Древняя Русь. Город, замок, село

Интерес господствующих классов к продукции лесных промыслов объясняется тем, что они играли важную роль в международной торговле. По словам киевского князя Святослава, записанным в летописи под 969 г., из Руси на Балканы идет «скора и воск, мед и челядь» (ПСРЛ, т. I, стб. 67). Именно наличие этих товаров давало возможность обеспечить приток на Русь чужеземных предметов роскоши, драгоценных металлов, оружия, коней, необходимых русской знати.

Торговля пушниной сохраняет свое значение и в более позднее время. В начале XV в. Епифаний Премудрый, описывая в «Житии Стефана Пермского» коми-язычников, вкладывает в их уста следующие слова о богатствах своего края. «Не нашею ли ловлею и ваши [русские] князи и бояре и велможи обогащаеми суть, в ня же облачаются и ходят и величаются подолкы риз своих, гордящеся о народех людских… Но от нашея ли ловля и во Орду посылаются… и в Царь-град, и в немцы, и в Литву и в прочая грады и страны и в далняя языки» (Житие Стефана Пермского, 1897, с. 47).

В соответствии с таким значением торговли мехами феодалы проявляют значительный интерес к охоте и охотничьим угодьям. Под 946 и 947 гг. упоминается определение княгиней Ольгой границ охотничьих угодий («ловища», «перевесища» — ПСРЛ, т. I, стб. 60); под 975 г. — убийство боярина во время охоты за нарушение преимущественного права князя на охотничьи угодья (ПСРЛ, т. I. стб. 74). Соответственно древнейший сохранившийся договор, ограничивающий власть князя в Новгороде (1264 г.), лимитирует его право охотиться — «а свиньи ти бити за 60 верст от города…, а на Озвадо ти, княже, ездити лете звери гонить» (ГВНП, 1949, с. 9, 10). Русская Правда упоминает кражу бобра, меда; знаки собственности, которыми помечались бортные угодья.

Охота была постоянным занятием и развлечением феодалов. Владимир Мономах в своем Поучении пишет: «Ловчий наряд сам есмь держал, и в конюсех и о соколех и о ястребех» и описывает свои охотничьи подвиги наряду с воинскими. Мономах перечисляет трудности и опасности охоты на диких коней, туров, вепрей, лосей, оленей и медведей (ПСРЛ, т. I, стб. 251). По его представлениям, образцовый князь должен проявлять и на охоте смелость и самоотверженность «не блюдя живота своего, не щадя головы своея» (ПСРЛ, т. I, стб. 251). В Ипатьевской летописи под 1282 г. упоминается «воевода Тит, везде словый мужьством на ратех и на ловех» (ПСРЛ, т. II, стб. 890), причем охота и война по существу ставятся на одну доску.

Значение охоты на пушного зверя для международной торговли способствовало тому, что русские феодалы стремились распространить свою власть не только на территории с земледельческим населением, но и на глухие лесные окраины с охотничье-рыболовецким укладом хозяйства. Это обстоятельство оказалось чрезвычайно важным, так как оно способствовало вначале, с домонгольского времени, экспансии ряда среднерусских княжеств, а главным образом Великого Новгорода, в северо-восточном направлении, а в дальнейшем — проникновению русских в Сибирь.

Наряду с письменными источниками важные сведения об охоте и видовом составе промысловых животных представляет обнаруженный археологами остеологический материал. Прежде всего отметим, что почти на всех обследованных древнерусских памятниках процент костей диких животных ничтожен. Этот факт является бесспорным свидетельством того, что основу древнерусской экономики составляли земледелие и скотоводство, а отнюдь не охота. Отметим, что на романских и особенно боршевских памятниках картина иная — здесь количество диких животных приближается к числу домашних, а на боршевских памятниках даже превышает его.

Наиболее часто встречаются кости животных, употреблявшиеся в пищу, таких, как лось, бобр, медведь, заяц. Встречаются также кости тура, зубра, благородного и северного оленя, косули, кабана. Из хищных встречаются рысь, дикая кошка, волк, лисица, барсук, куница.

По-видимому, костные остатки свидетельствуют в основном об охоте на животных, употреблявшихся в пищу, и почти не дают представления об охоте на пушного зверя. Тушки пушных зверей скорее всего бросались на месте или скармливались собакам (Цалкин В.И., 1956, с. 136, 137).

