Древнейший

Наконец Андрузис изловчился и влепил троллю по морде. Тот сильно ударился затылком о деревянную палубу и, в полном ошеломлении, перестал извиваться. Тогда юноша оперся о сломанную руку, приподнялся, отвел назад здоровую и, вложив в удар весь свой вес, обрушился на противника.

Длинный и скрюченный нос тролля расплющился, череп хрустнул.

Убедившись, что с врагом покончено, Андрузис откатился от его трупа и упрямо поднялся на ноги, стараясь ничем не задеть искалеченные руки.

Канрак лежал на палубе. Над ним стоял тролль и грубым копьем наносил ему все новые раны. Бедный штурман извивался и оборонялся, его руки были раскромсаны. Столько крови Андрузис не видел никогда. Он даже не представлял себе, что в таком тощем человеке ее может быть так много.

Молодой человек немного отошел от шока и снова ринулся в битву, пнув на ходу тролля, оседлавшего Тоникуэя. По дороге, пробираясь под парусом, он споткнулся, но через мгновение уже напал на тварь с копьем.

Андрузис забыл о самой серьезной своей ране и тыльной стороной правой руки ударил по древку копья — и тут же волна агонии захлестнула его. Враг мгновенно перехватил инициативу и вонзил оружие в правое бедро юноши.

Боль опалила огнем всю ногу сверху донизу, но Андрузис понимал, что обречет себя на смерть, если поддастся ей. Он навалился на тролля, прижал его к палубе, уперся в грудь коленом и в остервенении принялся осыпать ударами. Но тварь не оставалась в долгу и даже пыталась укусить человека.

Тогда Андрузису пришлось несколько раз ударить ее лбом по зубастой пасти. Расцарапав лицо об острые зубы тролля, юноша все же выбил из него дух.

Вопль Тоникуэя заставил его повернуться. Андрузис увидел, как тот самый тролль, которого он пнул, набросился на парус и стал рвать его когтистыми лапами. Шаман бежал следом за ним, как оказалось, слишком быстро. Не в состоянии остановиться, он врезался в тролля. Оба пролетели сквозь полотно, разорвав его пополам, упали на палубу и покатились. Но проворное существо тут же вскочило на ноги и прыгнуло за борт, прихватив с собой часть паруса!

Андрузис и Тоникуэй в ужасе переглянулись и одновременно устремились за ним, однако крик гребца, которого тащили два тролля, заставил их повернуться к носу судна.

Тоникуэй возобновил пассы, призывая магические силы, как вдруг покачнулся, согнулся пополам и ухватился за копье, поразившее его в живот.

Андрузис, шатаясь, двинулся было дальше, но осознал, что не успеет прийти на выручку товарищу. Он стоял и задыхался от бессилия, наблюдая, как тролли вместе со своей добычей перекатились через нос корабля и исчезли под водой.

С кормы донесся очередной всплеск. Андрузис обернулся и увидел, как убегает последний живой тролль. Потом юноша нагнулся над Тоникуэем и взглянул на копье, торчавшее из его живота, не зная, как помочь шаману.

Вдруг лодку дернуло, и он упал на колени. С тревогой посмотрев за корму, Андрузис заметил, что на леске, которую он не успел смотать, за судном тащится гребец, очевидно, зацепившийся за крючки. Молодой человек взял леску и стал подтягивать беднягу ближе, но еще раньше, чем тот достиг борта, понял, что уже поздно. Он схватил товарища за рубаху и наполовину вытащил из воды. Голова гребца откинулась назад, и Андрузис заглянул в широко открытые безжизненные глаза.

Юношу охватил ужас. Борясь с подступившей тошнотой, он попытался затащить труп в лодку, но внезапно ослабел, отпустил свою ношу, в изнеможении упал на палубу и уставился в небо. Рядом жалобно стонал Канрак. Посередине судна, около мачты и обрывков паруса рычал и кряхтел Тоникуэй.

Андрузис почувствовал, как сознание покидает его. Пытаясь бороться с забытьем, он приподнял голову и посмотрел на тело, свесившееся через борт. Парень попробовал дотянуться до него, но не смог. Его голова неминуемо клонилась обратно к палубе.

Юноша вновь устремил взор в небо, но увидел лишь черноту.

Часть вторая ДОЛГИЙ ПУТЬ В ДРУГУЮ СТОРОНУ

То ли непрерывная угроза жизни научила меня постоянно прислушиваться к себе, то ли сказались навыки Джеста Ту, но, какова бы ни была причина, я чувствую, что гораздо лучше обычного человека способен улавливать тончайшие знаки, исходящие откуда-то из подсознания. Сколь многое открывается нам не через рассудок!

С какой легкостью, например, я шагаю по дороге из Палмаристауна, будь то в обличье Разбойника или Цапли, чувствуя, что могу подпрыгнуть хоть на сотню футов от земли! Передо мной расстилается прямой путь к часовне Абеля. Я полон оптимизма. Надежда увидеть отца, Брана Динарда, пронизывает все мое существо.

Сознание же далеко от радостных мыслей. Напротив, я вижу в этом предприятии лишь досадное промедление и ругаю себя за него. Мой главный путь лежит на юго-восток, а я намеренно двигаюсь в другую сторону.

Однако легкость и радостное возбуждение, царящие в душе, сильнее чувства вины. Дело не только в том, что мне удалось отложить на время встречу лицом к лицу со страхами всей своей жизни, конечно нет! Просто я инстинктивно чувствую, что путь к верховной обители ордена блаженного Абеля является очень важным этапом моего главного жизненного пути. Еще я задаюсь вопросом, не будет ли горячее стремление найти человека, который произвел меня на свет, предательством по отношению к Гарибонду, моему дорогому отчиму и воспитателю, без упрека сносившему мое уродство и любившему меня всем сердцем.

