Древнерусская литература. Литература XVIII века
Шрифт:
Иногда именно архитектурные памятники позволяют прийти к важным суждениям о межнациональных культурных связях, сообщают нам о круге известных в то время литературных сюжетов. Ценные сведения можно извлечь, например, из анализа скульптурного декора церкви Дмитриевского собора во Владимире. Как установлено Г. К. Вагнером, рельефы на стенах собора представляют собой сложную композицию, иллюстрирующую «представления русских людей о значении сильных царей, о сложности мироустройства, о величии и красоте мира, а также о происходящей в нем борьбе противоречивых сил».[ 97 ] Особый интерес представляют реминисценции античных мифологических сюжетов в рельефах собора: среди них имеется изображение Александра Македонского, возносимого на небо на грифонах,[ 98 ] подвигов Геракла (истребление стимфалийских птиц, бой с лернейской гидрой и немейским львом). Однако, по мнению исследователей, перед нами не самостоятельная интерпретация литературных источников, а подражание изображениям, распространенным в романской мелкой пластике.[ 99 ]
97
Вагнер Г. К. Скульптура Древней Руси. XII век. Владимир. Боголюбово. М., 1969, с. 420.
98
В древнерусской литературе этот сюжет впервые излагается во второй редакции хронографической «Александрии» (см.: Истрин В. М. Александрия
99
См.: Вагнер Г. К. Скульптура Древней Руси…, с. 110–116, 260–262; Даркевич В. П. Подвиги Геракла в декорации Дмитриевского собора во Владимире. – Сов. археология, 1962, № 4, с. 90–104.
Тот факт, что «Слово о полку Игореве» было создано (как полагает большинство исследователей) в Черниговской земле, творчество епископа Кирилла протекало в малозаметном, даже по масштабам того времени, Турове, а Климент, епископ Смоленска, мог так свободно рассуждать о предметах высокой учености, – несомненные свидетельства роста новых культурных центров. Высокое мастерство и литературная эрудиция, которыми отмечены все выдающиеся памятники литературы XII в., свидетельствуют, что их авторы были знакомы с широким кругом памятников переводной и оригинальной литературы. К сожалению, недостаток источников не позволяет нам локализировать и уточнить хронологию многих важнейших фактов литературной и культурной жизни Руси кануна монголо-татарского нашествия. Нам известно, однако, о существовании в середине XIII в. колоссального хронографического свода, включавшего в свой состав «Александрию», «Историю Иудейской войны» Иосифа Флавия, первые книги «Хроники Иоанна Малалы», извлечения из «Хроники Георгия Амартола», полный текст нескольких библейских книг.[ 100 ] До нас дошел «Успенский сборник» рубежа XII–XIII вв., состав которого заставляет нас предположить существование обширного литературного «фонда», из которого по воле заказчика были избраны памятники, включенные в сборник.[ 101 ] То, что значительную часть его составляют тексты, входившие в майскую и июньскую «Минеи Четьи»,[ 102 ] позволяет допустить существование полного комплекса годовой минеи, что уже само по себе представляло бы обширную антологию памятников агиографической и церковно-учительной литературы. Мы не можем пока точно датировать время перевода многих произведений, которые встречаются впервые в списках XIV–XV вв., по языковым данным ученые склонны относить их к числу переводов домонгольской поры, и, быть может, значительная доля этих переводов также падает на XII в. Наконец, любопытно упомянуть дошедшие до нас рукописи XII – начала XIII в., сам перечень их (в него включены только наиболее значительные – фолианты, содержащие не менее сотни пергаменных листов) достаточно показателен: он свидетельствует о широте и разнообразии памятников, находившихся в обращении на Руси XII в. От этого времени уцелели списки Ефремовской кормчей книги, «Лествицы» Иоанна Лествичника, Евангелия учительного Константина Болгарского, сборник с житиями Нифонта Констанцского и Федора Студита, Пандекты Никона Черногорца, «Слово об антихристе» Ипполита, папы римского, «Устав Студийский», «Златоструй», «Богословие» Иоанна Дамаскина, Пролог, упоминавшийся ранее «Успенский сборник», не говоря уже о многочисленных списках евангелия, апостола, служебных миней, стихирарей и других книг, применявшихся при богослужении.[ 103 ]
100
Описание этого свода см.: Истрин В. М. Александрия русских хронографов, с. 317–361.
101
В состав сборника входят жития Бориса и Глеба, Феодосия Печерского, Афанасия Александрийского, Ирины, Христофора, Мефодия, Февронии и других, а также апокрифы («Повесть Иеремии», «Видение Исайи»), ряд «слов» Иоанна Златоуста и другие памятники.
102
«Минеи Четьи» (в отличие от служебных миней) содержали полные тексты житий, расположенные по месяцам и дням, когда почиталась память этих святых.
103
Кормчими назывались руководства по церковному и государственному праву; «Лествица» и пандекты – сборники бесед о «ступенях» духовного совершенствования и о правилах монашеской жизни; пролог – сборник житий святых, расположенных по месяцам и дням, на которые приходится «память» данного святого; апостол – книга, содержащая апостольские «деяния» и послания; стихирарь – сборник стихир, песнопений в честь Христа, богородицы или святых.
