Другой путь. Часть 2

Я лежал и прислушивался к тому, что делалось внизу. А внизу по всем углам вагона перекатывался людской говор, и никому не было до меня дела. Человек проехал свою станцию, ввергнув этим свою многочисленную семью в неизбывное горе, а их это не касалось. Никто из них не догадался его разбудить, чтобы избавить мир от лишних слез. И вот он ехал теперь все дальше и дальше, потому что не мог же он спрыгнуть с поезда на ходу!

Опять поезд замедлил ход и остановился. Я еще немного подобрал ноги, чтобы их нельзя было увидеть из прохода. Но особенно сгибать колени тоже нельзя было, чтобы они не торчали над узкой полкой сбоку. Люди выходили из вагона и входили в него, размещаясь на нижних местах. Поезд постоял минут пять и тронулся дальше. А я опять остался на верхней полке. Женский голос внизу попросил кого-то поставить наверх корзину. И корзина, обшитая мешковиной, была поставлена у меня в ногах. Вытянуться после этого во весь рост мне уже было нельзя. Но я не слишком этим огорчился и, оставаясь в прежнем положении, скоро задремал.

Сквозь дремоту я слышал, как поезд останавливался и снова трогался. Проснулся я оттого, что кто-то тронул мои согнутые колени. Это был молодой солдат. Он поставил на край полки фанерный чемодан. Увидев, что я открыл глаза, он сказал:

— Ничего, если постоит?

Я ответил:

— Пожалуйста. А не упадет?

— Нет. Я и шинель сюда заброшу.

И он забросил на чемодан шинель, захлестнувшую мне полой колени. Я не пытался сбросить ее с колен. Так с шинелью на согнутых коленях я повернулся на спину и опять закрыл глаза, погружаясь в дремоту. Но перед тем как по-настоящему заснуть, я успел подумать, что все у меня пока идет гладко и будет идти гладко, если не встретится тот страшный Иван. И плохо мне придется, если он встретится. Не дай бог, чтобы он встретился, ибо кто вырвет меня тогда из его железных рук? Только Юсси Мурто мог бы попытаться это сделать, но до меня ли ему было, погруженному в свои непонятные раздумья! Эй, Юсси! Что приумолк? Говори что-нибудь! Иван ждет. Вот он высится тут надо мной, готовый выловить меня из глубины вагона. Придумай опять какой-нибудь упрек. Ты мастер на упреки. Придерись к чему-нибудь. Ты умеешь придираться. Найди у него какой-нибудь промах и придерись. Ведь это так легко — найти у другого промах, особенно у того, кто взялся за дело, никем еще до него не испробованное. Скажи, что все у него плохо, все никуда не годится. А горы зерна и яблок — это так. Они сами собой у него вырастают. Не признавай в этом его заслуги. Ты все равно найди, к чему прицепиться. Скажи, что с такой земли, кроме хлеба, можно до зимы снять еще кое-что. Скажи, что на такой земле людям приличествует жить в красивых дворцах, а не в земляных домиках. И еще придумай, чем кольнуть, но умолчи о постоянных вторжениях врагов на эту благословенную землю, после которых она недосчитывалась многих миллионов лелеявших ее рук и многих миллионов самых обыкновенных земляных жилищ, а кормить при этом все-таки обязана была не только своих жителей, но и многих других, обитавших далеко вокруг нее. Ты сделай вид, что не знаешь этого, и прицепись к чему-нибудь мелкому, что еще путается у него в ногах. Скажи с умным видом, что яблоки — это не картофель. Их надо бережно, по одному снимать с дерева и по одному класть в корзины или ящики, а не высыпать на землю грудой. Скажи еще, что плохо он выбрит, этот нависающий надо мной огромный Иван, и что простительно это было в ту пору, когда он ломал хребет врагу своим стопудовым кулаком. Но теперь жизнь его течет мирно и размеренно, и не к лицу ему небритая щетина. Придумай что-нибудь вроде этого, великий, мудрый Юсси. Ты все на свете видишь, во все проникаешь своим гениальным умом, не переступая пределов холодных болот и камней далекого Туммалахти. Честь и слава твоей проницательности! Но видишь ли ты оттуда душу другого народа, милый мой Юсси?

Не знаю, сказал ли что-нибудь Юсси Мурто моему Ивану. Вагон укачал меня понемногу и отправил в другое далекое царство, где не было тягостных раздумий, не было вопросов, где все утопало в покое и безмятежности.

60

Спал я не слишком крепко. Согнутые ноги ныли от неудобства. И лишь после того, как была убрана с конца полки корзина, я вытянулся на спине во всю длину и не просыпался до рассвета, но на рассвете опять подобрал ноги. И едва я их подобрал, как чей-то большой чемодан занял место корзины. После этого я снова заснул.

Не знаю, в какое время обходили вагон контролеры, но надо думать, что корзина и чемоданы да еще солдатская шинель выполнили свое назначение — скрыли меня от их глаз. Зато когда я опять проснулся, чемоданов около меня уже не было. Пользуясь этим, я еще раз вытянул затекшие ноги и посмотрел на часы. Ого! Время близилось к десяти. Снизу к моему носу подобрался вкусный запах жареного. Я скосил туда глаза. Там за столиком у окна двое уписывали жареную курицу. Я отвернулся, стараясь не думать о пище, хотя мой запавший живот слишком настоятельно напоминал о себе. В это время кто-то внизу сказал:

— Говорят, контролеры опять с хвоста пошли.

