Драмы и комедии

И в у ш к и н. Ты, самовар, не засти… (Отрываясь от книги.) Сбросил бы мешок. Поди, нелегкий.

П о ж и л о й с о л д а т. Советуй, чернокнижник… А вдруг куда побегам? Самовар и забудешь. Горб — он и не то вынес, а уж самовар подержит!

И в у ш к и н. Бро-ось, это ты сзади носишь как бы для брони. Пальнет кто в спину, а попадет в самовар.

П о ж и л о й с о л д а т. Да я ж лучше передом к пуле повернусь. Такого аппарату мне больше ни в жисть не достать. Всему селу будет гордость.

Проходят д в о е.

М о л о д о й с о л д а т (тихим, глуховатым голосом). Стой. Пароль?

Те, двое, отвечают.

Проходи.

Гавриил Ивушкин углубляется в свою книжку.

П о ж и л о й с о л д а т (мечтательно глядя в огонь). А село наше степное, раздольное…

И в у ш к и н. Слушай-ка вот! Слова какие, это да… (Он, как на полюбившегося собеседника, глядит на книжку.) Товарищ по цеху, Лиза Никитина, прочитать дала… Слушай… Это говорит поэт! Генрих Гейне…

П о ж и л о й с о л д а т. Гермик? Немец, знать. Чего немца-то слушать? (Равнодушно поворачивается к Ивушкину самоваром.)

М о л о д о й с о л д а т. Прочитай мне.

И в у ш к и н (обрадованный, ищет взволновавшее его место в книге, находит). Вот… «Нет, новую песнь, о друзья! — пропою для вас я — песнь лучшего склада: устроить небесное царство себе нам здесь, на земле, уже надо!» (Бросает искристый взгляд на молодого солдата и продолжает.) «Достаточно хлеба растет здесь, внизу… всем хватит… и мирты, и розы…» Хлеб и розы, а?! Здорово-то как! Хлеб и розы — для всех…

М о л о д о й с о л д а т (задумчиво). Да-а, хлеб, оно… вроде бы ясно… А вот розы… это как же?

И в у ш к и н. А я, брат, уже понял! Розы — это… это… Вот, скажем, и свинья сыто живет, полная кормушка. Да разве же у свиньи красивая жизнь? Какая в свинской жизни красота?

М о л о д о й с о л д а т. Жить красиво? Да-а…

И в у ш к и н. И чтоб все люди, все — понимаешь? — жили красиво, не одни только буржуи.

М о л о д о й с о л д а т (загибая пальцы). Хлеб… и розы… для всех… Четыре слова, а кажется, и за всю жизнь их не передумаешь.

П о ж и л о й с о л д а т (он, оказывается, одним ухом все слышал). Пустое! Никогда один супротив другого не сравняется.

И в у ш к и н. А для чего ж мы революцию делаем? Чтобы все поделить. Понял? Чтобы все общее было.

П о ж и л о й с о л д а т (убежденно). Ферапонт не захочет.

И в у ш к и н. Какой еще Ферапонт?

П о ж и л о й с о л д а т. Есть у нас Ферапонт.

И в у ш к и н. А когда все общее, тогда один к другому и сравняется!

П о ж и л о й с о л д а т. Ферапонт — ни в жисть… не-е!

И в у ш к и н. Да катись ты со своим Ферапонтом! (Отходит от костра к молодому солдату.)

Пожилой солдат вынимает из кармана шинели зачерствелую краюшку хлеба и ест украдкой от товарищей. Однако те замечают.

(Сглотнув слюну.) Жлоб. Паек у нас — фунт на неделю… Заводы закрываются, рабочих вывозят.

М о л о д о й с о л д а т. А как дальше жить будете?

И в у ш к и н. Господа думают — с голодухи передохнем. А мы… по-будущему жить начнем! Понимаешь, собрались наши заводские и решили: махнем на вольные земли, осядем там коммуной…

М о л о д о й с о л д а т. Это как же?

И в у ш к и н. Да так, чтоб со старой жизнью навсегда счеты покончить. Трудиться всем вместе — и пахать и сеять. А урожай делить.

М о л о д о й с о л д а т. Так вы к нам на Алтай приезжайте! Земли у нас черноземные…

И в у ш к и н. Слыхали.

Молодой солдат, отойдя с Ивушкиным, увлеченно рассказывает о родном Алтае, а пожилой солдат бережно завернул в тряпочку и спрятал в карман хлеб, затем поднял книгу, оставленную Ивушкиным, вырвал страницу, скрутил огромную козью ножку и, блаженно ухмыляясь, закурил.

М о л о д о й с о л д а т (возвращаясь с Ивушкиным к костру). Прямо к нам на Алтай путь и держите! Лучшей земли не сыскать.

П о ж и л о й с о л д а т. Я ить тоже с Алтаю.

И в у ш к и н (озорно). Как нагрянем коммуной на твоего Ферапонта!

М о л о д о й с о л д а т. Неужто люди когда-нибудь одной душой жить будут?

П о ж и л о й с о л д а т. Из горла будут рвать обоюдно.

И в у ш к и н. Темень ты болотная.

П о ж и л о й с о л д а т. Опять же Ферапонт…

И в у ш к и н. Мы вот твоего Ферапонта…

П о ж и л о й с о л д а т. Попробуй. Ферапонт — он сильнее царя. Родни много.

И в у ш к и н. Для чего ж мы тогда власть брали? Чтоб одним — свинская жизнь, да еще при пустой кормушке, а всяким Ферапонтам — рай?! Слушай вот, самовар, что в книге сказано… (Он берет в руки книгу и тут замечает, что вырвана как раз та самая страница, которую он так полюбил. Переводит взгляд на «козью ножку», дымящуюся в руке пожилого солдата, и глубочайшее презрение отражается на его лице.) Эх, ты…

П о ж и л о й с о л д а т. Листочек-та? (Невинно моргая, смотрит на свою цигарку.) Сгорели слова… Все одно бумага…

Из темноты вынырнул ч е л о в е к.

И в у ш к и н. Стой! Пароль?

Человек делает движение, раздается выстрел, но молодой солдат успевает прикрыть Ивушкина своей грудью… Ивушкин стреляет из винтовки, и неизвестный, едва успев отбежать, взмахнув руками, падает на мостовую.

П о ж и л о й с о л д а т (Ивушкину, склонившемуся над раненым товарищем). Офицер переодетый…

И в у ш к и н. Товарищ, родной… зачем же ты себя подставил?

М о л о д о й с о л д а т (слабеющим голосом). Ты нужней…

И в у ш к и н. Как зовут-то тебя, друг?

М о л о д о й с о л д а т. Ефимом… Вы… ежели на Алтай… прежде ходоков пошлите… Я тебе скажу — куда…

И в у ш к и н. Я понесу тебя, здесь больница, знаю. (Строго пожилому солдату.) Ты один остаешься пока. Смотри в оба… (Сделав несколько тяжелых шагов, оборачивается.) А ты говорил: сгорели слова!