Дрэд, или Повесть о проклятом болоте. (Жизнь южных Штатов). После Дрэда

Тифф повернулся к очагу, и начал разговаривать с самим собою: — Во всяком случае, я вижу тут одно — если наши женщины наденут эти шляпки, да покажутся на собрании под открытым небом, то они расстроят всю публику... Не удастся и проповедь выслушать. А если встретиться с ними в тёмную ночь, да на кладбище, так уж и не знаю, куда придётся отправиться — только, наверное, не в доброе место. Бедная миссис! Как ей тяжело! Неудивительно, впрочем! Слабой женщине стоит только взглянуть на такое чучело, и ей сделается дурно.

— Поди-ко сюда, Тифф! Помоги мне открыть этот ящик. Свети сюда. Чёрт возьми! Как он крепко закупорен. Здесь партия башмаков и ботинок, купленная мною от такого же молодца. Тут есть парные и непарные, за то дёшево куплены. Есть люди, которые любят башмаки и сапоги на одну колодку, а есть и такие, которым всё равно, на одну или на разные колодки, лишь бы было дёшево. Например, вот эта парочка хоть куда! и штиблеты к ней, и всё такое, маленькая дырка на подкладке, это ничего! нужно только надевать поосторожнее, а то, конечно, могут высунуться и пальцы наружу. Кто захочет иметь такую пару, тот будет помнить как нужно обходиться с ней. Ничего! Кому-нибудь пригодится... Пара славная! Кроме того, я привёз три ящика от старого бюро, которые тоже купил дёшево на одном аукционе: мне кажется один из них как раз подойдёт в старую раму, которую привёз я в прошлом году. Всё, всё это досталось мне почти что даром.

— А как же теперь быть, масса, ведь я прошлогоднее-то бюро взял под курятник. В нём индюшки выводят цыплят.

— Ничего! Ты только вычисти его, да пригони вот эти ящики. Ну, теперь, мы сядем ужинать, — сказал Криипс, садясь за стол и делая мужественное нападение на жареного цыплёнка, не пригласив никого из присутствующих помочь, ему.

— Миссис не может сесть за стол, — сказал Тифф. — Она не встаёт с постели с самых родов. И Тифф приблизился к постели с сочным кусочком цыплёнка, который нарочно отложил на тарелку, и теперь почтительно подавал его на дощечке вместо подноса, покрытой листом старой газеты вместо салфетки. — Скушайте, миссис; вы не будете сыты, глядя на вашего мужа. Покушайте; а я пока переменю бельё на малютке.

Чтоб угодить своему старому другу, больная взяла кусок цыплёнка, и в то время, когда Тифф занимался с ребёнком она разделила его детям, смотревшим ей в глаза, как и всегда делают голодные дети, любуясь тем, что подают больной их матери.

— Я люблю смотреть, когда они кушают, — сказала мистрисс Криппс тоном извинения, когда Тифф повернулся назад и поймал её в разделе цыплёнка.

— Ах, миссис, это всё, быть может; но вы теперь должны кушать за двоих. Что они скушают, то не послужит в пользу ребёнку. Помните это. Криппс, по-видимому ничего не видел и не слышал: всё его внимание сосредоточено было на весьма важном деле, которое лежало перед ним, и которое он исполнял с таким усердием, что кофе, цыплёнок и картофель исчезли в несколько минут. Даже косточки были обсосаны и на тарелке вовсе не осталось следов соуса.

— Вот что называется поужинать с комфортом, — сказал он, откидываясь к спинке стула. —Тифф! Сними сапоги и подай мне вон эту, бутылку. Сю! Я полагаю, ты не беспокоилась на счёт того... на счёт вкусного обеда, — продолжал он, повернувшись спиной к жене и составляя себе грог. Опорожнив стакан, он кликнул Тедди и предложил ему сахар, оставшийся на донышке стакана. Но Тедди, предупреждённый выразительным взглядом, брошенным сквозь громадные очки Тиффи, отвечал очень вежливо:

— Нет, папа: я того не люблю.

— Поди сюда, я говорю, и выпей. Это для тебя здорово, — сказал Криппс.

Глаза матери пристально следили за ребёнком.

— Оставь его, Джон! Видишь, он не хочет, — сказала она более и более ослабевающим голосом.

