Драмы
Шрифт:
Марьяна. Я никогда не выйду замуж. И что бы ни случилось со мной, я всегда приду к тебе за советом, потому что ты, ты вырастил меня больше, чем мать, и ты научил меня ненавидеть ложь и быть честной и радоваться, как своему счастью, когда в Китае революция и в Италии коммунисты собрали голоса... И то, что я такая и живу этим, ты виноват больше, чем мать, и поэтому ты — мой настоящий отец, и другого не хочу. И я не могу смириться с тем, что случилось, и никогда не смирюсь, я ногтями расцарапаю тех, кто это сделал. И не потому, что я твоя дочь, а потому, что это величайшая несправедливость. (Пауза).
Хлебников. Погоди, погоди... Как это не подашь? Почему?
Марьяна. Пока тебя не восстановят — не могу, папа...
Хлебников (оттолкнул Марьяну, встал). Ты что? Обиделась?
Марьяна молчит.
На кого же ты обиделась? На партию?
Марьяна молчит.
Я спрашиваю тебя — на кого ты обиделась?
Марьяна. Пойми, папа, я сейчас психологически не могу.
Хлебников. «Психологически»... (С презрением). Девчонка!
Марьяна. Папа, зачем ты так?
Хлебников. А ты зачем так? (В волнении прошелся по столовой). Да чем бы была моя жизнь без нее? Дышал чем бы? А ты, Марьяна? Она-то тебе ничего не пожалела, отдала все, что могла, на веру, в кредит. Ты-то ей еще ничего назад не вернула, а уже обиды считаешь... Стыдно... Мне стыдно...
Марьяна. Папа.
Хлебников (помолчав). Что тебе?
Марьяна. Тебя восстановят, тебя непременно восстановят. (Бросается к нему, обнимает, целует).
Хлебников. Ну-ну, будет.
Марьяна. Борись, борись, и я буду...
Хлебников. Видишь ли, девочка... Я не сделал ничего такого, за что у меня можно отнять... самое для меня дорогое... (Помолчав). Написал письмо в Центральный Комитет — и порвал... Не надо... Без Центрального Комитета... обязаны...
Звонок.
Иди открой. И помни — сегодня на собрании... обманули многих. Но партию обмануть нельзя. Нельзя. Иди.
Марьяна уходит в переднюю и возвращается с дядей Федей. Он держит в руках покупки.
Дядя Федя (обрадованно, заметив, что Хлебников наливает вино из бочонка).
«Вина! Вина! Не то умру от жажды.
Вода. Вода? Она не так вкусна.
Я пил ее. Однажды».
(Засмеялся). А у меня, Алешенька, большие новости и перемены. Оставляют в Москве. Для обмена опытом.
Хлебников. Для обмена опытом? В самом деле — новость. А я думал — вы тут, дядя Федя, как турист. По музеям ходите. Чего ж вы мне раныне-то не сказали?
Дядя Федя. А ты, ангел мой, не спрашивал. Сашенька где? Хлебников. Спит. (Марьяне). Не буди ее. (Берет с дивана учебник, дает Марьяне). Ступай, учи свои подъязычно-щитовидные
перепонки.Марьяна берет учебник, идет.
Погоди.
Марьяна останавливается.
(Целует ее). Ошибка моя — не сказал тебе раньше. Такие вещи от близких не скрывают. Ступай.
Марьяна уходит.
Что ж, дядя Федя, повечеряем, утешимся в этой земной юдоли? (Цедит ему вина). Удивили вы меня... Остаетесь в Москве для обмена опытом? Забавно.
Дядя Федя. Голубчик, что ж тут забавного? Много работы. Вот еще болгарский язык буду изучать.
Хлебников. Резонно. Досуг есть — отчего не изучить язык? И материальная часть у вас, как сказал бы мой друг Ион Лукич, не изношена, и существование ваше протекает нормально... без осложнений и сквозняков. (Задумался).
Дядя Федя. Что ты, дружочек?
Хлебников. Ничего. Хотите, тост скажу — за таких, как вы? Дядя Федя. Скажи, пожалуйста. Только ты в каком-то странном состоянии. Не в своей тарелке. Наговоришь, а потом сам пожалеешь.
Хлебников. Что вы, дядя Федя? Из Максима Горького: «А вы на земле проживете, как черви слепые живут, и сказок про вас не расскажут, и песен про вас не споют...» Чокнемся, дядя Федя.
Дядя Федя (отставил бокал). Ты меня прости, дружочек, но я не заслужил. Лет двадцать, двадцать пять назад, да, быть может, твой тост был бы к месту. Я был обывателем, шатался каждый вечер по Абрамовскому бульвару, там духовой оркестр вальс играл. Потом на «пульку» и, по совести, кроме «пульки», ничего от жизни я и не требовал. Однако, Алеша, прошло немало лет и событий тоже немало. Не таких, как я, дружочек, вывернуло и перетряхнуло... Одни, напротив, углубились в преферанс, но зато другие... гм-гм... прыгнули далеко вперед. А ты всё, миленький, старым аршином меришь. И аршинам-то конец пришел.
Звонок.
Не надо так, ангел мой. Прости меня, но с твоей стороны, Алеша, если хочешь, это выглядит, как это когда-то называлось, — комчванством. (Уходит е переднюю).
Хлебников смотрит ему вслед, усмехается, придвигает к себе бокал, подумав, резко отодвигает его. Дядя Федя возвращается с Колокольниковым. Колокольников без шапки, шея закутана шарфом, он растерянно смотрит на молчащего Хлебникова. Пауза.
Колокольников (кашлянув). Мой поздний визит к тебе, Алексей, со всех сторон смешон и нелеп. И сам я выгляжу при этом как жалкое существо.
Хлебников. Верно.
Колокольников. Она так и сказала: «Не ходи, нарвешься на грубость».
Хлебников. Кто?
Колокольников. Клавдия. Она практична, начисто лишена фантазии и всегда думает о человечестве намного хуже, нежели оно есть. Иногда все во мне кипит от этой ее черты. Но, Алеша, сколь часто она со своим земным практицизмом оказывается правой, а я — в круглых дураках...
Хлебников (грубо). Зачем пришел?