Древнерусская литература. Литература XVIII века
Шрифт:
Рассмотрим теперь несколько повестей, вошедших в летописные своды XII – начала XIII в.
«Повесть о убийстве Андрея Боголюбского» известна в двух версиях – пространной (в составе Ипатьевской летописи) и краткой (в Лаврентьевской летописи).[ 114 ] Пространная версия Повести открывается похвалой Андрею – «благоверному и христолюбивому» князю и описанием созданного им храма Богородицы в Боголюбове.[ 115 ] Затем летописец вновь возвращается к характеристике князя, который, по его словам, «не помрачи ума своего пьяньствомь, и кормитель бяшеть черньцемь и черницам», и «всяк обычаи добронравен имеяшеть», и «всею добродетелью бе украшен» (стб. 583). Этот восторженный панегирик помогает резче оттенить всю кощунственность злодеяния убийц. И не случайно заканчивается он весьма показательной параллелью – Андрей сравнивается с Борисом и Глебом, «братома благоумныма, святыма страстотерпцема вьследовал еси», – восклицает летописец (стб. 584). Как и князья-мученики, Андрей «вражное убийство слышав напереде», но, как и они, лишь «духом разгореся божественным» и не пытается предотвратить покушение. Однако перейдя к рассказу о самом убийстве, автор Повести вносит в повествование несколько живых черт, и из иконописных контуров злодеев и их жертвы начинает проступать живая плоть человеческих характеров; заговорщик Яким, оказывается, решился на преступление после того, как Андрей казнил его брата: Яким боится теперь за собственную жизнь, и именно это, а не наущение дьявола, толкает его в ряды заговорщиков. Убийц, проникших в княжеский дворец, охватывает страх; по пути к княжеской опочивальне они заходят в «медушу» (кладовую), пьют там, надеясь, что хмель придаст им больше смелости и подавит угрызения совести. Андрей Боголюбский в отличие от Бориса и Глеба, безропотно принявших смерть, яростно сопротивляется, и заговорщикам удается одолеть его только потому, что князь
114
Ипатьевская летопись, стб. 580–595; Лаврентьевская летопись. – ПСРЛ, т. 1. М., 1962, стб. 367–371. Вопрос о взаимоотношении версий дискуссионен. В последнее время утверждается точка зрения, согласно которой первична пространная версия (см.: Воронин Н. Н. Повесть об убийстве Андрея Боголюбского и ее автор. – История СССР, 1963, № 3, с. 80–97; Рыбаков Б. А. Русские летописцы и автор «Слова о полку Игореве», с. 79–83).
115
Повесть излагается по Ипатьевской летописи. (Далее ссылки на это изд. в тексте).
Далее в «Повести об Андрее Боголюбском» обращает на себя внимание совершенно «реалистический» эпизод: один из приближенных князя – Кузьмище – упрекает заговорщика Амбала: «Помнишь ли, жидовине, вь которых порътех пришел бяшеть, ты ныне в оксамите стоиши, а князь наг лежить», – подчеркивая тем самым черную неблагодарность княжеского фаворита (стб. 590). Этот диалог сопровождается, между прочим, интересной деталью, Кузьмище просит: «Молю ти ся, сверьзи ми что любо!». Амбал сбрасывает ковер и корзно (накидку, плащ). Из предыдущего рассказа мы знаем, что тело князя было брошено «в огород», где его и нашел Кузьмище. То, что Амбал в ответ на слова Кузьмищи «сверг» ковер и корзно, позволяет допустить, что диалог происходил между Амбалом, стоявшим на возвышении (быть может, на крыльце), и Кузьмищем, стоявшим внизу, на земле. Если эта догадка верна и в диалоге отразилось живое припоминание, как именно стояли в тот момент его участники, то перед нами надежное свидетельство в пользу гипотезы, согласно которой рассказ Кузьмищи Киянина был использован автором «Повести о убийстве Андрея Боголюбского». Сочетание двух версий, – собственно летописной (отразившейся в Лаврентьевской летописи) и рассказа со слов очевидца и породило сочетание агиографических трафаретов и живых, «реалистических» деталей, присущее версии Ипатьевской летописи.
