Дразнить судьбу – себе дороже

Недовольная собой, она решила сегодня же составить план беседы с отцом в следующую пятницу. Особое место – роль оппонента в трехсторонней беседе – она решила отвести своему бесхитростному братцу.

3

Ворота, конечно, оказались закрыты и на требовательные сигналы водителя никто их открывать, по-видимому, не собирался. Курившие неподалеку трое сотрудников полиции с одинаково ироничными улыбками и, вместе с тем, с большим интересом посматривали на высокую девушку в стильной белоснежной куртке и небольшой кокетливой шляпке, из-под которой на ее плечи волнами ложились темные до черноты волосы. Выходя из машины, она досадливо хлопнула дверцей своего далеко не нового Опеля и решительным шагом направилась ко входу в областное управление внутренних дел. Едва она ступила на бетонное крыльцо и протянула руку к двери, как створка распахнулась и, чуть не сбив посетительницу с ног, на крыльце возник крупный краснощекий молодой человек в форме майора юстиции.

– Здорово, Мирская! Я за тобой. Заводись, ворота сейчас откроют. Я не знал, что ты на машине, – выпалил он на одном дыхании, виновато улыбаясь и подавая ей руку.

В заполошенном смущенном полицейском Лена без труда узнала Германа Борщова. Точнее Германа Константиновича, ставшего недавно начальником отдела по взаимодействию с прессой УВД. Они познакомились давным-давно, еще в детстве. Но взрослыми впервые встретились несколько лет назад на семинаре, который проводился научным медицинским сообществом для местных журналистов. Потом несколько раз виделись на заседании областной Думы, в Союзе журналистов. Но тесного знакомства так и не свели. Слишком уж разными были сферы интересов и круги общения. И вот пересеклись-таки.

– Отсюда не угонят, – ободрил ее Борщов по дороге к отделу после того, как Лена припарковалась во дворе и тщательно проверила, заперта ли машина. – Я буду работать с тобою, – радостно, как показалось ей, продолжал майор. – Ты не возражаешь?

– Возражаю, – почти резко ответила Лена. – Я девочка взрослая, привыкла работать самостоятельно и в опеке не нуждаюсь.

– Я так и думал. Меня предупреждали.

– Что взрослая?

– Нет, что заносчивая.

– Ты, Борщов, не обижайся, – примирительно сказала Лена, почувствовав, что ее категоричный ответ прозвучал грубовато. – Ну, в самом деле, что тут сложного? В ваши служебные дела и проблемы я соваться не собираюсь. А люди… Они и в полиции люди – глупые и умные, добрые и злые…

– Подлые и благородные, – подхватил Герман, – надежные и безнадежные. Так?

– Ну, да. А еще балаболы вроде нас с тобой, – Лена весело рассмеялась.

Они были уже в здании, поднимались на второй этаж, когда Герман тронул Лену за рукав.

– Ты не беспокойся, я тебе постараюсь не мешать, но без сопровождения не оставлю. Но и ты меня не игнорируй. Я, ведь, с тобой не по собственному желанию.

– Понимаю. Токмо волею пославшего тебя генерала?

– Естественно. Все-то ты сечешь на раз. Кстати, начальницу, к которой мы идем, зовут Эльвира Степановна, а ее заместительницу Светлана Кирилловна.

– Знаю, Лепнина подполковник юстиции, начальник отдела, заслуженный работник, ветеран, гордость следственного управления и всего УВД. Любимица личного состава и так далее и тому подобное. Я же не первый день в журналистике, подготовилась. А замша?

– Полужайко, майор. Да ты их и так и не спутаешь: черная и рыжая, «Волна и камень, стихи и проза, лед и пламень…». А теперь уж стали неразлучны.

Своего кабинета у Лепниной не оказалось. В здании шел ремонт, и до его окончания она расположилась в общей комнате вместе со своими подчиненными. Лена почему-то предполагала увидеть солидную даму старше средних лет, с неизменной папиросой в зубах и с короткой стрижкой. К тому же с ярко накрашенными губами и в очках, скрывающих проницательный взгляд карих глаз. По ее представлениям руководительница женского околовоенного коллектива непременно должна иметь облик суровый и мужественный, целеустремленный и бескомпромиссный. И не ошиблась только в наличии папиросы и короткой стрижки.

Они встретились и невольно улыбнулись друг другу, моментально уловив заметное им одним внешнее и, видимо, не только внешнее сходство: проницательная Лепнина разглядела в Лене себя тридцатилетнюю, а чуткая Лена – свой возможный будущий образ. И этого оказалось достаточно, чтобы между ними наметилась взаимная симпатия.

