Другие барабаны

Сегодня Пруэнса вызывал меня, чтобы прочесть показания нового свидетеля, так радовался, что даже чаю велел принести, и читал с особым выражением, делая театральные паузы.

«Настоящим подтверждаю, что с подозреваемым у меня были близкие отношения, однако я отвергла его предложение руки и сердца, чем привела Кайриса в отчаяние. Однажды он залез в нашу квартиру по карнизу, перепугав соседей и мою младшую сестру Сольвегу. Сестру он пугал и позднее, она боялась мне признаться и довольно долго терпела его домогательства. Он воображает себя писателем, не признает никаких правил и совершенно аморален. Полагаю, что Кайрис способен на криминальные поступки. В том числе и на убийство».

Когда я услышал это, то даже засмеялся от удивления.

— Это же Габия пишет! Где вы ее выкопали? И при чем тут наши с ней отношения, близкие или далекие? У нее, видать, в голове помутилось, она всегда была немного не в себе.

— Да? А мне она показалась здоровой и бодрой, — заметил Пруэнса, — даже слишком для ее нынешнего положения. Вы убедитесь в этом, когда у вас будет очная ставка с сеньорой Рауба.

— С сеньорой кто? — мне показалось, что я ослышался.

— Сеньорой Рауба из Литвы. Вчера мы с переводчиком звонили ей в гостиницу, чтобы снять предварительные показания. Она придет сюда в понедельник, чтобы вас увидеть.

— Габия придет сюда? Что она делает в Лиссабоне?

— Вероятно то, что полагается в таких случаях. — Пруэнса пожал плечами.

— Послушайте, что за тенета вы тут плетете? Я требую очную ставку с самим Раубой. В конце концов, вы конфисковали его камеры, значит, он может быть вызван как свидетель.

— Вот как? Я подумаю, что можно сделать, — следователь посмотрел на меня с интересом.

Почему Лютас не рассказал мне, что женился на кукольнице? Мы ведь вспоминали о ней пару раз, но он даже виду не подал, сказал только, что заходил на улицу Пилес, уже после моего отъезда, весной две тысячи пятого. Я даже помню, где мы об этом говорили, — на ступеньках лиссабонского собора Се, сидели там на ярком солнце и ждали моего поставщика, прихлебывая коньяк из нагревшейся фляжки. Я немного нервничал, высматривал синюю теннисную сумку в толпе туристов и почти не слушал.

— Габия с Солей не разговаривали уже полгода, — сказал мой друг. — В доме кроме хлеба и ряженки никакой еды не было, обе худые, злые, будто осы, и тишина в доме, как перед грозой. Посмотрел я на все это, оставил деньги на столе и ушел. Габия съехала оттуда потом, я слышал.

— А с сестрой что стало?

— Ничего хорошего, — Лютас поерзал на ступеньке, — что случается с рыжими малолетками, когда они остаются одни? Сначала занятия бросила, потом ее хозяйка выставила за гулянки, а потом и вовсе след простыл, говорят, что видели в сквоте на Ужуписе, но могли и перепутать.

— Привет, — мой опоздавший торговец возник перед нами с сумкой через плечо. В сумке у него были настоящие ракетки, однажды я заезжал к нему в клуб на окраине Шиады и видел, что он неплохо играет. Товар тоже был там, в желтой длинной жестянке для мячей.

— Сколько тебе сегодня твоего фалалея? Ты мне, между прочим, не говорил, что вас двое, — заметил он недовольно, садясь на ступеньку ниже и расстегивая сумку. Поставщики терпеть не могут, когда приходишь не один, это у них прямо болезнь какая-то.

— Эй! Очнитесь. Вы не слышали моего вопроса? — следователь потрепал меня по плечу.

— Не слышал и не хочу. Я настаиваю на встрече с Раубой, его женой и человеком, известным мне под именем Ласло. Этот третий наверняка сидит у вас. У меня есть версия того, что произошло в моем доме, я сегодня же изложу ее в письме. И отправлю его прокурору.

— У вас завидная способность, Кайрис, вы легко забываете события жизни и смерти.

— Забываю?

— Вы даже собственную жизнь излагаете сикось-накось, путаясь в датах и описаниях, куда уж вам версию преступления изложить. Идите в камеру и подумайте.

— Чушь собачья. Что ты можешь знать о моей жизни? Мне нужен адвокат! — я вскочил со стула, но стоявший сзади охранник положил мне руки на плечи и заставил сесть.

— Разумеется, мы ознакомились с вашей биографией, сделали запросы, навели справки. Это привилегия следственных органов, Кайрис. Еще раз повысишь голос, garanhao, я оторву тебе твои белые bagos и повешу на двери твоей камеры.

У моего следователя есть диковинная черта: он одинаково хорошо владеет казенным языком и обсценной лексикой, язык у него двусторонний, как старинное пресс-папье с промокашкой, одна сторона у него суконная, а другая бумажная. Глаза у него бледные и неподвижные, словно у игрока в покер, а руки проворные, будто у старой шляпницы.

Ладно, теперь у меня, в придачу к бичулису, засадившему меня в тюрьму (чтобы отобрать мои ульи? чтобы ужалить меня?), еще и свихнувшаяся кукольница. Осталось понять, зачем ему это понадобилось — именно ему, потому что Габия просто делает то, что он хочет. С той же темной прикушенной улыбкой, с которой она делала все, что я хотел.

В ту ночь, когда я приходил попрощаться перед отъездом, Габия не сказала, куда подевалась ее сестра, а спрашивать мне не хотелось, наконец, она заснула, так и не произнеся ни слова, кроме нескольких глаголов практического свойства. Больше я ее не видел. Вильнюсский протерозой кончился, и начался лиссабонский разлив морей и континентальный дрейф. К слову сказать, меня всегда удивлял тот факт из истории Земли, что, когда Пангея распалась на две части, впадину между ними заполнил океан под названием Тетис. В переводе с литовского это означает отец, вернее, папа. Ни разу в жизни не произносил этого слова, даже смешно.

Ну что ж, если верить следователю, молчаливая Габия заговорила — громко, враждебно и с чужого голоса. «Настоящим подтверждаю, что с подозреваемым у меня были отношения». Я знал эту женщину всю свою жизнь, она не может составлять слова таким образом. Кто-то писал ей шпаргалку. И кто же, если не Лютас? Выходит, что грозный мадьяр всего лишь ладья, а индоевропейский король ходит конем и совершает триумфальные прыжки. Когда-то я прочел у Воннегута: Если у тебя есть венгр, враг тебе уже не нужен.

У меня есть венгр Ласло, и этого у меня не отнять. Еще у меня есть приятель-серб, который меня уволил, датчанка, которую убили в моем доме, испанка, которая меня подставила, условный немец, которому все по барабану, и шановний пан Конопка, который не стал жениться на моей матери. Еще у меня есть русская, которой уже нет, эстонка, которая забыла со мной развестись, литовка, которая врет, как мстительная сука, и португалец, который берет с меня десятку за фунтик сахару. Я живу в каком-то блядском Вавилоне, в окружении людей, которые и в грош меня не ставят. Все поголовно, кроме мертвых.