Словом, если XI век был временем становления древнерусской литературы, по преимуществу в Киеве и Новгороде, то в XII в. возникают новые литературные центры в различных областях Руси, создаются местные литературные школы.
2. Летописание XII – первой трети XIII века
«Повесть временных лет», излагавшая русскую историю от времени Кия, Щека и Хорива до начала XII в., нашла свое продолжение в летописных сводах, составлявшихся в Киеве, Переяславле-Русском,[ 104 ] Новгороде, а начиная с середины XII в. – в Галицко-Волынской Руси, в Чернигове, Ростове и Владимире Суздальском.
104
На Руси существовало два Переяславля – Переяславль Южный, или Русский, расположенный юго-восточнее Киева, центр одноименного княжества, и Переяславль-Залесский в Ростовской земле.
Южнорусское летописание XII в. дошло до нас по преимуществу в составе так называемой Киевской летописи – великокняжеского летописного свода, доведенного до 1199 г. и отредактированного, как полагают, выдубицким игуменом Моисеем.[ 105 ] Состав Киевской летописи довольно сложен: в ее основе лежат собственно киевские великокняжеские своды, дополненные извлечениями из летописи, ведшейся в Переяславле-Русском, из летописца черниговского князя Игоря Святославича (героя «Слова о полку Игореве»), семейной хроники Ростиславичей (потомков князя Ростислава Мстиславича – внука Владимира Мономаха), состоявшей по преимуществу из некрологических характеристик представителей этой княжеской ветви, и других источников.
105
Киевской летописью исследователи условно называют часть Ипатьевской летописи (статьи 1118–1199 гг.). См.: Ипатьевская летопись. – ПСРЛ, т. 2. М., 1962, стб. 285–715. Об источниках Киевской летописи и ее создателях см.: Приселков М. Д. История русского летописания XI–XV вв. Л., 1940; Насонов А. Н. История русского летописания XI – начала XVIII века. М., 1969; Рыбаков Б. А. Русские летописцы и автор «Слова о полку Игореве». М., 1972.
Киевское летописание в значительной мере утратило широкий, общерусский взгляд на события современности, присущий «Повести временных лет»: эта летопись – скорее хроника деяний киевских князей и их политических партнеров или противников. Повествуя о событиях современности, Киевская летопись утратила и другую привлекательную черту «Повести временных лет» – связь с историческим эпосом и, соответственно, черты эпического стиля. По большей части мы находим в Киевской летописи погодные записи – то краткие, лаконичные, то подробные, скрупулезно излагающие перипетии военной или дипломатической жизни, но при этом остающиеся лишь информацией, не перерастающей в подлинно сюжетное повествование. Сюжетных рассказов в Киевской летописи немного: это так называемые «повести о княжеских преступлениях» (рассказ
об убийстве Игоря Ольговича под 1147 г., рассказ о клятвопреступлении Владимирки Галицкого под 1140–1150 гг., повесть о убиении Андрея Боголюбского)[ 106 ] и повесть о походе Игоря Святославича на половцев в 1185 г.106
Группа этих «повестей» была выделена и рассмотрена Д. С. Лихачевым в его книге «Русские летописи и их культурно-историческое значение» (М. – Л., 1947, с. 219–247).
Киевская летопись, особенно в своей второй части (начиная со статей 40-х гг. XII в.), – наглядный пример торжества стиля монументального историзма, зарождение которого мы наблюдали еще в «Повести временных лет» (см. ранее, с. 43). И киевский, и черниговский летописцы, и составитель хроники Ростиславичей часто приводят пространные некрологические характеристики, постоянно употребляют традиционные речевые клише при описании битв или каких-либо значительных моментов в жизни князя.[ 107 ]
107
См.: Еремин И. П. Киевская летопись как памятник литературы. – В кн.: Еремин И. П. Литература древней Руси. (Этюды и характеристики). М. – Л., 1966, с. 98–131; Лихачев Д. С. Человек в литературе древней Руси. Изд. 2-е. М., 1970, гл. 2.
Начиная с середины XII в. все более заметной становится роль в общерусских делах Владимиро-Суздальского княжества. Юрий Долгорукий дважды (1149–1150, 1155–1157) добивается киевского стола, в 1169 г. Киев был взят и разгромлен войсками Андрея Боголюбского – сына и преемника Юрия. Военно-политическая активность не могла не отразиться на идеологической жизни Владимиро-Суздальского княжества, и на смену кратким записям, ведшимся, как полагают, уже с начала XII в. в Ростове и Владимире и фиксировавшим наиболее значительные исторические события, приходят летописные своды. Исследователи реконструируют Владимирские своды 1175 г., 1189–1193 гг. и созданный на их основе княжеский свод начала XIII в. (1212).[ 108 ] Своды конца XII в. сохранились в составе Лаврентьевской летописи, а свод 1212 г. – в Радзивиловской и Московско-Академической летописях,[ 109 ] а также в «Летописце Переяславля-Суздальского».[ 110 ] Владимирское летописание преследовало цель утвердить авторитет своего княжества и обосновать его претензии на политическую и церковную гегемонию во всей Руси. Именно поэтому владимирские своды не ограничивались описанием местных событий, а представляли широкую картину истории всей Русской земли; южнорусские события излагались в основном по летописям Переяславля-Южного, с которым у владимирских князей были прочные политические связи.