Чего я вообще жду от Брана Динарда, который так и не возвратился к Сен Ви и своему сыну, хотя минуло уже более двадцати лет со дня его отъезда из города Прайда?

Всякий раз, как думаю об этом, мысли приходят в совершенный сумбур. Да и как я могу определить свое отношение к Брану Динарду, пока не встретился с ним? Ответов на мучащие меня вопросы я тоже не найду, пока он сам мне их не даст. Уверен, много воды утечет, прежде чем я смогу понять, в какой мере обязан Гарибонду.

Вот уж действительно самый сложный вопрос из всех! Правда, сокрытая под завесой вины, самой непроницаемой из всех возможных, кажется уже не столь несомненной. Гарибонда я любил и люблю всей душой, не колеблясь, бросился бы в огонь, чтобы спасти его! Я готов на все, лишь бы его вернуть.

Могу ли я сказать то же о своем отце, когда меня с ним связывают только надежды, основанные на предубеждениях? Хотя есть еще кое-что. Это книга Джеста, им сочиненная или, по крайней мере, переписанная. Содержание ее таково, что мало кто сумел понять ее смысл и мог бы верно передать его тончайшие нюансы. Возможно, именно эта книга и стала причиной моего внутреннего конфликта, вызвала противоречивые чувства, обуревающие меня.

Я отчаянно желаю повстречаться с человеком, создавшим это восхитительное произведение, которое помогло мне одолеть презренную беспомощность, ибо отклик, который нашли его слова в моем сердце, гораздо сильнее родственных связей. С этой точки зрения мое путешествие как нельзя кстати.

Да и могло ли быть иначе? Автора чудесной книги Джеста я мечтал отыскать не меньше, чем самих мистиков Джеста Ту, для которых ее уроки стали основой жизни. К тому же этот путь сулит даже меньше опасностей, чем дорога в Бехрен. Так что, каков бы ни был исход встречи с Браном Динардом, Облачный Путь все равно остается главной целью. Ведь там живет моя надежда.

Со спокойной ли душой отправляюсь я в этот путь? Все страхи, связанные с этим человеком, не имеют отношения к нашему с ним родству, поэтому с этой стороны я не жду разочарований. Неважно также, какие принципы исповедует теперь Бран Динард и сможет ли он способствовать моему выздоровлению. Он уже дал мне так много, что я больше не держу на него зла.

Или все-таки держу? Вдруг обида на отца за то, что он не захотел или не смог вернуться ко мне и матери, засела в сердце глубже, чем мне кажется? Что ж, с покорным вздохом я вынужден заключить, что единственный плюс нынешнего путешествия состоит в том, что у меня есть повод отсрочить другое, куда более пугающее, — в Облачный Путь.

Брансен Гарибонд

Глава девятая ТРУД ВЕДЕТ К ОСВОБОЖДЕНИЮ

 Доусон Маккидж стоял на носу своего двухмачтового парусника «Мечтательница» и не уставал любоваться величественной панорамой океанского побережья. Прямо по курсу высился огромный серо-коричневый скалистый утес, на самой вершине которого, словно вырастая прямо из камня, стояла часовня Абеля, сердце молодой, но влиятельной религии.

Именно здесь блаженный Абель впервые продемонстрировал могущество дарованных богом самоцветов. Именно в этом месте, согласно преданию, бог научил его делать постоянными волшебные свойства камней, найденных на далеком острове посреди южных вод Мирианского океана, куда его забросило кораблекрушение. Вдали от людей, совсем один, Абель уже не надеялся выжить, а о возвращении в Хонсе можно было и не мечтать.

Но вдруг с небес посыпались самоцветы, дары бога. Молодой пророк в совершенстве постиг их магию, научился разбираться в чудодейственных силах.

Сказывали, что с помощью этих камней Абель преодолел сотни миль по океану и что невиданные возможности магии самоцветов помогли ему изменить мир.

Доусон не считал себя абелийцем. Вангард, процветающий край фермеров и охотников, где он вырос, долгое время находился под властью самхаистов, и старые обычаи все еще жили в душе воина. Все же вид часовни Абеля, которая при свете дня казалась еще величественнее, каждый раз несказанно воодушевлял его.

Среди скал притаилась пристань. От нее вверх, прямо к часовне, вели туннели, которые прокладывал, как утверждает легенда, сам Абель, используя целое множество мощных самоцветов.

— Приветствуем флаг дамы Гвидры! — донеслось с доков, едва «Мечтательница» миновала скалистый пролив и вошла в бухту.

Доусон заметил двух монахов, которые приветствовали мореплавателей. В одном из них он узнал брата Пинауэра и замахал ему в ответ с сердечностью и дружелюбием, красноречиво напоминавшими о том, сколь близкими стали отношения между Гвидрой и абелийцами.

Увы, именно они привели к нынешней войне. Вспомнив о том, с какой жестокостью сражались против Вангарда самхаисты, его бывшие духовные предводители, и какую мерзость вроде гоблинов и ледниковых троллей они завербовали в пехоту, Доусон не сумел сдержать гримасу негодования. Он и представить себе не мог, чтобы мудрые священники, подчас столь же суровые, как их обычаи, могли предать свой народ, прибегнув к помощи этих гнусных тварей.

— Оружие, металл, продовольствие? — спросил брат Пинауэр, когда судно Маккиджа причалило к самой длинной из трех верфей и матросы приступили к швартовке. — Что и говорить, в это смутное время вам будет непросто раздобыть все это.