Другая другая Россия

— Вы мне не сказали, на каких условиях вы выйдете из леса.

— Если нас не будут преследовать. Но пока мы не доверяем.

— Вам страшно?

— Нет.

— Нет, вам страшно.

— Мне не страшно. Нет, конечно, мне страшно, что Аллах не примет мои старания. Я этого сильно боюсь… Вдруг я где-то ошибку допустил? — он снова мрачнеет и ищет что-то на моем лице.

— Лес вас изменил?

— Как?

— Ну, не знаю… Сделал чутким к звукам и запахам, обострил чувство тревоги…

— Конечно, чувство тревоги обострил. Когда видишь целую колонну с вертолетами… Ждешь — вот-вот Аллах меня заберет. И думаешь: «Вот последний день наш…»

— А что это за чувство?

— У некоторых — страх. Все начинают сразу молиться, чтобы он простил.

— Что простил?

— То, что мы не успели сделать на этом пути. Дела греховные. Мы переодеваемся и ждем встречи с ним. Но если получается, то мы стараемся уходить. И уходим.

— А вы не смотрите подолгу на небо, не прислушиваетесь к пению птиц, думая, что слышите и видите их в последний раз?

— Ну, нет… Такого не бывает. Спешки нет никакой. Только состояние меняется. Вы же знаете, что ожидание — оно хуже смерти. Когда идет колонна, ты ничего не ожидаешь, просто сможешь — уйдешь, не сможешь — нет.

— А что чувствуете, когда понимаете, что завтра будет?

— Я думаю, почему же Аллах меня не забрал. Он говорил: «Неужели вы думаете, что своего друга и любимца я оставлю там? Я заберу его к себе». Тогда я думаю, если сегодня не забрал, значит, я не успел очиститься от грехов.

— Вы так хотите умереть?

— Я хочу очищения.

Дверь открывается.

— Быстро! — говорит Мурад.

Выбегаю. В комнате у окна — женщина с проснувшейся девочкой на руках. Она поворачивает ко мне бледное лицо.

— Да! — кричит девочка, увидев меня. — Да!

Машина выезжает из села.

— Им нужно пятнадцать минут на то, чтобы снять патруль и уйти в лес, — поворачивается ко мне Мурад. — Через полчаса нам сообщат.

По дороге постоянно думается о легенде про мед и пчел. И о том, что было бы, не закричи женщина тогда. Я ведь знаю, чего он не сказал. За выход амира из леса могут отомстить сами лесные — ему и его семье, чтобы не было прецедента. А «президентские» как будто хотят, чтобы прецедент был.

Машину останавливают на блокпосту. Водитель выходит. В окна заглядывают полицейские с автоматами на груди. Надвигаю платок. Мать воровавшего мед в моей голове сливается с женщиной, стоявшей с ребенком у окна. Почему-то кажется, что именно сейчас она в том доме кричит.

Водитель возвращается. Машина трогается. Звонит телефон.

— Они ушли, — поворачивается ко мне Мурад.

Едем дальше. Когда подъезжаем к Махачкале, женщина в моей голове больше не кричит.

Илья Пономарев: «Митинг — это эрекция»

С кем спит русская революция и какие сны видит.

Кафе «Чехов». Белые стены с гипсовым орнаментом, изображающим деревья. Белые столики, скатерти. Белые светильники на цепях под потолком. Белое все. Илья Пономарев опаздывает на пятьдесят минут.

— Как вам руккола? — спрашивает официантка в белом фартуке.

— Божественно, — отвечает мужчина таким тоном, каким только и надо произносить это слово.

Еще через двадцать пять минут появляется Пономарев — с бородой и белым значком на груди. Встретившись со мной глазами, он проходит мимо — к столику, от которого я отсела. Получаю эсэмэс: «Пять минут. Ок?» Пока думаю, что ответить, Пономарев заказывает пельмени, брусничный чай и дает кому-то интервью по-английски. Еще через час он наконец садится за мой столик и улыбается:

— Простите ради бога!

— Ничего-ничего, — сияю я ему в ответ. — Я всегда радуюсь, когда люди опаздывают на интервью: будет с чего начать текст.

Пономарев перестает улыбаться.

— Вы же не собираетесь писать, что я опоздал? — спрашивает он.

— Конечно собираюсь, — улыбаюсь я.

— Только не начинайте интервью с того, что я битый час говорил с Госдепом.

— С Госдепом?.. Вот вы сами с этого и начали. А мой вопрос такой: кто вы?

— Человек, который хочет… мечтает изменить мир к лучшему.

— Вы знаете, что хорошо для мира?

— Думаю, что да. В мире есть главная ценность — человек. И задача любого общественного устройства — максимально раскрыть потенциал каждой личности.

— Под каждой личностью вы кого имеете в виду?

— Любого человека, который рождается.

— Откуда вы знаете каждого человека?

— Езжу, разговариваю, встречаюсь. Я депутат от Новосибирской области и провожу там значительную часть времени. Я в большей степени избран голосами села, чем города.

— Вы можете рассказать про эти села?

— Могу. Это северная часть целинных земель. Это всегда была крепкая область, туда переселились крепкие мужики — кто-то еще в столыпинское время, кто-то поднимал целину. Они умели работать, несмотря на сложные условия. У нас было огромное количество колхозов-миллионеров, но сейчас, когда все это развалилось, люди оказались в сложном положении.

— Расскажите о каком-нибудь сельском человеке, который почему-то вам лучше всего запомнился.

— Там их большое количество… — Пономарев не улыбается. — Бабушки всякие душевные. Я скорее коллектив опишу.

— То есть отдельно человек вам не запомнился?

— Просто их много.

— А я могу легко припомнить каждого, с кем работала. Вы сказали, что каждый человек ценен, но теперь они у вас все как-то в коллектив слились.

— У нас есть там, например, один из районов — Сузунский. Это от Новосибирска двести километров. Там мужик один… Мы с ним познакомились, когда он рассказывал про экологию, про реку, которую перегородили местные предприниматели. И я ему помогал во всяких экологических историях, а потом оказалось, что он занимается автоспортом. Надо понять, что такое городок Сузун. Там живет меньше десяти тысяч человек… — В этот момент у Пономарева звонит телефон, и он говорит в трубку: «Да… Скоро буду. Ага, буду». — И вот, значит, ммм… Сузун… Есть такие энтузиасты, да… Прямо светятся… — Пономарев снова улыбается, но явно думает не о Сузуне, а о том, где он скоро будет.