Другая любовь. Природа человека и гомосексуальность

Показательна биография Горацио Элджера, американского писателя второй половины прошлого века, автора более, чем сотни очень популярных тогда романов и создателя «американской мечты», «американского мифа». Типичный «элджеровский герой» — это self-made man, человек, собственными усилиями, поднявшийся из нищеты благодаря труду, способностям и возможностям американского общества и ставший успешным предпринимателем, миллионером. В начале это обычно уличный мальчик, оборванец, беспризорник. На его пути, однако, в трудный момент юности непременно встречается пожилой благодетель, который во исполнение христианских заветов протягивает ему руку помощи. В этой тяге зрелого мужчины к чужому мальчику и возникающей ответной благодарности и любви основа стандартного сюжета.

Сын священника, Элджер и сам стал священником в маленьком городке и написал несколько литературных произведений, не имевших успеха. Это был крохотный человечек (155 см ростом) с писательскими способностями под стать росту. К 34 годам его постиг жизненный крах: обнаружилось, что он «содомизировал» сыновей своих прихожан. Разгневанные горожане предъявили Элджеру показания двоих мальчиков, и Элджер, ничего не отрицая и не дожидаясь дальнейшего разбирательства, сел на ближайший поезд и покинул городок в неизвестном направлении. Он объявился в Нью-Йорке и там создал свой первый бестселлер «Оборванец Дик». Его подлинная любовь к мальчикам и готовность помогать им в соединении с «американской мечтой» поразили читателей и принесли бешеный успех.

В это время Америка была полна беспризорниками, оставшимися от Гражданской войны, а иммиграция пополняла их число. Возникли благотворительные организации, заботившиеся о приюте для них. При одном из таких приютов пристроился Элджер — у него всегда были мальчики. Но он в самом деле заботился о них — самоотверженно и подчас с большим риском. В Нью-Йорке действовала мафия, эксплуатировавшая мальчиков — они должны были добывать для нее деньги нищенством и воровством, получая в качестве своей доли жалкие гроши (система «падроне»). Элджер отвоевывал мальчиков у мафии, он начал в прессе и на митингах крестовый поход против нее. Этот лилипут стал смелым и вдохновенным оратором, стимулировал действия полиции, привлекал меценатов. Его роман «Скрипач Фил», разоблачавший систему «падроне», потряс Америку. С мафией шутки плохи. На Элджера не раз нападали, избивали на улицах, громили квартиру.

Одного из своих мальчиков — китайца Миня — он нашел на улице и лично буквально вытащил из гурьбы подростков, избивавших китайца, чужака, хотя сам был не больше и не сильнее их. Он выучил Миня языку, пестовал его, опекал четыре года. Когда Минь пропал, Элджер поднял на ноги всех разносчиков газет. Миня нашли, но мертвым — его насмерть сбила машина. Элджер за день поседел и разуверился в Боге. Он умер в почете и славе, хотя почти не скрывал своих пристрастий. Такой вот парадокс пуританской Америки и викторианской эпохи.

Один из его биографов Уоллас Гамильтон в статье «Секретная жизнь Горацио Элджера» пишет о его книгах:

«Они не были художественной литературой, но худо-бедно они помогали формировать Америку двадцатого века и ввели подспудную педофилию в национальную душу, где она и пребывает, несмотря на все попытки искоренить ее. Взрослые мужчины всё еще помогают мальчикам из побуждений, вовсе не чисто духовных, и, хуже того, чувствуют в этом нечто хорошее. Возможно, природа, не посоветовавшись с Божеством, запланировала это». И добавляет неожиданно: «Если так, то я, пожалуй, благодарен природе: в юности я нуждался в этом устройстве» (Hamilton 1984: 256).

Еще пример вполне благополучной жизни педофила — один из лучших создателей образов детей в английской литературе ирландский писатель Форрест Рид (1875–1947). С детства он любил мальчиков лет 12–13. Будучи писателем, он помогал своему возлюбленному Кеннету Гамильтону издавать рукописный журнал. Тот потом стал морским офицером. Затем Рид влюбился в «лучшего из пацанов» Десмонда Монтгомери, потом в 13-летнего мальчика Фреда Гивни и так далее. Неясно, подозревали ли родители мальчиков эротическую подоплеку тесной дружбы ребят с пожилым писателем, игравшим с ними в футбол и посвящавшим в литературу, но они относились к этой связи одобрительно. Дольше всего продолжались отношения Рида со Стивеном Гилбертом, который и сам стал писателем и литературным наследником Рида. Умер Рид на руках у своего последнего возлюбленного, уже юноши, Эндрю Резерфорда, в его доме. Один из его биографов пишет, что сама его жизнь опровергает «представление, будто педерасты по необходимости теряют интерес к своим возлюбленным после того, как тех оставляет юность» (McGouran 1996: 45).

