Дракула

— Неужели? И кто же это сделал?

— Не знаю. Кто-то.

— Обрати внимание — она умерла неделю назад. Обычно за такой срок покойники очень меняются.

На это я ничего не смог возразить. Ван Хелсинг же, казалось, не обратил никакого внимания на мое молчание. Ни в коей мере не досадовал и не торжествовал. Он всматривался в лицо покойной, поднимал веки, разглядывал глаза, вновь осмотрел зубы. Потом сказал:

— Тут есть одно из ряда вон выходящее обстоятельство. Двойная жизнь. Вампир укусил ее, когда она в состоянии транса разгуливала во сне. О, ты поражен, ты не догадывался об этом, друг Джон, но все узнаешь позднее. Это он высасывал у нее кровь, когда она была в лунатическом трансе. В состоянии транса Люси умерла, в трансе останется «бессмертной». Этим она отличается от других. Обычно, когда эти «живые мертвецы» спят дома, — и он выразительно повел рукой, указывая, что значит «дом» для вампира, — по их лицам видно, кто они такие; а она такая милая, что, переставая быть вампиром, то есть «бессмертной», обретает вид обычной покойницы. И в этом состоянии в ней нет ничего опасного, поэтому мне так тяжело убить ее.

Я весь похолодел и вдруг понял, что верю Ван Хелсингу. Но если она действительно мертва, почему же мысль об ее убийстве кажется такой ужасной? Он взглянул на меня и явно заметил перемену в моем лице, потому что вдруг спросил с надеждой:

— Ну, теперь веришь?

— Пожалуйста, не требуйте от меня всего сразу. Я почти готов признать вашу правоту. Но как вы собираетесь убить ту, что уже мертва?

— Отрежу ей голову, наполню рот чесноком и вобью в тело кол.

Я содрогнулся при мысли о том, как он изуродует тело любимой мною женщины. И все же чувство отвращения было не так сильно, как я ожидал. На самом деле мне стало уже не по себе в присутствии этого, как называл его Ван Хелсинг, «бессмертного» существа, у меня невольно возникло отвращение к нему.

Профессор долго над чем-то размышлял, потом резко захлопнул свой саквояж.

— Я передумал. Конечно, если делать, то делать немедленно, но тут может возникнуть много непредвиденных осложнений. И вот почему. Она еще не погубила ни одной жизни, хотя, конечно, это вопрос времени; действовать немедленно — значит уберечь ее от этой опасности навсегда. Но для этого нам нужен Артур, а как мы ему об этом скажем? Если даже ты не поверил мне — а ты видел ранки на шее у нее и у того ребенка в больнице, видел гроб прошлой ночью пустым, а сегодня в нем женщину, которая если и изменилась, то лишь похорошела, хотя прошла уже целая неделя после ее смерти, видел и белую фигуру, которая принесла ребенка на кладбище, — то что же мне ожидать от Артура, который ничего об этом не знает? Он усомнился во мне, когда я не позволил ему поцеловать Люси перед смертью. Артур простил меня, считая, что я исходил из какого-то ошибочного представления, когда помешал ему проститься с нею как следует; теперь он может подумать, что мы по ошибке похоронили девушку живой, а потом, чтобы скрыть это, убили ее. То есть вся вина ляжет на нас: мол, убили его невесту из-за своих ошибочных идей. Сомнения будут одолевать его, а это самое ужасное. Он навсегда потеряет покой. Нет, я уже научен горьким опытом. Теперь, когда мне известно, что все это правда, я в тысячу раз больше убежден, что Артуру нужно проплыть через мутные воды, прежде чем он выплывет в чистые. Бедняге придется пережить час, когда даже небо покажется ему черным, но тогда мы придем на помощь и он обретет душевный покой. Все, я решил. Пошли. Ты возвращайся в свой дом скорби, а я проведу ночь здесь, на этом кладбище. Завтра вечером приходи ко мне в гостиницу Беркли к десяти часам. Я вызову Артура и этого славного молодого американца. Сейчас проеду с тобой до Пикадилли и там пообедаю, я должен вернуться сюда до захода солнца.

Мы заперли склеп, перелезли через кладбищенскую стену, что было нетрудно, и поехали на Пикадилли.

Записка, оставленная Ван Хелсингом в его дорожной сумке в гостинице Беркли и адресованная доктору Джону Сьюворду (адресатом не получена)

27 сентября

Друг Джон, пишу на случай, если что-то произойдет. Надеюсь, сегодня «бессмертная» не выйдет на свой промысел, тем в большем нетерпении она будет завтра. Зная о ее нелюбви к кресту и чесноку, я перекрою ей выход из склепа. Она лишь начинающий «живой мертвец» и, пожалуй, поостережется. И вообще, эти меры только для того, чтобы помешать нашей «бессмертной» выйти, они не должны препятствовать ей вернуться: в противном случае она может, как все «живые мертвецы», прийти в отчаяние и натворить дел. Я буду на страже всю ночь — от захода до восхода солнца — и уж не упущу ничего. Мисс Люси меня не пугает, опасен тот, кто сделал ее «живым мертвецом», у него есть право искать укрытие в ее могиле. Он хитер и коварен, судя по рассказу Джонатана и тому, как он обошел нас в истории с Люси. Да, эти «живые мертвецы» очень сильны, а уж у этого силища такая, что с ним и двадцати здоровякам не справиться. Даже наша энергия, вместе с кровью переданная Люси, перешла к нему. Кроме того, он может вызвать своего волка, в общем, следует ожидать чего угодно. Во всяком случае, если он пожалует сегодня ночью на кладбище, то встретится со мною и может выйти скверная история. Но, вероятно, он все-таки не появится. Особых поводов у него для этого нет, зато есть много других, более интересных для него мест.

