Другой Петербург

Он жил тогда с прекрасным поляком, Игнацием Гуровским. Познакомились они, когда юноше было 23, и счастье было не столь уж кратким: шесть лет. Пылкий Игнаций искал новых приключений и в 1841 году влюбился в инфанту, племянницу испанского короля Фердинанда VII, находившуюся в монастыре. Похитив возлюбленную из монастыря, произведя тем небольшой скандальчик в Европе, Гуровский увез ее в Бельгию, женился и произвел на свет девятерых детей.

Сестра Гуровского, баронесса Цецилия Фредерикс, была фрейлиной и ближайшей подругой Императрицы Александры Федоровны, с которой вместе воспитывалась, когда та была еще прусской принцессой Шарлоттой. Связь Кюстина с братом баронессы не только не казалась странной, но явилась отличным предметом бесед путешественника с государыней в петергофском Коттедже. Императрица, как пишет Кюстин, «свернула разговор на образ жизни этого молодого человека и долго, с подчеркнутым интересом расспрашивала меня о его чувствах, воззрениях, характере, давая тем самым полную возможность высказать без обиняков все, что подскажет мне привязанность, которую я к нему питаю». У Гуровских были поместья в той части Польши, которая входила в состав Российской Империи, конфискованные в наказание за участие Игнация и брата его Адама в восстании 1830–1831 годов. Кюстин отважился ходатайствовать о восстановлении прав своего любовника на эти поместья. Положительного ответа он не дождался, а дальнейшее развитие событий с похищением инфанты вызвало гнев Николая I, и поместья окончательно были конфискованы.

Наверное, наблюдения и обобщения Кюстина в его книге объясняются не только разочарованием в его хлопотах. Но и это обстоятельство наложило отпечаток. Книга пользовалась колоссальным успехом, она вышла на четырех европейских языках общим тиражом 200 тысяч экземпляров. В России, однако, первый ее полный перевод явился лишь в 1996 году, а ругают маркиза-«русофоба» наши современники с не меньшим ожесточением, чем Жуковский с Вяземским. В чем же дело? Кажется, что уж актуального может быть в столь далекой старине?

Но вот, например, одно из «крылатых выражений» маркиза: Россия — это огромный театральный зал, где из всех лож следят за тем, что делается за кулисами… Для нас, впрочем, интересно, как «голубой» маркиз воспринимал русских мужиков и парней. Нравились они ему: «светлым цветом волос и яркой окраской лица, в особенности же совершенством своего профиля, напоминающего греческие статуи. Их миндалевидные глаза имеют азиатскую форму с северной голубоватой окраской и своеобразное выражение мягкости, грации и лукавства. Рот, украшенный шелковистой, золотисто-рыжей бородой, в правильном разрезе открывает ряд белоснежных зубов». Действительно, залюбуешься! Мужчины и одеты были чище и наряднее, чем женщины (речь идет о простолюдинах). Русские бабы, писал Кюстин в 1839 году (не о метростроевках и колхозницах!), «имеют тяжелую поступь и носят высокие кожаные сапоги, обезображивающие их ноги. Их внешность, рост, все в них лишено малейшей грации, и землистый цвет лиц даже у наиболее молодых не имеет ничего общего с цветущим видом мужчин. Их короткие русские телогрейки, спереди открытые, подбиты мехом, почти всегда оборванным и висящим клочьями. Этот костюм был бы красив, если б его лучше носили… и если бы он не портился часто неправильной талией и всегда отталкивающей неопрятностью»… Народ с такими женщинами и такими мужчинами просто никак не может быть гомофобным.

Еще на подходе к Кронштадту (Кюстин следовал в Россию на корабле) общее представление о стране, в которую он направлялся, дал маркизу князь Петр Борисович Козловский, «человек, как писали о нем, — величайших способностей, не нашедший, однако, себе употребления». Блестящий собеседник, дипломат, литератор, опубликовавший три статьи в пушкинском «Современнике». Отличался необыкновенной тучностью, приведшей к водянке, как Апухтина, и, судя по всему, теми же склонностями. Называли среди информаторов маркиза и Чаадаева, но они вряд ли даже познакомились во время пребывания Кюстина в Москве. Он ведь всего-то в России пробыл два месяца. Это ему в особенности ставили в вину: как, мол, смеет судить да обобщать, когда ничего толком не узнал. Но писал он, преимущественно, о том, что видел собственными глазами. Во всяком случае, только это интересно в его объемистом двухтомном труде.

Конечно, всех известных постояльцев «Европейской» не перечесть, но как не упомянуть, возвращаясь к современности, что великий Элтон Джон, наведавшись однажды в тогдашний еще Ленинград, жил здесь же.