В древнерусских письменных источниках упоминается охота и на птиц: лебедей, журавлей, гусей, уток, гоголей, рябчиков, тетеревов, глухарей, перепелов, коростелей, чернядей (чирков). Ловля ястребов и соколов, упомянутая в Русской Правде, очевидно, связана с развитием охоты с использованием ловчих птиц (Мальм В.А., 1956, с. 107, 112–114).

С охотой в древнерусском археологическом материале могут быть связаны стрелы (табл. 88, 1-25). Значительная часть из них не может быть со всей определенностью отнесена к исключительно охотничьим. Наиболее вероятно охотничье использование для костяных и деревянных стрел (хотя и они могли иногда использоваться в бою, а также как игрушки), и стрел с тупым концом (чтобы не испортить шкурку). Использовавшиеся для охоты на медведя рогатины, по-видимому, принципиально не отличались от копий (возможно, имели перекрестия, чтобы раненый зверь не мог дотянуться до охотника).

При охоте использовались также всякого рода ловушки. Простейший вид представляет собой замаскированную ловчую яму. В источниках также упоминаются силки, тенета, кляпцы, перевес. Многие черепа куниц, найденные при раскопках, имеют однотипное разрушение лобно-теменной части, что можно связывать с использованием охотниками ловушек давящего действия. На одном из рельефов на стене Дмитриевского собора во Владимире изображен охотник, поражающий зверя (медведя?), попавшего в капкан. Детали капкана неясны (Рикман Э.А.,1952, с. 28, рис. 6, 1).

Некоторые сведения письменных источников конкретизируют представления об охоте. Уже в домонгольское время использовались ловчие птицы (соколы, ястребы). Охота на крупного зверя часто принимала характер единоборства, причем феодал-охотник нередко охотился с боевым оружием (Мономах, охотясь на кабана, был вооружен мечом). Вместе с тем княжеские охоты могли быть весьма многочисленны. Иногда это классическая загонная охота. Так, под 1091 г. по поводу княжеской охоты говорится: «…заметавшим тенета и кличаном кликнувшим…» (ПСРЛ, т. I, стб. 214). Грандиозная и вместе с тем пародийная картина охоты, по-видимому, княжеской, на медведя нарисована в Житии Стефана Пермского. В этом произведении от лица коми-язычников говорится: «У вас же (русских) на единого медведя мнози исходят, числом яко до ста или до двоюсот, и многажды овогда привезут обретше медведя, иногда же без него возвращаются без успеха, ничтоже везуще, но всуе тружающиеся, еже нам се мнится смех и кощуны» (с. 47).

Важным промыслом древнерусской деревни было бортничество — сбор меда диких пчел. Мед и воск упоминаются как составные части дани и как предмет международной торговли. Можно думать, что потребность в воске сильно возросла с распространением христианства, так как при совершении христианских обрядов использовались восковые свечи. Из текста Русской Правды известно, что бортные угодья находились в частном владении и помечались знаками собственности.

Бортничество на Руси не было простым однократным собирательством, сопровождавшимся уничтожением или обреканием на гибель семьи пчел. Русская Правда различает «лаженых» пчел, т. е. таких, чьи соты уже один или несколько раз подрезались, и «не лаженых»; там же упоминается «олек» — борть, в которой есть только начало сотов, а меда еще нет. О неоднократном использовании отдельной борти говорит и практика помечивания бортей знаками собственности.

Для извлечения меда из бортей использовались медорезки (табл. 88, 28), представляющие собой железные лопаточки с коленчатой рукояткой. Они были найдены на ряде городищ и в курганах. В тех же целях могли использоваться и обыкновенные ножи. Из раскопок в Новгороде известно и еще одно приспособление, связанное с бортничеством — так называемое лазиво. Это приспособление состояло из деревянного сидения, подвешенного на веревках с крюком. Подтягиваясь, опираясь на сидение и закрепляя веревку на крюке, бортник освобождал руки. Крюки и сидения от лазива найдены в Новгороде в слоях X и XII вв. (табл. 88, 26, 27). (Колчин Б.А., 1968, с. 23, табл. 10).