Другая любовь. Природа человека и гомосексуальность

«Место переполнено, особенно молодыми парнями, из которых одни одеты или полуодеты, другие голые. Гостя проводят на диван и официант принимает его заказ. <…> Напитки тотчас подаются, и гость может смотреть всё, когда ему удобно.

Помещение убрано и обставлено всем белым. По одну сторону бар, а в середине удобные кресла и диван. В конце зала — дверь и лестница, ведущая на второй этаж в «Комнаты Отдыха», для проституции. Посетитель должен уплатить 150 батов (6 долларов) за пользование такой комнатой. Если посетитель выбирает одного из мальчиков, он должен уплатить 200 батов за то, что тот оставляет свои обязанности в рабочее время. <…> Каждый мальчик имеет номер сбоку на своих штанах, так что посетитель может дать знать официанту, кого он желает.

Сцена убрана зеркалами, и на ней восемь мальчиков танцуют. <…> С 9 до 11 вечера мальчики меняются в танце на сцене, трогая свои сексуальные части и манипулируя ими. У некоторых из них эрекция, и они явно получают удовольствие, показываясь таким образом. В таком танце голыми участвуют до 50 парней. В другом баре в этом принимает участие даже 100 парней, но каждый остается на сцене не более трех минут.

По приказу полиции парни, которые восходят на сцену, должны быть не младше 18 лет. Большинство — между 18 и 23 годами, но многие таиландские парни выглядят моложе своего возраста, так что может показаться, что им лишь около 15.

Настоящее представление начинается в 11 часов. Первый номер состоит из парней, одетых как певицы. Затем мускулистый бодибилдер показывает свою силу. Третий номер — парень выступает со стриптизом, который достигает вершины, когда выступающий эякулирует струю на метровое расстояние. Аудитория аплодирует, и служители очищают сцену. За этим следует танец двух мальчиков, держащих восковые факелы, воск которых тает на их телах, когда они танцуют.

Затем два мальчика чувственно моют друг друга по всему телу водой с мылом. В последнем номере два мальчика, сперва много наигравшись с надеванием кондома, осуществляют гомосексуальное сношение на сцене под уменьшающимся освещением. На этом представление окончено, и сцена свободна снова для мальчиков, продолжающих постоянный танец до 1 или 2 ночи».

(West 1992: 320–321)

Описания местных европейских борделей много скромнее — сводятся к рассмотрению и выбору полуголых парней через скрытое окно (одностороннее зеркало — прозрачное с одной стороны) или несколько таких зеркал, а затем упокоению с выбранным парнем в номере. Всё деловито, сравнительно опрятно, по возможности обеспечено медицинским контролем и с обеих сторон очень расчетливо. Такой секс несколько безопаснее, чем случайные встречи на улице и в банях, эстетичнее, чем секс в туалетах, но даже этот последний всё-таки романтичнее, чем секс в борделе. Романтики тут явно никакой.

Если всё это оказывается идеалами геевской сексуальной активности, то позитивные цели борьбы разочаровывают. Борьба имела смысл как отрицание — как восстание против притеснений, против неравноправия, против подавления чувственных проявлений секс-меньшинств. Но Стоунуолл был не только восстанием с либеральными требованиями, не только борьбой за толерантность. Он был одновременно бунтом работников и завсегдатаев гей-баров и мужских борделей, отстаивавших свою свободу: одним — работать в этих заведениях, другим — околачиваться в них беспрепятственно. Это были их позитивные идеалы. Такими они и остались. Это теперь позитивные идеалы геевской субкультуры. Вот они-то оказались убогими.

5. Синдром вечной юности

«Юность долго не блестит», — с таким предостережением обращался Лермонтов к юному барону Тизенгаузену. Для гомосексуалов эта истина обладает действительно грозным звучанием. Геннадий Н-ов, как он представляется, «гомосексуалист с более чем двадцатилетним стажем», делится с газетой «Тема» своими трудными психологическими проблемами (Н-ов 1992: 3). Это в основном проблемы адаптации — к гетеросексуальной среде (проблема выхода из подполья), к гомосексуальной среде (проблема поиска постоянного и оптимального партнера, тогда как поиск лучшего всегда противоречит постоянству), и адаптация к собственному возрасту (проблема старения). В данном контексте любопытно последнее: это болезненная проблема для любого гомосексуала, сознает он это или еще нет. Юнкер Тизенгаузен, у ног которого валялись многие, этого еще не сознавал; его приятель Лермонтов сознавал вполне.