Эльвира Степановна сочла необходимым познакомить корреспондентку со всеми своими сотрудницами. По случаю представления все они, заранее предупрежденные, были одеты по форме и находились на своих рабочих местах. Ирина Воробьева, сидя за компьютером, внимательно, словно выискивая «битые» пиксели, всматривалась в экран монитора, Виктория Вольская, только что вернулась из следственного изолятора, где проводила допрос задержанного, и разбирала свои записи. Ольга Семенова, дежурившая в этот день в составе оперативной группы, проверяла работу диктофона. В отличие от девушек заместитель начальника отдела Светлана Кирилловна Полужайко, действительно оказавшаяся обладательницей огненно-рыжих волос, рассыпанных по плечам, даже не пыталась делать вид, что безмерно увлечена служебными обязанностями. Она внимательно рассматривала Мирскую и Лепнину, сравнивая их и, видимо, улавливала сходство.

Остальные девушки были на задании. Борщов молча стоял у окна и с интересом наблюдал за тем, как Лепнина слева направо, начиная от входной двери подводила Лену поочередно к каждой из присутствующих. Та вставала, представлялась и получала от своей руководительницы краткую характеристику. Герману, в недавнем прошлом следователю, это напоминало процедуру осмотра места происшествия, при которой он невольно выполнял роль понятого. Ему даже подумалось, что, покончив с официальной частью, Эльвира Степановна вернется на свое место и непременно приступит к составлению протокола.

Если посмотреть со стороны, как на объект фотосессии, девушки являли собою воплощение противодействия уголовной преступности. В глазах журналистки они выглядели дисциплинированными и работящими, идеальными борцами за торжество закона, возложившими себя на алтарь следственной практики. Одетые с иголочки в черные кители, которые эффектно подчеркивали плавные изгибы фигур и сидели на них, как влитые, они ни в чем не уступили бы мировым топ моделям, если бы тем пришлось демонстрировать российское полицейское обмундирование. «Служебной формы писк», – пронеслась у Лены в голове, заставившая ее невольно улыбнуться, озорная мысль. О прическах и говорить нечего – что ни голова, то вершина парикмахерского искусства. Однако, этот фрагмент показательного выступления не был чем-то незаурядным и нисколько не удивил Борщова. С такими прическами они были всегда, сколько он их помнил. Культ приходить на работу, будто только что из парикмахерской, возник после того, как в присутствии коллектива у Лепниной произошел мимолетный разговор с заглянувшим в отдел генералом Снегиревым. Во время доклада Лепнина, как всегда ухоженная и причесанная, произнесла:

– По штату в отделе шесть аттестованных сотрудников…

– А сотрудниц-красавиц? – как бы между, прочим бесцеремонно спросил генерал, окинув недовольным взглядом недостаточно аккуратно причесанных девушек, считавших, что на работе внешний вид не имеет значения. С того дня у них повелось вставать на работу еще раньше.

Протокол составлять Эльвира Степановна не стала. Покончив с формальностями и, по всей видимости, сделав для себя некоторые выводы по ходу короткого общения с Мирской, она, не мудрствуя лукаво, просто предложила попить чаю. Едва Лена кивнула в знак согласия, обстановка в отделе резко переменилась. Девчата моментально сбросили с себя панцирь официальности, тут же изобразили чайный стол из своих рабочих тумбочек, откуда-то, как по волшебству на нем появились чашки, сахарница, упаковка пакетированного чая и домашнее печенье. Из соседней комнаты принесли кипящий электрический чайник. И… растворились. Полужайко также попросили разрешения выйти. В кабинете остались Мирская с Борщовым и Лепниной.

Судя по ожидающим взглядам присутствующих, Лене предстояло представиться, по возможности неформально, и поделиться первыми впечатлениями. И она не преминула воспользоваться ситуацией.

– Вы хочете песен? Их есть у меня. В первом куплете сообщаю, что ничего в полицейской службе не смыслю и полицию не люблю. У меня был некоторый опыт общения с вашей системой, и результат оказался, мягко говоря, плачевный. В том числе и в прямом смысле этого слова. Во втором куплете следует заметить, что у меня есть в творческом багаже маломальский опыт журналистской работы, некоторые профессиональные навыки. Если я за что-то берусь, то обычно, если не попадаю под каток форсмажорных обстоятельств, довожу до конца. И, наконец, третий куплет о том, что все написанное я перед публикацией покажу вам, Эльвира Степановна, и, разумеется, Борщову. Чтобы не было самой стыдно за свою писанину, и чтобы вас не выставлять на посмешище. При любом раскладе вы профессионалы, вам и карты в руки. По сравнению с вами я всего лишь борзописец. Но я постараюсь. Такой расклад, я думаю, всех устроит.

Чем дольше говорила Лена, тем моложе становилось лицо Лепниной, тем уверенней чувствовал себя и Герман Борщов. Они оба знали подоплеку задания, которое получила Мирская, были наслышаны и о непростом характере журналистки, способной на резкие суждения и неординарные выводы. К тому же Лепнина была хорошо осведомлена о некоторых непубличных фрагментах биографии Мирской. Так же, как и Борщов, она знала о ее близком знакомстве с начальником УВД, о дружбе генерала с отцом Лены. Не понаслышке знала она и о происхождении едва заметного шрама на ее подбородке.