше сомнений.

Я засмеялся — смех был невеселым — и отмахнулся:

— Ключ — это ерунда, ведь могут быть дубликаты, да такой замок и открыть ничего не стоит.

Профессор не стал возражать, сунул ключ в карман и велел мне сторожить на одном конце кладбища, сам же пошел на другой его конец. Я устроился за стволом тиса и видел, как его темная фигура движется среди памятников и деревьев; потом потерял его из виду.

Ожидание было тоскливым. Слышно было, как вдалеке часы пробили полночь, потом час, два… Я продрог, нервничал, сердился на профессора за то, что он втянул меня в эту историю, ругал себя за то, что согласился. Я замерз и хотел спать, но, боясь подвести профессора, боролся со сном. Ситуация была пренеприятная, нелепая и невыносимо тягостная…

Вдруг, случайно обернувшись, я увидел какой-то белый силуэт между темными тисами и тут же с другой стороны кладбища к нему двинулась темная фигура. Я тоже поспешил к призрачному силуэту, но по дороге пришлось обходить памятники и склепы, несколько раз я чуть не упал, споткнувшись о могилы.

Было еще темно, но где-то пропел ранний петух. Невдалеке за редкими кустами можжевельника, посаженного вдоль дорожки к церкви, замелькал смутный белый силуэт, двигавшийся к склепу, прикрытому деревьями, и вдруг скрылся… Я не разглядел, куда он делся. Тут я услышал шорох — там, где впервые заметил белый силуэт, — подошел и увидел профессора с ребенком на руках. Он протянул его мне:

— Ну как, теперь убедился?

— Нет, — ответил я довольно резко.

— Разве ты не видишь ребенка?

— Вижу, но кто принес его сюда? У него что, есть ранки?

— Сейчас посмотрим, — сказал профессор и направился к выходу с кладбища, неся на руках спящее дитя.

Неподалеку от кладбища, в какой-то рощице, мы остановились и при свете спички осмотрели малыша: на его шее не было ни царапин, ни ранок.

— Ну, так кто прав? — торжествующе спросил я.

— Мы пришли как раз вовремя, — ответил с явным удовлетворением профессор.

Надо было решить, что делать с ребенком. Если нести его в полицейский участок, придется давать объяснения о наших ночных похождениях или по крайней мере о том, как мы нашли ребенка. Поэтому мы решили отнести его в Хит и оставить где-нибудь на видном месте, чтобы полицейский его непременно нашел, самим же как можно быстрее отправиться домой.

Все прошло благополучно. На опушке Хампстед-Хит мы, заслышав тяжелые шаги полицейского, положили малыша на дорожку. Дежурный полисмен шел, размахивая фонарем, потом мы услышали, как он ахнул от удивления, увидев дитя. Тогда мы тихонько удалились и очень удачно около паба «Испанцы» наняли кеб и поехали домой.

Не могу заснуть, вот и решил все записать. Но, конечно, нужно поспать хоть несколько часов — в полдень за мной зайдет Ван Хелсинг. Он хочет, чтобы мы предприняли еще одну попытку.

27 сентября. Лишь в два часа представилась возможность повторить наш опыт. Закончились чьи-то похороны, медленно удалились последние участники траурной церемонии. Спрятавшись в зарослях ольхи, мы видели, как могильщик запер за собой ворота. Итак, до утра нас здесь никто не потревожит, впрочем, по словам профессора, нам требовалось не более часа. Вновь я ощутил ужас реальности, по своей фантастичности превосходящей любую фантазию; а тут еще гнетущее сознание того, что мы рискуем предстать перед судом как осквернители могилы. Кроме того, мне казалось, что наш новый приход на кладбище лишен смысла. Конечно, возмутительно вскрывать свинцовый саркофаг, чтобы убедиться: женщина, умершая неделю назад, действительно мертва, и уж совсем верх глупости — вскрывать его вновь, когда мы собственными глазами видели, что гроб пуст. Однако я не стал ничего говорить Ван Хелсингу — раз у него свой план действий, он и слушать не будет никакие увещевания.

Открыв склеп, профессор вновь любезно пропустил меня вперед. Внутри было не так мрачно, как прошлой ночью, но и при свете солнца от холодных стен веяло такой промозглой сыростью, оставленностью и тоской, что я невольно поежился. Мы подошли к гробу Люси.

Девушка лежала в гробу! Точно такая же, как накануне похорон. Пожалуй, даже еще более ослепительно прекрасная, если такое вообще возможно. Я не мог поверить, что она мертва. Пунцовые, ярче прежнего губы, на щеках — нежный румянец.

— Это что, колдовство? — прошептал я.

— Ну что, теперь убедился? — вопросом на вопрос ответил профессор и, заставив меня содрогнуться, раздвинул губы покойной — обнажились белые хищные клыки. — Посмотри, они еще острее, чем раньше. Этим и этим, — он указал на один из верхних клыков и на зуб под ним, — она и кусает маленьких детей. Ну что, Джон, теперь веришь?

Дух противоречия снова взыграл во мне. Я просто не мог признать его правоту и с полемическим жаром, вызвавшим у меня самого чувство неловкости, возразил:

— Может быть, ее только вчера сюда положили.