На другой стороне Михайловской улицы — Большой зал Петербургской филармонии. Трудно дать почувствовать человеку непричастному, что значит это словосочетание: «Большой зал» — для петербургских меломанов. Эти огромные люстры, глянцевитые колонны, высокие падуги с арочными проемами, хоры с витой железной лестницей в углу, где Блок назначал свидание своей Прекрасной Даме… Нет. Мимо здания Дворянского собрания (1834–1839, арх. П. Жако) пройдем, тихо поклонившись, мимо…

Глава 15 Невский проспект. Манежная площадь. Екатерининский садик

«Педерастический разврат» гоголевских времен. — Подробности разврата в 1880-е годы. — «Пассаж» как достопримечательность «голубого» Петербурга. — Рыбная выставка в Михайловском манеже. — Сводник Депари. — Шантажист Куракин. — Анекдот А. С. Суворина. — Русская и международная терминология. — Содомиты в «Божественной комедии». — Пажеский корпус. — Борьба с онанизмом среди кантонистов. — Послание к Коринфянам св. апостола Павла. — Святой митрополит Серафим. — Александринский театр. — «Маскарад» и «Дон Жуан». — Конфликт из-за «Сильвии». — Квартира С. П. Дягилева на Фонтанке, д. 11. — Как Л. С. Бакста спустили с лестницы. — Письмо К. А. Сомова к Д. В. Философову

Итак, мы на Невском, в наиболее оживленной его части между Екатерининским каналом и Фонтанкой. Вряд ли память места где-то столь же очевидна, как здесь. Редкая неизменность состояния, равность чувств, проявляемая здесь уж без малого две сотни лет. И сейчас, как при Гоголе, когда «настает то таинственное время, когда лампы дают всему какой-то заманчивый, чудесный свет», молодые и не очень молодые люди устремляются на Невский — себя показать и других посмотреть. «В это время чувствуется какая-то цель, или, лучше, что-то похожее на цель, что-то чрезвычайно безотчетное; шаги всех ускоряются и становятся вообще очень неровны. Длинные тени мелькают по стенам и мостовой и чуть не достигают головами Полицейского моста».

В гоголевские времена, то есть, в 1830 -1840-е годы, на Невском царил «педерастический разврат», как назвал его «петербургский старожил» Владимир Петрович Бурнашев, имевший, по-видимому, достаточный опыт в этом отношении. Самое известное произведение этого автора — нечто вроде путеводителя в трех изящных томиках, «Прогулки с детьми по Санкт-Петербургу», изданные под псевдонимом Вик. Бурьянова. Ни жены, ни детей у автора не было. Типичный литературный поденщик, всю жизнь зарабатывавший на скудное пропитание журналистским бумагомаранием. Однако писал кое-что для себя, в стол, опубликованное лишь в недавнее время.

На Невском, вспоминал Бурнашев, наряду с обычными гетерами в юбках являлось множество таковых в панталонах. «Все это были прехорошенькие собою форейторы… кантонистики, певчие различных хоров, ремесленные ученики опрятных мастерств, преимущественно парикмахерского, обойного, портного, а также лавочные мальчики без мест, молоденькие писарьки военного и морского министерств, наконец даже вицмундирные канцелярские чиновники разных департаментов». Прямо социологический обзор!

Прогуливались юноши по панели медленно, сами услуг не предлагали, но подолгу стояли у фонарей. Если кто на них заглядывался, отвечали улыбкой и следовали за ним, пока мужчина не подзывал лихача. Одно уж к одному — по словам мемуариста, «между молодыми извозчиками, особенно лихачами, было весьма много пареньков, промышлявших этим гнусным промыслом». Любители могли отправиться в трактир, где предлагались номера, или в семейные бани. Иные гетеры в панталонах белились и румянились, носили шелковые локоны до плеч. Встречались среди них распространители французской болезни.

«Расположение к мужеложеству в Петербурге было так развито, что собственно невскопроспектные проститутки начали ощущать страшное к себе пренебрежение, а их хозяйки испытывали дефицит. Вследствие этого девки, гуляя партиями, стали нападать на мальчишек и нередко сильно их били, и тогда на Невском происходили битвы этих гвельфов и гиббелинов, доходившие иногда до порядочного кровопролития». Победы чаще одерживали юбочницы над панталонщиками, одному из которых как-то буквально оторвали ухо…

Прошло сорок лет, и автор неоднократно поминавшегося выше доноса продолжал утверждать, что «порок мужеложества существует уже несколько лет, но никогда не принимал такого размера, как в настоящее время, когда, можно сказать, нет ни одного класса в петербургском населении, среди которого не оказывалось бы много его последователей».

Теоретическое обоснование «порока», данное автором цитируемого текста, не блещет оригинальностью, а в общем, ничем не отличается от мнения современных гомофобов. «Как результат полового пресыщения, порок этот главным образом осуществляется людьми богатыми, для которых отношения с женщинами сделались уже ненавистными, и если кружок этих лиц и пополняется затем людьми неимущими, молодыми, то лишь как жертвами, служащими для удовлетворения первых, причем жертвы эти питают весьма часто глубокое личное презрение к подобного рода промыслу, но отдаются ему тем не менее, хотя и с отвращением, ради выгоды и приобретения средств к веселому и легкому существованию».