Всё большее число серьезных ученых с удивлением отмечает полезные аспекты воздействия педофила на мальчика (Cory 1951b; Servatius 1962; Tindall 1978; Bauserman 1997). Тиндолл обследовал 9 мальчиков 13–14 лет, имевших сношения со взрослыми и нашел, что связь эта оказала них положительное воздействие в аспекте помощи, выбора карьеры, подготовки к ней, освоения роли друга. Некоторые прямо призывают разрешить эти отношения (см. Jungjohann 1991).

Не так уж невероятны подозрения Устинова о педофилии в основе тимуровских идей Гайдара и подвижничества Корчака, не говоря уж о педагогической поэтике Макаренко. Среди учителей гомосексуальные люди не редкость (Мауег 1993; One 1994). Весьма консервативный в быту Фрейд писал (1997:15):

«… сексуальное злоупотребление детьми с жуткой частотой встречается у учителей и воспитателей просто потому, что им предоставляются для этого наиболее благоприятные возможности».

Вся сложность и амбивалентность этой проблемы, кажущейся такой недвузначной, выступает при рассмотрении возможности взятия ребенка-сироты на воспитание педофилом или гомосексуалом (или обоими в одном лице). И педофилы и гомосексуалы нередко жаждут такой возможности — субъективно отнюдь не ради сексуальных целей. Им тоже доступны чувства одиночества и бесцельности жизни для себя одного, искренняя любовь к детям как таковым. Нередко это вполне обеспеченные, спокойные и разумные люди. Обращения с такими просьбами от них в официальные органы особенно часты там, где разрешены браки между людьми одного пола и образуются однополые семьи. Коль скоро есть семья, возникает и желание иметь ребенка. Родить невозможно, стало быть, надо усыновить. Разумеется, в большинстве стран это строжайше запрещено, и административные лица или комиссии, ответственные за такие разрешения, тщательно следят, чтобы претенденты не оказались гомосексуалами или педофилами, а если такие подозрения возникают, то отказывают наотрез.

Они считают, что опасность возникновения сексуальных отношений между взрослым и ребенком или подростком в таких случаях слишком велика. В этом они правы. Такая вероятность в большинстве случаев, видимо, близка к ста процентам. Евгений Харитонов, по свидетельству его друга Дарка (19936: 251), как-то помечтал: вот бы приобрести кошку и превратить ее в красивого десятиклассника.

Но если стать на защиту интересов ребенка, то надо бы подумать какова альтернатива. Хорошо, если есть другой, лучший претендент на усыновление. Но ведь сколько детей остается в детских домах, приютах, а то и просто беспризорными, на улице! Сколько остается в тех семьях, где их бьют, приучают пить, воровать и нищенствовать! Стало быть, усыновителей не хватает. Выбор-то в данном случае стоит не между несколькими усыновителями, а между двумя казусами: а) усыновителем, который, любя ребенка и заботясь о нем, всё же возможно приохотит его к своим сексуальным вкусам, и б) весьма унылой для ребенка перспективой остаться в приюте, в семье алкоголиков или без призора на улице.

Кого спросить о лучшем выборе? Выросших и нашедших свой путь к лучшей жизни бывших воспитанников детских домов и колоний или бывших беспризорных? Ну эти, коль скоро они выбились в люди, скорее всего задним числом сочтут свою дорогу хоть и трудной, но проходимой, и не подумают о тех, кто не смог ею так успешно воспользоваться. Спрашивать воров, грабителей и пьяниц бесполезно: эти утвердились в своем пути и не считают другие пути чем-то лучшими, зато определенно презирают «лидеров» и сама мысль о том, что их могли бы сделать такими, представляется им кощунственной. Спрашивать тех, кого педофилы или гомосексуалы всё-таки ухитрились воспитывать? Ну, эти если и одобрят действия своих воспитателей, то кто же такое мнение учтет? Понятное дело, они же сами стали такими, какого же ответа еще от них ожидать…

Мне кажется, спрашивать надо общество. Если идеальной судьбы всем своим будущим членам оно не в состоянии обеспечить, то для тех, кому не досталось лучшей доли, какую реальную судьбу оно предпочтет? Кого охотнее примет, к кому будет терпимее — к новому Чайковскому, новому Нурееву, новому Версачи, новому Витгенштейну со всеми его братьями или к какому-нибудь очередному Япончику?

Абстрактный выбор любая комиссия сделает легко. Гораздо тяжелее, когда перед ней встанут конкретный трудный ребенок и конкретный трудный усыновитель. Как бы ей доверить право решать свободно, всё взвешивая? Как бы добиться, чтобы решение ее всегда было мудрым и благотворным? В некоторых странах усыновление гомосексуалом считается допустимым, если о подростке известно, что он уже заведомо гомосексуален. Задача была бы легче, если бы гомосексуальность не считалась таким уж пороком, а вхождение подростка в сексуальную сферу было обставлено меньшим количеством табу. Культуры, где это было так, были куда менее развитыми, чем наша, наши люди гораздо образованнее и вооруженнее, но стали ли они счастливее?