Особым психологизмом, довольно редким в летописании XII в., отмечен и рассказ Ипатьевской летописи о походе Игоря Святославича на половцев, особенно то место его, где повествуется о колебаниях Игоря: принять или отвергнуть предложение о побеге из плена.[ 116 ]
Из летописных повестей рассматриваемого периода заслуживает упоминания также «Повесть о взятии Царьграда крестоносцами в 1204 г.».[ 117 ] Она была написана либо очевидцем событий, либо со слов очевидца. Ее автор прекрасно осведомлен обо всех деталях внутриполитической борьбы в Византии, о ее взаимоотношениях с «латинским» Западом, ему известна легендарная версия о бегстве Алексея Ангела («Исаковича») из Константинополя на корабле, в бочке с двойным дном и т. д. Автор сочетает в себе зрелый историзм в оценке событий, наблюдательность путешественника (он подробно описывает царьградские святыни, разграбленные или разрушенные крестоносцами) с незаурядным мастерством рассказчика. В XV в. Повесть была включена в общерусские летописные своды и во вторую редакцию «Еллинского летописца» (см. далее, с. 156).
116
Ипатьевская летопись, стб. 637–651. См. о нем: Рыбаков Б. А. Киевская летописная повесть о походе Игоря в 1185 г. – ТОДРЛ, т. 24. Л., 1969, с. 58–63. Ср. также наблюдения Л. И. Сазоновой над переработкой этого рассказа в «Истории Российской» В. Н. Татищева (см.: Сазонова Л. И. Летописный рассказ о походе Игоря Святославича на половцев в 1185 г. в обработке В. Н. Татищева. – ТОДРЛ, т. 25. М. – Л., 1970, с. 29–46).
117
Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов, с. 46–49. См. о повести: Мещерский Н. А. Древнерусская повесть о взятии Царьграда фрягами в 1204 г. – ТОДРЛ, т. 10. М. – Л., 1954, с. 120–135. Текст и перевод повести см. также в кн.: Памятники литературы древней Руси. XIII в. М., 1980.
Итак, традиции древнейшего киевского летописания в XII в. получили дальнейшее развитие: совершенствовался стиль летописного повествования, в летопись включались (или для летописи создавались) сюжетные рассказы о важнейших событиях русской и византийской истории, и летописание, таким образом, по-прежнему занимало место одного из ведущих жанров древнерусской литературы, являлось подлинной школой светского сюжетного повествования.
3. Торжественное красноречие XII века. Климент Смолятич и Кирилл Туровский
Говоря о высоком уровне торжественного красноречия XII в., мы можем опираться по преимуществу на творчество Кирилла Туровского, произведения которого – в какой-то своей части – дошли до нашего времени. Но нельзя не согласиться с убеждением Н. К. Никольского, что «наша древняя литература была значительно богаче памятниками, сравнительно с тем, сколько их сохранилось доныне; что в рядах авторов тогда числились имена, о которых доселе ничего не было известно; что литературная работа не прерывалась на Руси в половине XII века, как полагали нередко доселе».[ 118 ] Одним из оснований для этого вывода послужило предпринятое Н. К. Никольским исследование творчества Климента Смолятича. Наши сведения о Клименте весьма ограниченны: он был родом из Смоленска, подвизался в Зарубском монастыре под Киевом; в 1146 г. ставший великим князем киевским Изяслав Мстиславич предложил кандидатуру Климента на митрополичью кафедру. Однако попытка поставить русского митрополита без благословения Константинополя встретила противодействие среди некоторых русских иерархов, и хотя в 1147 г. поставление все же состоялось, положение Климента было непрочным. После смерти своего покровителя в 1154 г. Климент вынужден был оставить митрополичий престол (хотя, возможно, короткое время вновь занимал его в 1158 г.).
118
Никольский Н. О литературных трудах митрополита Климента Смолятича, писателя XII века. СПб., 1892, с. 101.