Я быстро подобрал ноги и приподнялся, насколько это было возможно на багажной полке. Боже мой! Об этом я не подумал: ведь я же был теперь виден снизу. Не раздумывая долго, я спустился вниз и немного постоял на месте, приводя себя в порядок и стараясь ни на кого не глядеть. Надо было показать людям, что торопиться мне некуда. Для этого я постоял с полминуты у окна, глядя на пробегавшие мимо леса, а потом неторопливо направился к выходу вперед по ходу поезда.

Но следующий вагон я прошел быстрее, держа на всякий случай перед лицом носовой платок, чтобы меня не узнала проводница. Однако она не видела меня, занятая чем-то в своей каморке. И еще быстрее прошел я два следующих вагона, по-прежнему ни на кого не глядя, ибо не имел права смотреть людям в глаза. Но дальше мне уже не удалось пройти. Дверь следующего вагона оказалась запертой. Я не сразу поверил этому и минуты две бился об нее, дергая ручку. Но потом понял, что это плацкартный вагон, и вернулся на свою площадку.

Ноги плохо держали меня после столь длительного бездействия да еще не подкормленные вовремя. Но, несмотря на это, я заметался по площадке вагона и даже открыл боковую дверь, выглянув наружу. Снаружи на меня дохнул знакомыми запахами густой зеленый лес. Он тянулся вдоль песчаной насыпи плотной живой стеной, уходя своими вершинами к синему небу, по которому плыли редкие белые облака. Это был уже близкий мне северный лес, где темную хвою елей и сосен дополняли своей нежной, трепетной зеленью березы и осины и кое-где оживляли оранжевые рябиновые гроздья. Понизу, вдоль опушки, к ним лепилась мелкая поросль ивы и ольхи.

Я мог бы выпрыгнуть из вагона на ходу и скатиться по песчаной насыпи. Но меня могли увидеть и отправить за мной погоню. Я стоял в дверях, не зная, на что решиться. А контролеры тем временем подходили все ближе, переходя из вагона в вагон. И может быть, они уже дошли до этого вагона. В любую минуту могла открыться дверь на площадку и мог прогреметь суровый возглас: «Ваш билет, гражданин!». Куда было мне деваться?

Но, видно, бог не совсем еще забыл меня на этом свете. Поезд начал понемногу замедлять движение. Я всмотрелся вперед. Там виднелась небольшая станция. Он мог остановиться возле нее, но мог и не остановиться. Остановись, милый поезд, остановись! Он еще замедлил ход. Позади меня лязгнула ручка двери и кто-то вышел из вагона на площадку. Я весь напрягся, ожидая вопроса о билете. Глаза мои скользили по скату насыпи, выискивая место, куда бы спрыгнуть. Но вопроса не последовало. Кто-то молча встал позади меня, дымя папиросой. И еще кто-то вышел на площадку, поставив на пол что-то тяжелое. А за ним в дверях застрял еще кто-то, и чей-то басистый голос ворчливо спросил: «Ты что, спишь ай бабки ставишь?».

Поезд остановился. Я шагнул на перрон и, ни на кого не глядя, направился по нему в самый конец. Сойдя с перрона, я свернул вправо и оказался на дороге. Она подступала к станции откуда-то с юго-востока и, не пересекая железнодорожного полотна, уходила дальше в глубину леса, примерно на северо-восток. Два-три деревянных дома стояли у ее изгиба. Один из них пахнул на меня ароматом печеного хлеба. Но я все шагал и шагал, не оглядываясь и благословляя судьбу за то, что она помогла мне уйти от горького стыда.

Когда дорога основательно углубилась в лес, я осмотрелся и прислушался. Поезд, судя по звуку, уходил куда-то на северо-запад. Я шагал на северо-восток. Позади меня слышались голоса людей, идущих в том же направлении. За поворотом дороги я их не видел. Они тоже, наверно, сошли с поезда и теперь торопились к себе домой, куда-то неподалеку. Если бы их дом находился далеко, они бы ехали туда на машине. Я свернул с дороги в лес, чтобы пропустить их мимо. Лес был густой. Молодая поросль ивы и березы между стволами крупных елей составляла такой плотный заслон, что мне не понадобилось уклоняться особенно далеко от дороги. Притаившись там среди кочек, поросших черничником, я выждал, пока голоса, доносившиеся с дороги, не удалились, и тогда еще раз осмотрелся.

Вот где мне предстояло наконец успокоиться. Я не знал еще, под какой березой или елью это произойдет. Но уже одно то было утешением, что не в жаркой и голой степи оставил я свои бедные кости, а донес их сюда, в этот близкий моему сердцу лесной мир. И тут я заметил, что все кочки вокруг меня полны спелой черники. Руки мои сразу же потянулись к ней, и некоторое время я топтался на месте, обирая ее вокруг себя и кидая в рот.

Потом я двинулся дальше, держась прежнего направления, но от ягод уже не отрывался. Их было много вокруг. Все кочки были ими усеяны. Похоже, что тут их никто не собирал. Медленно продвигаясь вперед, я непрерывно действовал руками и ртом, не упуская, однако, из виду дороги. По ней время от времени проезжали машины или крестьянские телеги обыкновенного размера. Но я не торопился на нее выбираться.