Шрифт:
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Глава первая. НАЧАЛО ПУТИ
Тридцать первого июля тысяча девятьсот восемнадцатого года поезд № 1000 вышел со станции товарной Северных железных дорог.
Митя стоял на площадке вагона и, держась за поручни, смотрел наружу. Впереди неистово дымил паровоз, сзади, раскачиваясь и поталкивая друг друга буферами, бежали теплушки, в них стояли тупорылые «максимы». На платформах, в хвосте поезда, везли две трехдюймовки. Темный облупившийся вокзал уходил назад. Перескакивая через рельсы, бежал за поездом юркий матросик.
Митя
Эта невесть откуда взявшаяся сонливость поражала его самого. Год кочевой агитаторской деятельности приучил его к ощущению, что постоянное перенапряжение и есть нормальное жизненное состояние. Спал он где придется, как придется и сколько придется. Часто это значило: нигде, никак и нисколько.
И вот неделю назад он явился в Москву охрипший, измученный, в обмундировании армейского комиссара, с непоколебимой верой в будущее, с пустым желудком и аршинным мандатом, определяющим весьма широко и весьма туманно права и сферу его деятельности. По мандату выходило, что Дмитрию Рыбакову поручалось делать как русскую, так и мировую революцию, и в этом ответственном деле все лица и учреждения должны были оказывать ему, Дмитрию Рыбакову, всемерное содействие.
Предстояло провести в столице некоторое время, ожидая нового назначения. Мите отвели узкую комнату с выцветшими обоями и широчайшей кушеткой. Электричество в этот первый вечер его московской жизни не горело, в темной комнате в незнакомом ему городе было совершенно нечего делать. Он опустился на кушетку и зевнул. В окно глядел насупленный вечер.
Весь истекший год показался Мите одним исполненным трудов днем. Недели и месяцы мелькнули, как листки календаря, переброшенного от начала года к его концу. Всё путалось в сумеречной дремоте. Глаза слипались. Митя качнулся и опустил голову на твердую подушку. Под самым ухом тонка запела диванная пружина. Он блаженно улыбался, засыпая, пробормотал: «Подремлю минутку» и - проснулся на следующий день уже под вечер.
Три последующих дня он проспал почти целиком, вставал неохотно и, справив в городе необходимые дела, возвращался на кушетку. Он не противился этой естественной реакции измученного организма. Он понимал, что она благодетельна и не может быть продолжительной.
Двадцать восьмого июля Митя зашел в Высший военный совет за командировочными документами. Он получил назначение на Волгу. Недоставало последней подписи на последней бумажке. Митя присел на диван и, как часто случалось в последние дни, тотчас задремал.
Тут кто-то близ него помянул Архангельск и что-то при этом спросил. Последовал резкий и быстрый ответ:
– Да, да, из Архангельска. Прямо с поезда. Мне необходимо видеть сегодня же Владимира Ильича.
Митя открыл глаза и почувствовал, что состояние, в котором он приехал в Москву, исчезло совершенно, что он молод, здоров, свеж. Он потянулся, поднялся с дивана и, сделав шаг к стоявшему возле секретарского стола человеку, спросил с живостью:
– Вы из Архангельска?
Тот быстро обернулся.
– Да. А в чем дело?
Собственно говоря, у него не было никакого дела. Ему просто захотелось узнать что-нибудь об Архангельске, перекинуться о нем с кем-нибудь несколькими словами.
–
Я только что получил назначение на Волгу, - сказал он скороговоркой, - но сам архангелогородец, там и родился, и когда вы сказали, что из Архангельска, а я там уже несколько лет не был.– Владимир Ильич просит вас пройти к нему, - сказал секретарь.
– Иду, - кивнул приезжий и пошел к двери.
Митя проводил его взглядом и повернулся к окну. Каменными черепами стояли полуразрушенные дома, зияя пустыми глазницами окон. Прохожие были редки. Люди в те дни теснились вокруг трибун, буржуек, хлебных лавок. Самым дешевым товаром были деньги. Завтрашний день, ещё не наступив, становился вчерашним…
Генеральше Солодовой подарили на именины охапку дров и четыре кусочка сахару. Она была счастлива…
Молодой человек с упрямым, дерзким лицом, в брюках, сшитых из портьеры, с мешком за плечами, озабоченно ходил по площади, вымеривая её крупными шагами. Отсчитав положенное число шагов, он опустил меток на землю и раскрыл его. В мешке была глина. Молодой человек собирался ставить себе памятник, не надеясь на потомство. Он считал себя не то «эго», не то «ультра», не то «анархо»-футуристом, осмысленную русскую речь в стихах полагал буржуазным предрассудком и уже имел шесть последователей. Обойдя место предполагаемого памятника, он хмуро поглядел в сторону Кремля. За красными зубцами древних стен глухо таились столетия. Под их бременем опадала штукатурка, крошился камень. В Грановитой палате спал вповалку отряд красноармейцев. В других палатах толпились люди, вовсе не спавшие по трое суток. Город удивительной судьбы лежал перед Митей Рыбаковым, и, глядя на него, Митя вспомнил далекий Архангельск, и в его сердце постучалось простое желание увидеть старика отца, покосившиеся деревянные мостки, ведущие к расшатанным воротам, калитку, знакомую дверь…
– Напишу-ка я домой, - решил он и, присев на подоконник, вынул из-за пазухи тетрадь образца тысяча девятьсот восемнадцатого года - с бумагой, серого цвета и древесными щепочками между линеек. Он деловито погрузил карандаш в полудеревянную тетрадь и принялся за письмо, сразу как-то изменившее и направление свое, и характер. Вместо нежного сыновнего послания вышло письмо к другу юности Илюше Левину, с которым он тотчас завел речь о политике и на чём свет стоит громил акул империализма. Как это случилось, он и сам не понял и, перечитав незаконченное письмо, с искренним изумлением пробормотал:
– Скажи пожалуйста, въехал-таки в международное положение!
Он укоризненно покачал головой и хотел было писать дальше, но тут окликнул его секретарь, и Митя, сунув письмо в карман, подошел к столу. Командировка была подписана. Поезд должен был уйти завтра утром… Архангельск потускнел, отодвинулся. Митя ощутил ту привычную подтянутость, какую чувствовал всегда, приступая к новому делу.
В комнату вошел давешний незнакомец. Он держал в руках небольшой листок бумаги. Торопясь к выходу, он увидел Митю и остановился.
– Да, - сказал он, потирая лоб и будто вспоминая забытое.
– Вот что… Вы, кажется, говорили, что родом из Архангельска, ну, вообще из Архангельска.
– Он оглядел Митю быстрым взглядом и, уже торопясь, отрывисто закончил: - Организуется отряд для отправки в Архангельск. Подходят англичане. Местные условия знаете? Очень хорошо. Едемте!
Митя скосил глаза на бумажку, которую держал в руках говоривший. Она адресована была начальнику Высшего военного совета и подписана: «Ваш Ульянов (Ленин)».