О творчестве Климента мы знаем чрезвычайно мало: бесспорно принадлежащим ему можно считать лишь начало «Послания Фоме прозвитеру». Но летопись восторженно говорит о Клименте: «…и бысть книжник и философь так, якоже в Руской земли не бяшеть».[ 119 ] Можно объяснять эту восторженную характеристику Климента тем, что сообщение принадлежит сочувственно относившемуся к нему летописцу Изяслава Мстиславича,[ 120 ] а в слове «философ» видеть указание на то, что Климент учился в Константинополе,[ 121 ] но об эрудиции и образованности митрополита свидетельствует прежде всего сам текст дошедшего до нас Послания. Поводом для его написания явилось, видимо, следующее обстоятельство. Климент, переписываясь со смоленским князем Ростиславом, чем-то задел пресвитера Фому. Тот в свою очередь обратился к Клименту с укоризненным посланием, обвиняя митрополита в тщеславии и стремлении представить себя «философом» и в том, что Климент пишет «от Омира, и от Аристоля [Аристотеля], и от Платона, иже во елиньскых нырех славне беша». Это послание Климент прочитал публично перед князем и его окружением и обратился к Фоме с ответным посланием, которое и дошло до нас. Однако неясно, что представляет собой вторая часть Послания, содержащая различные философские и богословско-догматические вопросы и ответы на них: были ли все эти вопросы и ответы приведены в самом Послании Климента как иллюстрация отстаиваемого им приема «приточного» толкования священного писания или же эта часть Послания – результат последующего комментирования текста Климента (на что указывает, возможно, упоминание в заголовке «Афанасия мниха»). Сам жанр «вопросов-ответов» был весьма популярен в Киевской Руси.
119
Ипатьевская летопись, стб. 340. В Никоновской летописи эта характеристика более пространна: «Бе бо сей по премногу [любя] безмлъвие, и удоляяся от всех, и прилежа молитве и прочитанию божественных писаний, и бе скимник, и зело книжен и учителен, и философ велий, и много писаниа написав предаде» (ПСРЛ, т. 9. СПб., 1862, с. 172; переиздание: М., 1965).
120
По мнению Б. А. Рыбакова, автором характеристики Климента был летописец Петр Бориславич (см.: Рыбаков Б. А. Русские летописцы и автор «Слова о полку Игореве», с. 385).
121
См.:
Гранстрем Е. Э. Почему митрополита Климента Смолятича называли «философом». – ТОДРЛ, т. 25. М. – Л., 1970, с. 20–28.Значительно шире наши сведения о произведениях другого выдающегося мастера торжественного красноречия 2-й половины XII в. – Кирилла, епископа города Турова (на северо-западе Киевской земли). «Житие Кирилла» сообщает, что он рано постригся в монахи, затем «на болшая подвиг желая во столп вшед затворися» и в этом добровольном заточении «много божественная писания изложи». Князь и горожане умолили Кирилла занять епископскую кафедру в родном Турове. Слава о его образованности и высоком литературном даровании, видимо, широко распространилась по Руси. Характерно, что даже составитель краткого проложного жития Кирилла счел необходимым отметить его литературную и проповедническую деятельность: он обличал ересь епископа Федорца, «Андрею Боголюбскому князю много послания написа от евангельских и пророчьских писаний, яже суть чтоми на праздники господьския, ина многа душеполезна словеса, яже к богу молитвы, и похвалы многим, и ина множайша написа, в церкви предаст; канун великий о покаянии створи к господу по главам азбуки».[ 122 ] Авторитет творений Кирилла был настолько велик, что многие его «слова» включались в сборники «Златоуст» и «Торжественник» наряду с произведениями Иоанна Златоуста и других «отцов церкви».
122
Евгений, епископ Минский и Туровский. Творения св. отца нашего Кирилла, епископа Туровского. С предварительным очерком истории Турова и Туровской иерархии до XIII века. Киев, 1880, с. 296.
«Слова» Кирилла Туровского написаны на евангельские сюжеты, однако проповедник позволял себе в ряде случаев дополнять библейский рассказ новыми подробностями, сочинять диалоги персонажей и т. д. Таким образом создавалась новая сюжетная канва, которая предоставляла большие возможности для аллегорического истолкования изображаемого события.
