Драмы

Орфано. Вольному воля, ваше сиятельство, спасенному рай. Войнович. Именно, спасенному рай. А они квартиры в аду требуют. Есть квартиры в Херсоне, Орфано, а?

Орфано. Есть, ваше сиятельство. По три аршина на душу. Войнович. Именно, по три аршина. Квартиры... Мешковины нехватка — мертвецам ножки прикрыть. (Вернул рапорт). Передай капитану второго ранга Ушакову — чума тута. Зря прибыли. Сам в Петербург собираюсь. С докладом. Скажи капитану второго ранга — за кумпанию назад и поедем.

Васильев (почтительно). Никак нет, ваше превосходительство.

Войнович. Что же препятствием?

Васильев (почтительно). Насколько довелось мне нрав Федора Федорыча изучить, назад не поедет. И словечко вышеупомянутое — «назад» — весьма не одобряет.

Войнович. Чума прикажет — одобрит. (Оглядел с неудовольствием Васильева). А ты, государь мой, не слишком ли, не слишком ли?.. (Вздрогнул, перекрестился). Наважденье! Слышите все иль мне токмо причудилось? Тсс...

Отчетливо стала слышна лихая, широкая матросская песня. Она звучит громче и громче, так странно контрастируя с унылым погребальным звоном, — песня о дальних походах, о кораблях и штормах, о доле моряцкой, о судьбе солдатской, о мореходах русских, плывущих в океаны. Все кинулись к бровке берега — внизу шумит песня.

Будто дьяволы... (Крестится). Кто ж это в мор песни орет?

Васильев (с насмешливой почтительностью). Это, ваше превосходительство, капитан первого ранга Федор Федорыч Ушаков прибыл на строительство флота российского.

Песня приближается, первые ее куплеты запевает чей-то высокий-, высокий голос, и тотчас же, как бы на лету, подхватывает ее десятки, сильных мужских голосов.

Сенявин (внезапно сорвав с головы шляпу). Виват! Виват!

Войнович. Ума лишился, батюшка? Какой «виват»? Со свя-? тыми упокой! (Матросу). Заколачивай! До лучших времен! (Махнув рукой, уходит).

Сенявин (Васильеву, вполголоса). Не берите во внимание, Идем, идем навстречу вашему отряду. Я рад необыкновенно его прибытию. Тут, в Херсоне, унылость в глазах — и без чумы один шаг до гошпиталя и на кладбище. А нам четыре корабля в год строить! Надобен Херсону дух, дух и дух! Ах, и шляпа же на вас отменная! Разве мода подобная в Петербурге?

Сенявин и Васильев уходят. Матрос заколотил дверь, ушел вслед за ними. На набережной остается один Орфано, проходит к бровке берега, свистит. Появляется чернобородый детина с колом в руках, с остриженными по-казацки волосами, в драном, видавшем виде армяке. Одно ухо у чего изуродовано. Это Тихон Прокофьев.

Орфано. Ты, Рваное ухо?

Тихон (неохотно). Я.

Орфано. А где твои люди?

Тихон. Идут.

Орфано. Из Петербурга матросы пришли.

Тихон. Видел.

Орфано. Теперь вам всем из Херсона не уйти.

Тихон. Не пугай.

Орфано. Сегодня не уйдете — никогда не уйдете! Не пустят. Подохнете, все подохнете!

Тихон. Людей тебе жалко. Добрый.

Орфано (ласково улыбнулся). Ты со мной не шути, Рваное ухо. Я этого не люблю. Делай, что говорю. Обманешь — худо будет. Шепну — и на виселицу. Уразумел? Так что делай по-моему — уводи людей на Дон. Пока никто дорогу не перекрыл.

Тихон. Уведу — тебе какая выгода? Уйдут люди — ты, подрядчик, на чем деньгу наживать станешь?

Орфано (ласково улыбнувшись). Любопытен стал, Рваное ухо. Не в меру. Шепну — и на виселицу. Уразумел? (Крутит на пальце янтарные четки).

Внизу шумит песня. Тихон, подумав, свистит, вложив два пальца в рот. Появляются несколько мастеровых с кольями и топорами в руках.

Тихон. Ну?

Первый мастеровой. Посты сняли. Можно идти.

Тихон. Зови.

Свист. Набережная заполняется людьми.

Из Петербурга люди пришли, ребятушки, нас назад в стойло загонять. Пошли на Дон!

Голоса: «На Дон!», «На Дон!» Входят Ушаков, Васильев, Пирожков, несколько матросов. Орфано торопливо исчезает.

Ушаков. Нету квартир? Ну, на нет и суда нет. (Заметил мастеровых). По какой причине сборище? Эй, вы! Кто такие?

Тихон. Мастеровые мы. С верфей.

Ушаков. По ночам чего бродите — с топорами?

Тихон. Напринимались муки. Уходим.

Ушаков. Указа такого не слышал — с верфей ретироваться.

Тихон. Чума указала. Сойди с дороги, барин!

Ушаков молчит.

(Угрожающее). Сойди с дороги!

Голоса: «Сойди с дороги!», «На Дон!», «Околеем тут, как псы!», «Баре тягу дали, а нам пропадать!», «С дороги!», «С дороги, офицер, не то башки вон — нас больше!» Шум.

Ушаков. Смутьяны вы! (Сделал шаг вперед). Супротив матушки государыни бунтовать? Сии кровью русской омытые места вновь басурманам — на поругание? Снова жен и дочерей ваших нагайками в Туретчину погонят, в неволю горькую? К тому стремитесь? Не быть! Затем пришли мы сюда, чтобы встать на Черном море твердо и сей позор стереть навечно! (Взглянул на иронически усмехающегося Тихона). А ты кто? Зачинщик ретирады? Бунтовать?

Тихон (спокойно, тихо и даже как бы грустно). Не боюсь я тебя. (Пауза). И никого на добром свете не боюсь. Ни тебя, ни черта, ни дьявола, ни матушку государыню.

Ушаков. Подойди ближе. (Подвел Тихона к костру, вгляделся). За то тебе медведь ухо и разодрал, что ты его не боялся. Небось, запамятовал, как мы с тобой на медведя с рогатиной хаживали?

Тихон вздрогнул, поднял глаза.

Долго же ты, плотник знаменитый, Тишка Прокофьев, был в бегах! Чай, лет двенадцать, да, пожалуй, и все полтора десятка...

Тихон. Барин!

Ушаков (помолчав). Да, я, я твой барин. А ты смутьян и: бунтовщик. Взять!