В случае чего возьми в этой сумке дневники Гаркера и остальные бумаги и разыщи этого великого «живого мертвеца», отруби ему голову, а сердце сожги или же вбей в него кол, чтобы наконец избавить мир от этого монстра.

На всякий случай прощай.

Ван Хелсинг

Дневник доктора Сьюворда

28 сентября. Просто удивительно, какое же благо сон. Еще вчера я был готов поверить соображениям Ван Хелсинга, а сегодня они мне кажутся чудовищными, противоречащими здравом смыслу. Хотя, несомненно, сам он во все это искренне верит. Не знаю, может быть, он слегка помешался. Но должно же быть какое-то рациональное объяснение всех этих таинственных явлений. Возможно ли, чтобы профессор сам все это подстроил? Он так невероятно умен, что если уж свихнулся, то будет необычайно последователен в выполнении всех своих навязчивых идей. Неприятно даже думать об этом; нет, просто немыслимо, чтобы Ван Хелсинг сошел с ума, но на всякий случай все-таки внимательно послежу за ним. Может быть, найду какую-нибудь разгадку этой тайны.

29 сентября, утро. Вчера вечером, около десяти, Артур и Квинси пришли к Ван Хелсингу в гостиницу; тот заявил, что рассчитывает на нашу поддержку, обращаясь в основном к Артуру, будто он главный среди нас:

— Нам предстоит выполнить важный долг. Вас, конечно, удивило мое письмо?

— Пожалуй. Впрочем, скорее встревожило, — ответил Артур. — С некоторых пор беды просто преследовали меня, я надеялся хоть на какую-то передышку. Но мне, конечно, интересно знать, что вы имеете в виду. Чем дольше мы с Квинси обсуждали этот вопрос, тем больше недоумевали. Я и сейчас ничего не понимаю.

— Я тоже, — вторил ему Квинси Моррис.

— Что ж, — кивнул профессор, — тогда вы оба все-таки ближе к истине, чем друг Джон, которому предстоит еще проделать долгий путь, чтобы к ней приблизиться.

Видно, Ван Хелсинг сразу, без слов, уловил, что прежние сомнения вернулись ко мне. Обращаясь к Артуру и Квинси, он очень серьезно сказал:

— Мне нужно ваше согласие на то, что я считаю необходимым сделать сегодня ночью. Знаю, что прошу многого, но, лишь узнав, что именно я намереваюсь сделать, вы поймете, сколь велика моя просьба. Поэтому мне хотелось бы, чтобы вы дали мне разрешение авансом; тогда потом, если вы и будете сердиться на меня некоторое время — а я не исключаю такую возможность, — вам по крайней мере не в чем будет упрекнуть себя.

— Что ж, во всяком случае, это честно! — воскликнул Квинси. — Я не сомневаюсь в профессоре и, хотя не совсем понимаю, куда он клонит, готов поклясться, что он искренен, для меня этого достаточно.

— Спасибо, сэр, — прочувствованно ответил Ван Хелсинг. — Это честь для меня — иметь такого друга, как вы, ваша поддержка очень ценна.

Он протянул руку, и Квинси пожал ее.

Тут заговорил Артур:

— Видите ли, профессор Ван Хелсинг, мне не хотелось бы покупать свинью в мешке, как говорят в Шотландии, и если будет затронута моя честь джентльмена или вера христианина, то я просто не могу дать своего согласия. Оно возможно лишь при гарантии, что не пострадает ни то ни другое, хотя, ей-богу, не понимаю, к чему вы клоните.

— Принимаю ваши условия, — сказал Ван Хелсинг, — и прошу лишь об одном: прежде чем выносить приговор моим действиям, хорошо все обдумать и разобраться, противоречат ли они вашим условиям.

— Согласен! — сухо обронил Артур. — Это справедливо. А теперь, когда переговоры закончены, могу я узнать, что же все-таки мы должны делать?

— Я хочу, чтобы вы пошли со мной на кладбище в Хампстед — тайно, ни одна живая душа не должна об этом знать.

Артур, изменившись в лице, изумленно спросил:

— Туда, где похоронена Люси?

Профессор кивнул.

— Зачем?

— Чтобы войти в склеп!

Артур встал:

— Вы это серьезно, профессор, или это жестокая шутка?.. Простите, я вижу, вы действительно собираетесь это сделать. — Он снова сел, весь непреклонность и достоинство, явно задетый за живое; помолчав немного, спросил: — А в склеп зачем?

— Чтобы вскрыть гроб.

— Ну, это уж слишком! — Возмущенный, Артур вновь встал. — Я готов поддерживать все разумное, но такое… осквернение могилы той, которую…

От негодования он запнулся и не смог больше продолжать. Профессор посмотрел на него с сочувствием.

— Если бы у меня была хоть малейшая возможность уберечь вас от боли, мой бедный друг, видит бог, я бы это сделал. Но этой ночью мы должны пройти тернистый путь, иначе потом — и, может быть, даже вечно — той, которую вы любите, придется ходить по раскаленным углям.

Артур побледнел:

— Осторожнее, сэр, осторожнее!

— Но не разумнее ли все-таки выслушать меня?! — воскликнул Ван Хелсинг. — Тогда по крайней мере вы будете знать, что и зачем я предлагаю.