Друзья, любовники, враги

Его пальцы ласкали ее ягодицы, спину, плечи, шею. Потом он обнял ее. Потом лег с ней рядом и, держа ее голову в своих ладонях, поцеловал в губы. Он согнул в колене ее правую ногу, и его рука заскользила у нее между ног, вдоль бедер, по животу. Она не отрываясь смотрела ему в глаза, следя за их выражением. Они сплелись руками и ногами, и она чувствовала каждое его движение. Слышала, как стучит и замирает его сердце, когда она проводила ногтем по его коже, гладила ногу, чувствовала всю силу его эрекции. Потом она медленно облизала свои ладони и пальцы, и когда они сделались достаточно влажными, она взяла его всего.

Она дразнила его своей улыбкой, своим взглядом. Он снова припал к ее рту долгим поцелуем, а потом опустился к ее груди. Его язык чертил маленькие круги около ее сосков. Он раздвинул ей ноги, чтобы сдержать свое обещание. У него есть одна идея, сказал он. Тот самый сюрприз. И она подчинилась ему, потому что его прикосновение уже лишило ее рассудка. Потому что она сгорала от желания.

Она закрыла глаза и позволила делать с собой все, что он хотел. Она чувствовала себя центром вселенной и ее частью.

Он взял ее снова, и вот — словно в свободном падении, удивление на секунду пронзило ее всю, — и она потянулась ладонями к его ягодицам и сильным движением втолкнула его в себя. Теперь он был ее. Весь ее. На веки вечные. Она это знала. Она слышала это в его дыхании, а потом ощутила это в том, как он весь выплеснулся в нее — тепло и нежно, — и как весь он растекался у нее внутри. А он все еще желал ее, он хотел ее больше прежнего. И она — о да! — желала его с такой же силой.

Тяжелый дождь стучал в окно гостиной. Отблески молний освещали замшевую софу, на которой Саша, нагая, лежала в объятиях Гидеона. Они допивали вино. Иногда он подносил к ее губам бокал и сам поил ее вином.

— Она разбила сердце мне, — тихо сказала Саша.

Вино здесь было ни при чем. Она не была пьяна. Просто она пребывала в блаженном состоянии, была переполнена Гидеоном. Она лежала на его груди, словно плыла по волнам, как лодка в водовороте делает круг за кругом в бесконечном движении. Она чуть наклоняла голову, чтобы получить поцелуй в щеку, а потом плыла дальше, и ее рука лежала сверху его руки, которая ласкала ее груди. И они снова разговаривали.

— Женщина была так одинока и так грустна. Вся в себе. Совершенно отрезанная от собственной дочери и от своих внуков.

— А разве они когда-нибудь были близки? — удивился Гидеон.

— Да, — кивнула Саша. — У меня сложилось впечатление, что они были близки, когда Жозетта училась в колледже, была наивна и верила матери. Ну а потом она встретила Тамира, влюбилась в него и стала бояться своих чувств и отца. Что может быть печальнее, чем трагедия с их первым ребенком. Тем самым, которого сбросили с балкона в Дамаске.

Он посмотрел на нее.

— Когда это было?

— Все самое ужасное произошло, по-видимому, в одно и то же время, между 1969 и 1970 годами. Трагедия с ребенком и события в Иордании. Карами уже был восходящей звездой ООП. Но, может быть, если бы не случилась та первая трагедия, то все последующее не переросло бы в такое запредельное насилие. В конце концов, естественно отомстить за убийство ребенка.

Когда заговорил Гидеон, его голос звучал как издалека.

— А она сказала, кто убил ребенка?

— Нет, она этого не сказала, однако ответ напрашивается сам собой. Политические недоразумения в этой части мира случаются между арабами и евреями, и часто дело кончается чьей-то смертью. Может быть, Моссад, а может быть, внутренние разборки в самой ООП.

— Может быть, — сказал он. — Так много враждующих, так много насилия.

— Меня пугает все это насилие, — сказала Саша. — И оно не ограничивается какой-то одной частью мира. Каждый может стать мишенью, и везде может случиться побоище — на любой улице, в любой стране, по любой причине. Взять Рим: невинный ребенок… И это не последний случай. Это будет происходить снова и снова, пока что-то не изменится. Если что-то не предпринять…

Он поцеловал ее в затылок.

— Мне кажется, что ты — агент Моссада.

— Если бы и была, то очень плохим, — ответила она. — Я слишком эмоциональна, слишком беспокоюсь о людях. А те, кто там работает, совсем другие. Впрочем, с тех пор, как я стала свидетельницей всех ужасов в Риме, я бы уже ни за кого не смогла поручиться. Даже за себя.

— Не будем об этом, — сказал он неожиданно напряженным голосом.

— Они живут ненормальной жизнью, — продолжала она. — Телекамеры установлены в спальнях, в детской, на веранде, а чужие люди круглосуточно наблюдают за ними из комнатки с мониторами. Что это за жизнь, когда охранники следят за каждым движением, за каждым поцелуем, за каждым словом. Не жизнь, а сплошной кошмар!

— Так они и живут?

— Это только полдела, — сказала она. — Впрочем, остальное еще удивительнее. Карами отказался от того, чтобы установить систему сигнализации, а также от того, чтобы около его дома постоянно дежурил тунисский полицейский патруль — в помощь его охранникам из ООП. Ради детей он старается вести внешне нормальную жизнь — в отличие от других лидеров ООП, которые два дня подряд не ночуют в одном и том же месте. Но что самое невероятное, он прячет запасной ключ от дома под кадкой с пальмой у входа на тот случай, если кто-то из детей захлопнет дверь изнутри. Это его и погубит. По крайней мере, так считает Елена Вилленев. Вот, чем кончится его игра в нормальную жизнь.

— Как ты думаешь, почему она рассказала тебе так много?

— А кому ей еще это рассказывать? Любой другой попытался бы использовать эту информацию. Женщина одинока, тоскует и не всегда трезва. С кем-то ей нужно поделиться?

— Может быть, прежде чем еще что-то случится, найдется какое-нибудь решение.

— Решение, — простодушно откликнулась Саша, — решение невозможно, пока люди так зациклены на своих идеях, так поглощены своими проблемами. Любое решение просто потонет в море всеобщей ненависти. И если я не понимала и даже не могла представить себе этого раньше, то после Рима мне многое стало ясно. После того, как просмотрела столько пленок и документов… Вообрази, спать с пистолетом под подушкой, как это приходится делать Жозетте Карами.

Он прижался к ней покрепче.

— Есть что-то извращенное во всем этом, — сказала она, лежа у него на груди. — Рядом с матерью и отцом, в соседней комнате спит ребенок. А под подушкой — пистолет. По дому бродят вооруженные охранники, а в спальнях телекамеры. — Она повернулась и посмотрела на него. — Как назвать эту жизнь? Да, они сделались заложниками своей же собственной чертовой революции!

— Мы будем обсуждать это всю ночь?

— Нет. И в общем-то больше и рассказывать нечего. Разве что жареная телятина была твердая, как подошва.