Тифф кончил дальнейшие принуждения тем, что без всякой церемонии взял стакан из рук своего господина.

— Помилуйте, масса, теперь не время возиться с ребятами. Пора уложить их в постель, и перемыть посуду. Пожалуйте сюда Тедди, — проговорил Тифф, схватил ребёнка, расстегнул ему рубашечку и выдвинул грубую складную кроватку, — небось! Вы заползли в свою постельку, приютились в своём гнёздышке, а Богу-то и забыли помолиться! смотрите! пожалуй завтра не проснётесь!

В это время Криппс набил трубку табаком самого отвратительного сорта, и начал наполнять зловонием маленькую комнатку.

— Ах, масса! Этот дым вреден для миссис, — сказал Тифф. — Она и без того целый день мучилась!

— Ничего, пусть его курит. Я люблю, когда он делает то, что ему нравится, — сказала через чур снисходительная мистрис Сью, — Фанни, ты бы тоже пошла спать, моя милая. Поди сюда, и поцелуй меня, прощай, дитя моё, прощай!

Мать долго держала её за руку, и пристально смотрела на неё; и когда Фанни хотела повернуться и уйти, она снова привлекла её к себе, ещё раз поцеловала её, и ещё раз сказала.

— Прощай, дитя моё... прощай!

Фанни вскарабкалась по лестнице, стоявшей в углу комнаты, и сквозь небольшое четырехугольное отверстие вошла на маленький чердак.

— Послушай, Тифф, — сказал Криппс, вынув трубку из зубов, и взглянув на Тиффа, деятельно мывшего посуду, — что-нибудь да не ладно, что наша Сис так сильно хворает. Была кажется совсем здорова, когда выходила за меня. Знаешь ли что? — продолжал он, не замечая собиравшейся грозы на лице Тиффа, — мне кажется, ей отлично бы можно помочь парами. Будучи в Ралейге, я страшно простудился; так и думал, что умру; на моё счастье, случился там какой-то паровой доктор. У него была небольшая машина, с котлом и маленькими трубками. Положил меня в постель, навёл на постель эти трубки и, как видишь, поставил меня на ноги. Я ужь прощался с белым светом; но этим паром как рукой сняло всю простуду. Вот я и думаю теперь, нельзя ли помочь чем-нибудь в этом роде и нашей мистрисс Криппс.

— Ради Бога, масса! Не делайте над ней подобных опытов! Поверьте — это средство ей не поможет.

— Вот что, Тифф, — сказал Криппс, не обратив внимания на слова Тиффа, — я привёз железные трубы, ведь ты знаешь, и небольшой котелок — ты тоже знаешь; почему бы и нам не обратить их в машину парового доктора.

— По моему мнению, масса, если вы пустите в ход эту машину, вы не успеете и моргнуть, как ваша жена отправится на тот свет, — сказал Тифф. — " Что здорово для одних, то чистейший яд для других", — говаривала моя старая госпожа. Самое лучшее что можете вы сделать для неё, так это — оставьте её в покое: вот моё мнение.

— Джон! — сказала больная спустя несколько минут. — Поди сюда, и присядь.

В тоне, которым были сказаны эти слова, отзывалось что-то положительное и почти повелительное, поразившее Джона до такой степени, что он безмолвно и с замешательством подошёл к постели, сел на неё и смотрел на жену с видом крайнего изумления.

— Я так рада, Джон, что ты воротился: мне хотелось сказать тебе несколько слов. Я лежала в постели и всё думала об этом, всё ворочала это в голове. Мне недолго остаётся жить; я скоро умру, Джон, я это знаю.

— Ах, пожалуйста! Ты надоедаешь мне своей хандрой.

— Нет, Джон! Это не хандра. Посмотри на меня! Посмотри на эту руку... посмотри мне на лицо. Я так слаба, — и такой сильный бывает кашель у меня, что, мне кажется, я должна умереть. Не думай, что я говорю это, чтоб встревожить тебя. О себе я не забочусь; но мне бы не хотелось, чтоб дети наши выросли, как мы с тобой, и были похожи на нас. У тебя, Джон, есть много замыслов; оставь их все, и позаботься о том, чтоб научить детей наших читать, и сделать их полезными людьми.