Исключительно большое значение придает Кирилл стилю своих «слов», каждое из них – блестящий образец празднично-яркого витийства.[ 123 ] «Слово» Кирилл начинает обычно обращением к слушателям, призывая их принять участие в торжестве и вместе с проповедником поразмыслить над событием, которому посвящено богослужение: «Радость сугуба всем крестианом и веселие миру неизречено пришедшаго ради праздника» (13, 412), – восклицает Кирилл, сразу же приготовляя окружающих к восприятию своей торжественной, нарочито изысканной речи. Даже традиционная для древнерусских книжников самоуничижительная формула приобретает у Кирилла новую редакцию, оправдывая и извиняя проповедника, дерзающего пространно рассуждать о высоких божественных предметах: «Не от своего сердца сия изношю словеса – в души бо грешьне ни дело добро, ни слово пользно ражаеться – нъ творим повесть, въземлюще от святаго евангелия, почтенаго нам ныня от Иоана Фелога [Иоанна Богослова], самовидьця Христовых чюдес» (15, 336). Кирилл в совершенстве владеет различными приемами торжественного красноречия. То он апеллирует к воображению слушателей («Взидем ныне и мы, братье, мысленно в Сионьскую горницю, яко тамо апостоли събрашася…» – 13, 417), то передает евангельский сюжет с помощью красочных аллегорий и сам же раскрывает их смысл («Ныня зима греховная покаянием престала есть и лед неверия богоразумиемь растаяся; зима убо язычьскаго кумирослужения апостолскимь учениемь и Христовою верою престала есть, лед же Фомина неверия показаниемь Христов ребр растаяся» – 13, 416), то находит сокровенный смысл в самых бытовых деталях евангельского рассказа («На тръсти губой [губкой] оцьта с золчию въкуси, да загладить рукописание человечьскых съгрешений. Копиемь в ребра прободен бысть, да пламеньное оружие отложить, бранящее человеком въхода в рай» – 13, 423), то вопрошает и тут же отвечает себе, полемизируя при этом с самой постановкой вопроса («Небомь ли тя прозову? Нъ того светьлей бысть богочестьемь… Землю ли тя благоцветущю нареку? Нъ тоя честьней ся показа… Апостоломь ли тя именую? Нъ и тех вернее и крепъчее обретеся…» – 13, 425).
123
«Слова» Кирилла Туровского были изданы И. П. Ереминым, см.: Еремин И. П. Литературное наследство Кирилла Туровского. – ТОДРЛ, т. 11. М. – Л., 1955, с. 342–367; т. 12. М. – Л., 1956, с. 340–361; т. 13. М. – Л., 1957, с. 409–426; т. 15. М. – Л., 1958, с. 331–348. Цитаты даются по этому изданию; в скобках указывается номер тома ТОДРЛ и страница.
Исследователи (М. И. Сухомлинов, В. П. Виноградов) давно установили, что в выборе аллегорических толкований, создании аллегорических картин, и в их истолковании, и даже в самих риторических приемах Кирилл Туровский не всегда был оригинален: он опирался на византийские образцы, порой и цитировал или перелагал фрагменты из «слов» прославленных византийских проповедников – Иоанна Златоуста, Григория Назианзина, Симеона Логофета, Епифания Кипрского. Но в целом «слова» Кирилла Туровского не просто компиляция из чужих образов и цитат: это свободное переосмысление традиционного материала, в результате которого появляется новое, совершенное по форме произведение, пробуждающее в слушателях чувство слова, раскрывающее богатые возможности поэтической речи, завораживающее гармонией ритмического слога. «Слова» Кирилла Туровского с их обостренным вниманием к параллелизму форм, с широким применением морфологической рифмы как бы компенсировали отсутствие книжной поэзии, подготавливали восприятие «плетения словес» и орнаментального стиля XIV–XV вв. Приведем лишь один пример. В тираде: «[Христос] въводить душа святых пророк в небесное царство, разделяеть своим угодником горняго града обители, отверзаеть праведником рай, венчаеть страдавъшая за нь мученикы» (15, 343) – параллельны каждый из трех членов конструкции (сказуемое, прямой и косвенный объекты), но далее ритмический рисунок еще более усложняется, ибо прямой объект, выраженный до этого одним словом, теперь превращается в словосочетание, каждый из компонентов которого в свою очередь имеет параллельные конструкции: «милуеть вся творящая волю его и хранящая заповеди его, посылаеть благоверным князем нашим съдравие телесем и душам спасение и врагом одоление… благословляет вся крестьяны, малыя с великыми, нищая с богатыми, рабы с свободными, старьце с унотами и женимыя с девицями».
