Дремучие двери. Том I

Время убивает нас, а мы убиваем время.

Эта похожая на жизнь жизнь, тем не менее, будет бить ключом. Их экранизация пройдёт «на ура», потом Денис как-то появится дома в сопровождении милиционера и объявит, что это Миша, лучший его друг, и, пока новоявленный друг будет мыть в ванной руки, шепнёт, что этот парень — находка, что кто кого и где подцепил — неважно, а важно, что Миша — следователь на Петровке и успел уже за какие-то два часа рассказать потрясающих детективных историй серий на пять и готов предоставить им с Яной и эти, и другие материалы дел, если они оформят его консультантом и дадут возможность посещать дом кино, потому что кино, кажется, единственная Мишина слабость. — Не пьёт, не курит, образцовый муж, мастер спорта по стрельбе и т. д.

Слушая трезвенника Мишу, мирно потягивающего из пиалы жасминовый чай, Яна воскликнет вполне искренне: — Боже мой, почему вы сами-то не пишете? На что тот ответит, что каждый должен заниматься своим делом, что просто ему очень приятно, если в нашем отечественном кинематографе процветёт, наконец, детективный жанр во славу родной Петровки и её скромных тружеников. Что он свою работу любит, мечтал с детства, а насчёт писать — увольте, только протоколы.

Он уйдёт, оставив после себя ощущение неколебимости мира и записанные на коробке с чаем номера телефонов, домашнего и рабочего. «Звонить можно круглосуточно, я привык, работа такая, ночная», — и Яна будет люто завидовать ему, готовая мчаться ночью навстречу бандитской пуле, лишь бы не браться за перо.

Но уже как палач будет стоять над ней Денис, требуя, чтоб она завтра же брала быка за рога, потому что работа у Миши опасная и мало ли что, а тут сама судьба послала…

И отвертеться от Дениса и этой судьбы не будет никакой возможности.

Что заставит её принять на много лет это рабство? Только ли жажда владеть Денисом — ибо раб, в котором господин нуждается, — господин своего господина. Но только ли это? Или остатки комплекса вины перед Денисом — атавизм той, взаправдашней жизни? Так или иначе — копание в уголовных делах, архивах, судебные заседания, беседы с заключёнными, командировки в колонии будут наиболее отрадными моментами этой игры. А затем — расстановка в уме фигурок, обдумывание игры на сто ходов вперёд, тоже, вроде бы, вполне преодолимое. Но как по-прежнему будут каждый раз страшить эти атрибуты казни — письменный стол, машинка и бумага! Белый чистый лист бумаги — она возненавидела белый цвет. Пусть она каждый раз уговаривала себя, что это не настоящая казнь, что та уже давно состоялась, и не надо протыкать пером сердце и писать кровью или корчиться под красным карандашом Хана, надо лишь профессионально зафиксировать ею же разыгранную партию… Но каждый раз она оттягивает этот момент, мечтая о землетрясении.

Так она будет из-под палки играть в Денисову игру /впрочем, единственно приемлемую именно своей отрицательной условностью/. Вернее, безусловностью. Уголовно наказуемое зло — воровство, насилие, убийство не нуждалось в дополнительном легковесном морализаторстве. Установить, кто убийца, а не проповедовать, что убивать нехорошо. Здесь лучше Достоевского с его Раскольниковым не скажешь. Иоанну устраивала в детективной теме именно возможность спуститься в подземелье с его АНТИЗАКОНАМИ, приняв эти антизаконы, как данность. Прочие темы, требующие той или иной жизненной концепции, Правды, были полностью неприемлемы. У этой Иоанны не было никакой положительной опоры, она, как Сократ, знала лишь то, что ничего не знает. Всё не имело смысла, да и что такое смысл? Конец света у каждого свой, он наступает с индивидуальной смертью, и смысл может быть лишь в персональном конечном «Зачем?» Раньше она верила, что родилась для того, чтобы нечто сказать людям. Теперь ей сказать было нечего. Все дороги человеческой жизни, о которых все вокруг часто горячо спорили — то шепотом, то вкрик /назад-вперёд, направо-налево, западная демократия или восточный деспотизм/ — её одинаково устраивали и не устраивали, теперь её скромное понятие о счастье утвердилось через «не». Счастье — это когда не болит нога /зуб, глаз, сердце, живот/, когда нет пожара, когда исправно работает холодильник, когда, здоров Филипп и Денис ни с кем не пугается, когда нет войны…

«По чёрному следу»… Вместе со своим героем, советским суперменом Павлом Кольчугиным, умным, бесстрашным и бесстрастным жрецом факта в первых сериях, от серии к серии хладнокровно спускающимся в подвал, в подземелье с его антизаконами… Тот же игрок, выслеживающий в подземном лабиринте очередного оборотня, срывающий с него маску и снова кидающийся в подвал — кто кого? Подвал — это антимир, туда ведут чёрные следы, но, заглянув в его бездну, можно увидеть своё искажённое / или подлинное?/ отражение. Это попираемая нашими ногами грань, доски пола, отделяющие подвал от неподвала, порой прозрачна и таинственна, здесь отрицательные величины являются продолжением положительных и наоборот.