Конечно, и гетеросексуалов не радует старение — жена утрачивает сексуальную притягательность, а молодые женщины перестают рассматривать тебя самого как сексуально привлекательную фигуру. Но там, у гетеросексуалов, по крайней мере, удельный вес сексуальных проблем меньше: отвлекают семейные заботы, экономика, квартирный вопрос, проблемы детей. Гомосексуалы же и вообще более сексуальны, да еще и нет этих «отвлекающих» проблем. Проблема старения поэтому стоит острее.

О своей сексуальной жизни Геннадий Н-ов пишет:

«Начал с 14 лет, партнеров искал в основном по туалетам, и надо сказать, что долгое время мог выбирать сам. Помнится, со мной шли на контакт самые интересные мальчики. Отказы я бы мог пересчитать по пальцам. Но вот лет пять тому назад (то есть когда Геннадию, видимо, перевалило за 35. — Л.К.) один из таких мальчиков, когда я предложил ему себя, презрительно отвернулся и процедил: «Таких не надо». Я понял, что стал таким же «стариканом», как и те, на кого недавно сам поглядывал свысока и кто заискивающе смотрит на молодежь. Я перестал ходить по туалетам, чтобы не навязываться. За последнее время имел всего 3–4 контакта.

Я не считаю себя обиженным. Хотя мне не удалось участвовать в групповом акте, а я так об этом мечтал, хотя мне не удалось встретить постоянного друга, а я еще в школе испытал настоящую, но безответную любовь к однокласснику, я ни о чем не жалею.

Мне сейчас трудно даже предположить, что я мог бы полюбить женщину. Живу воспоминаниями, занимаюсь онанизмом под порнографию, любуюсь на улице современными фавнами и фавнятами».

Тот же возрастной рубеж указан и в письме Яна в газете-журнале «1/10»:

«Я не похож на принца, которого все так упорно стремятся найти через вашу газету, вполне нормальный и самостоятельный парень. По газете посмотреть, то все ищут молодых, красивых, спортивных, денежных и материально обеспеченных, хотят получить всё, взамен не отдавая ничего, кроме своего холодного и голодного тела. <…>

А время идет, и скоро, очень скоро эти самые разборчивые ребята окажутся у той самой черты, которая называется ВОЗРАСТ, и им тоже будет 30–35 лет. И, может быть, поймут они, что лучше «синица в руках, чем журавль в небе». И не лучше бы опустить этим заинтересованным ребятам свой взор пониже, оглядеться вокруг и реально посмотреть на себя со стороны. Ведь пока они выбирают и выискивают, время-то уйдет, и останутся они (не дай Бог, конечно) у разбитого корыта».

(Ян 1993)

Как видим, в отношении возможности неограниченных контактов старость у геев наступает рано — до сорока. Правда, как сострил один гей, «вы должны знать, что любой гомик, признающийся, что ему сорок, на самом деле не моложе шестидесяти» (Klejnberg 1984:179).

Трудно забыть унизительную картину молодящегося и подкрашивающегося гомосексуального старика, подмазывающегося к стайке молодежи, в рассказе Генриха Манна «Смерть в Венеции».

Печальная трансформация происходит с пожилым писателем Ашенбахом, главным героем «Смерти в Венеции». Вначале он ужасается при виде старого гомосексуала, увивающегося вокруг стайки молодежи и старающегося уподобиться им. Он с омерзением отмечает его накрашенное лицо. Но, влюбившись в юного Тадзио, он убеждается, что ему страшно не хватает юности, и надеется, что разные ухищрения помогут ему ее вернуть. Он кончает тем, что сам красит волосы, тщательно выбирает галстуки, использует духи и, в конце концов, прибегает к косметике. Ради возможности видеть Тадзио он не покинул Венецию, пораженную эпидемией холеры, заболел и умер. Но в сущности автор даровал ему смерть, чтобы спасти от страшного унижения: столкновения его фальшивой, поддельной юности с настоящей.