Творчество Кирилла Туровского свидетельствует о том, что древнерусские книжники в канун монголо-татарского нашествия, надолго прервавшего культурное развитие Руси, достигли высокого литературного совершенства, свободно владели всем арсеналом приемов, известных классикам византийской литературы.[ 124 ]
4. «Слово о полку Игореве»
Самым выдающимся литературным памятником Киевской Руси является бесспорно «Слово о полку Игореве». Оно дошло до нового времени в единственном списке, однако и тот погиб во время пожара Москвы в 1812 г., так что мы располагаем лишь изданием «Слова», осуществленным в 1800 г. владельцем рукописи – меценатом и любителем древностей графом А. И. Мусиным-Пушкиным,[ 125 ] и копией, изготовленной для Екатерины II в конце XVIII в.
124
О творчестве Кирилла Туровского см.: Еремин И. П. Ораторское искусство Кирилла Туровского. – ТОДРЛ, т. 18. М. – Л., 1962, с. 50–58; то же в кн.: Еремин И. П. Литература древней Руси, с. 132–143.
125
Ироическая песнь о походе на половцов удельного князя Новагорода-Северского Игоря Святославича… М., 1800. Фототипическое воспроизведение первого издания и исследование его см.: Дмитриев Л. А. История первого издания «Слова о полку Игореве». М. – Л., 1960. Из последних изданий «Слова» укажем: «Слово о полку Игореве» под ред. В. П. Адриановой-Перетц. М. – Л., 1950; «Слово о полку Игореве». Древнерусский текст и переводы. Вступ. статья, ред. текстов, прозаич. и поэтич. пер., примеч. к древнерусскому тексту и словарь В. И. Стеллецкого. Стих. переложение и пояснения к нему Л. И. Тимофеева. М., 1965; «Слово о полку Игореве». Вступ. статья Д. С. Лихачева. Сост. и подгот. текстов Л. А. Дмитриева. Л., 1967 (Б-ка поэта. Большая серия. Изд. 2-е). Текст «Слова» цитируется по последнему изд. с орфографическими упрощениями.
Художественное совершенство «Слова», будто бы не соответствующее уровню литературных памятников Древней Руси, и гибель рукописи явились поводом для возникновения сомнений в древности памятника и даже для гипотез о создании «Слова» в конце XVIII в.[ 126 ] В 60-х гг. нашего века развернулась оживленная дискуссия о времени создания «Слова»,[ 127 ] которая оказалась весьма плодотворной для изучения памятника: она заставила и сторонников древности «Слова», и их оппонентов еще раз проверить свою аргументацию, произвести новые тщательные разыскания по целому ряду вопросов (лексика и фразеология «Слова», взаимоотношение «Слова» и «Задонщины», «Слово» и литературная жизнь конца XVIII в. и т. д.). В конечном счете позиции защитников подлинности и древности «Слова» еще более укрепились, и стало очевидным отсутствие у скептиков решающих контраргументов. В настоящее время основные вопросы изучения «Слова» представляются в следующем виде.
126
См.: Лихачев Д. С. Изучение «Слова о полку Игореве» и вопрос о его подлинности. – В кн.: «Слово о полку Игореве» – памятник XII века. М. – Л., 1962, с. 5–78; Гудзий Н. К. По поводу ревизии подлинности «Слова о полку Игореве». – Там же, с. 79–130.
127
Библиографию вопроса см.: Дмитриев Л. А. 175-летие первого издания «Слова о полку Игореве». (Некоторые итоги и задачи изучения «Слова»). – ТОДРЛ, т. 31. Л., 1976, с. 6, примеч. 16.