108
О владимирском летописании XII в. см.: Приселков М. Д. История русского летописания XI–XV вв., с. 57–96; Лихачев Д. С. Русские летописи…, с. 268–280; Насонов А. Н. История русского летописания, с. 112–167.
109
Радзивиловская и Московско-Академическая летописи изданы как варианты к Лаврентьевской летописи в первом томе ПСРЛ (Л., 1926–1928; переиздание: М., 1962).
110
См.: Летописец Переяславля-Суздальского, составленный в начале XIII века (между 1214 и 1219 гг.). Изд. М. Оболенским. М., 1851. «Переяславлем-Суздальским» издатель называет Переяславль-Залесский.
Для владимирских летописных сводов конца XII в. характерна стилистическая манера, отвечающая идеологической направленности владимиро-суздальского летописания: летописцы постоянно украшают свое повествование нравоучительными и благочестивыми рассуждениями, подчеркивая этим, что их княжество находится под покровительством патрональной иконы – Владимирской божьей матери и что именно «владимирцы» «прославлены богом по всей земли за их правду». Владимирские князья в изображении летописцев исполнены мудрости, справедливости и благочестия; некрологические характеристики их торжественно помпезны, пересыпаны цитатами из священного писания.
Несколько иной характер имеет свод 1212 г.: его составитель, как отметил Д. С. Лихачев, «систематически исправлял стиль предшествующего летописания, стремясь избавиться от излишних архаизмов и церковнославянизмов в лексике». Свод 1212 г. был иллюстрирован многочисленными миниатюрами. Все это, по мнению Д. С. Лихачева, свидетельствует о стремлении великого князя владимирского (инициатора создания свода) «придать своему летописанию торжественность, парадность и вместе с тем доступность для понимания людей, не искушенных в церковной книжности».[ 111 ]
111
Лихачев Д. С. Русские летописи…, с. 279.
Совершенно иной характер имеет новгородское летописание. Как полагают исследователи, новгородское летописание, ведшееся еще с XI в., после антикняжеского переворота 1136 г. претерпело существенное изменение. По поручению новгородского епископа Нифонта из летописи была изъята начальная часть «Повести временных лет» третьей редакции (до статьи 1074 г.) и заменена текстом «Начального свода», а оставшаяся часть Повести существенно сокращена. Причина этой замены, как полагает Д. С. Лихачев, была в том, что именно «Начальный свод» открывался предисловием, содержавшим осуждение князей, разоряющих Русскую землю поборами, упрекавшим их в «несытстве» и алчности. Этот тон предисловия как нельзя более подходил к политической ситуации тех лет, когда князь Всеволод Мстиславич был изгнан и Новгород стал городской республикой (князья отныне приглашались вечем и роль их в управлении городом была существенно ограничена).[ 112 ] Новгородское летописание – особенно летописание XII в. – отличается от южнорусского стилистической безыскусственностью (здесь мы совершенно не встретим черт стиля монументального историзма), естественно сочетающейся с простотой и «демократичностью» содержания. Летописцы по преимуществу говорят о местных, новгородских событиях, редко упоминая о событиях в других русских княжествах. Даже о небесных знамениях, стихийных бедствиях, голоде – событиях и явлениях, как правило дававших средневековым хронистам повод к мистическим рассуждениям, – новгородская летопись пишет по-деловому, суховато, избегая рассуждений и толкований.[ 113 ]
112
См.: Лихачев Д. С. 1) Новгородские летописные своды XII века. – ИОЛЯ, т. 3, 1944, вып. 2–3, с. 98–106; 2) Софийский временник и новгородский политический переворот 1136 г. – ИЗ, 1948, т. 25, с. 240–265.
113
Например, о страшном урагане 1125 г. летопись пишет: «В то же лето бяше буря велика с громомь и градомь, и хоромы раздьра, и с божниць [церквей] вълны [покрытия сводов] раздьра, стада скотины истопи в Волхове, а другыя одва переимаша живы», о голоде два года спустя: «А на осень уби мороз вьрьшь [здесь: яровой хлеб] всю и озимице; и бы голод и церес зиму, ръжи осминка по полугривне» и т. д. См.: Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов. Под. ред. и с предисл. А. Н. Насонова. М. – Л., 1950, с. 21.
В новгородской летописи XII – начала XIII в. почти нет подробных рассказов: обстоятельно повествуется лишь о знаменательных событиях 1136–1137 гг., когда был изгнан князь Всеволод. В статью 1204 г. вставлена пространная повесть о взятии Константинополя крестоносцами. В остальной своей части новгородская летопись состоит из кратких погодных записей.
Новгородское летописание остается в течение долгого времени обособленным от летописания общерусского, и лишь в XV в. новгородские летописи используются при составлении общерусского летописного свода (см. далее, с. 194).