Может быть, именно этот вывод явился Денисовым кредо, если у него вообще было кредо, но это была его игра, и ничего тут не попишешь. Многоликая мистерия подвала, стихия-подполье с оборотнями, змеями, крысами и ещё какими-то странными обитателями, холодными, скользкими и белесыми, из которых порой прорывается волшебно-положительная изнанка, вроде русой косы царевны вокруг безобразной лягушечьей головы. Денис будет прекрасно ориентироваться в этом подземелье человеческого падения, его светлые глаза будут великолепно различать оттенки кромешной тьмы, и сам он, вечная мерзлота, — проникать всё глубже в недра зла, не содрогаясь от его ледяного беспредела. Если у каждого действительно есть своя стихия — огонь, вода, земля, воздух, — то стихией Дениса было подземелье. Здесь, внизу, он был вне досягаемости, в подземелье он парил над всеми, над правыми, левыми и сиюминутными, он, как никто, умел подать демоническую романтику беспредела, всех этих сталактитов и сталагмитов, застывших, как в музее мадам Тюссо. Белого отпечатка руки на чёрной стене или чёрных следов на белом снегу.

А ключ от подземелья будет у неё. Это за её упырями, её оборотнями и нетопырями будут гоняться Денис с Павкой Кольчугиным, это она будет угадывать своё отражение в чёрном зеркале подполья. И оно будет, наверное, единственно подлинной реальностью той игры. Ибо лишь вкусивший от древа познания добра и зла способен видеть и различать зло, это дано лишь тому, в ком живёт ядовитый плод греха. И чем больше удаётся раскопать чёрную бездну, тем глубже она в тебе.

ПРЕДДВЕРИЕ

«Мы имеем все условия, необходимые для того, чтобы добиться в ближайшем будущем ежегодного производства зерна в размере 7–8 миллиардов пудов». /И. Сталин/

«Дело животноводства должны взять в свои руки вся партия, все наши работники, партийные и беспартийные, имея в виду, что проблема животноводства является теперь такой же первоочередной проблемой, какой была вчера уже разрешённая с успехом зерновая. Нечего и доказывать, что советские люди, бравшие не одно серьёзное препятствие на пути к цели, сумеют взять и это препятствие». /И. Сталин/

«Дружба между народами СССР — большое и серьёзное завоевание. Ибо пока эта дружба существует, народы нашей страны будут свободны и непобедимы. Никто не страшен нам, ни внутренние, ни внешние враги, пока эта дружба живёт и здравствует». /И. Сталин/

«У нас принято болтать о капиталистическом окружении, но не хотят вдумываться, что это за штука — капиталистическое окружение. Капиталистическое окружение — это не пустая фраза, это очень реальное и неприятное явление… это значит, что имеется одна страна, Советский Союз, которая установила у себя социалистические порядки, и имеются, кроме того, много стран, — буржуазные страны, которые продолжают вести капиталистический образ жизни и которые окружают Советский Союз, выжидая случая для того, чтобы напасть на него, разбить его или, во всяком случае — подорвать его мощь и ослабить его.

Взять, например, буржуазные государства. Наивные люди могут подумать, что между ними существуют исключительно добрые отношения, как между государствами однотипными… На самом деле отношения между ними более чем далеки от добрососедских отношений. Доказано, как дважды два четыре, что буржуазные государства засылают друг к другу в тыл своих шпионов, вредителей, диверсантов, а иногда и убийц, дают им задание внедриться в учреждения и предприятия этих государств, создать там свою сеть и «в случае необходимости» — взорвать их тылы, чтобы ослабить их и подорвать их мощь. Так обстоит дело в настоящее время. Так обстояло дело и в прошлом.

Спрашивается, почему буржуазные государства должны относиться к советскому социалистическому государству более мягко и более добрососедски, чем к однотипным буржуазным государствам? Почему они должны засылать в тылы Советского Союза меньше шпионов, вредителей, диверсантов и убийц, чем засылают их в тылы родственных им буржуазных государств? Откуда мы это взяли? Не вернее ли будет, с точки зрения марксизма, предположить, что в тылы Советского Союза буржуазные государства должны засылать вдвое и втрое больше вредителей, шпионов, диверсантов и убийц, чем в тылы любого буржуазного государства?» /И. Сталин/