Дрянь (сборник)

— Почему ты не ценишь, что, уйдя с Петровки, я тебя никому не передал, а?

Пузо бессильно опустил тяжелые руки. Он уже сдался — как сдавался тысячу раз на моей памяти. «У меня же семья, — объяснил он мне как-то, оправдываясь, — да еще собаки…»

— Ты такого Кадомцева Елизара Петровича знаешь? — спросил я.

Пузо дернул плечами:

— Лично — нет, а слышать — слышал.

— Вот тебе задание: собери мне про него всю информацию, какую сможешь. Причем быстро. Отложи работу, это тебе дешевле встанет, — добавил я на всякий случай, чтобы он не расслаблялся.

Щекастое лицо Пузо повеселело: я не требовал от него ничего сверхординарного. На прощание я дружески хлопнул его по плечу:

— Когда соберусь на пенсию, закажу тебе свой портрет. — В гробу, беззлобно проворчал Пузо.

Лерик, которому я позвонил из автомата, был дома. Они с Лялькой готовы были меня принять.

— Что ты будешь есть? — спросил он деловито.

— Пожалуй, немножко омаров, — сказал я. Он неопределенно хмыкнул.

— А пить?

— «Вдову Клико».

— Заказ принят, — сообщил он. — Подваливай.

Когда-то, много лет назад, мы с Лериком только в такой манере и разговаривали. И сейчас он с готовностью подхватил ее. Много лет назад мы с Лериком были ближайшими друзьями. Потом мы были лютыми врагами. Потом… потом не было ничего. Время обтесало острые грани и дружбы, и вражды, как море обтесывает осколок бутылочного стекла — гладкого и мутного, не способного больше ранить. Смешно ведь двадцать лет спустя переживать детские обиды. Лялька выбрала его — и оказалась права. «Волги», шубы и бриллианты ей со мной не светили. Впрочем, что это я? В семнадцать лет они не светили ей и с Лериком. Это уж после каждый из нас распорядился собой, как смог: он стал преуспевающим кооператором, я — опальным милиционером. И хватит об этом.

«Жорж» весело катил по пустынным в субботний вечер улицам. На Ленинградском проспекте я дал ему шпоры, и он без напряжения мгновенно набрал сто двадцать. «Молодец, — похвалил я его, сбавляя скорость. — Завтра ты можешь пригодиться».

Дверь мне опять открыла Лялька. Но сегодня она выглядела скромнее — джинсы в обтяжку и черный облегающий свитер. В ушах и на шее тоже ничего не было, только на безымянном пальце левой руки посверкивал изумруд на полтора-два карата. Как говорится, скромненько, но со вкусом.

— Без формы ты выглядишь гораздо приятней, — сообщила она мне с обезоруживающей тактичностью. Сама она заметно пополнела за эти годы, и у меня на языке вертелся ответный каламбур насчет ее форм, но я оставил его при себе.

На пороге гостиной возник Лерик, раскрыл объятия и полез целоваться, щекоча усами.

— Пра-ашу, — сделал он приглашающий жест. — Администрация приносит извинения: вместо омаров крабы, вместо «Клико» — «Новосветское». Сами понимаете — время тяжелое, перестроенное.

И мы хохмили под крабы и шампанское, пикировались под семгу и коньячок, смешили Ляльку до слез. Потом она собрала посуду и ушла на кухню варить кофе, а мы остались одни, и Лерик, распечатав пачку «Салема», сказал серьезно:

— Я ведь в прошлый раз не шутил. У меня дело расширяется. А в нашей богоизбранной стране, чем больше у тебя дело, тем сильнее головная боль. Нужны люди… — он запнулся, подбирая слово, — твоей специализации.

Лерик прикурил от зажигалки в кожаном чехольчике, затянулся и посмотрел на меня, как бы оценивая:

— Для начала будешь получать тысячу в месяц плюс премия. — И он подчеркнул: — Для начала.

Я слегка обалдел. На фоне коньяка с шампанским от такого предложения могла закружиться и не такая слабая голова, как моя.

— А что делать?

— Скучать не будешь, — Лерик откинулся в кресле. — Мне ведь тебе про рэкет рассказывать не надо? У меня, например, несколько видеобаров, два комиссионных магазина да плюс игральные автоматы в аэропортах и на вокзалах. Нужно организовать охрану, нужно сопровождать деньги, да мало ли что еще.

— Надо подумать, — сказал я. Мне действительно надо было подумать желательно на трезвую голову. — А пока что у меня к тебе тоже просьбишка. Удели мне завтра часок-другой, поболтаем насчет той кражи у тебя из квартиры.

Лицо Лерика выразило удивление:

— Вот те на! А меня как раз сегодня тягали на Петровка для опознания! Нашелся мой видик и Лялькина шуба! Я так понял, что воров поймали…

— Нет, Лерик, — покачал я головой. — Никого пока не поймали. И поэтому до сих пор есть опасность, что вас могут ограбить еще раз. Так что считай, что я на тебя уже работаю. Пока — бесплатно.

— Отлично! — согласился он. — Хотя больше всего на свете я не люблю, когда мне что-нибудь делают бесплатно. — И пояснил: — Отрыжка социализма…

Ровно в девять я набрал номер Марины.

— О-о, мой рыцарь! — пропела она. — Вас больше не били по головке?

— Нет, — ответил я, — но гладить тоже не гладили.

— Я должна предложить свои услуги? — голос у нее был иронический. Живо представив себе, как она смешно дергает при этих словах носиком, я почувствовал легкое томление внизу живота и быстро сказал:

— Готов встретиться через две с половиной минуты.

— Увы мне! — вздохнула она. — Я уже полчаса, как должна быть у родителей. Маман лежит с мигренью, нужно покормить ужином бабулю и папб. Кстати, — тон ее стал деловым, — ты не голоден?

— Э-э, — проблеял я, — мы тут слегка перекусили…

— Квартира сто семнадцать, — перебила она меня. — Этаж шестой, подъезд третий, дом — стеклянный. Форма одежды — произвольная. Папа большой демократ, а бабуля ничего не видит. Целую. — И на прощание она так чмокнула в трубку, что в ухе у меня зазвенело.

Тщательно повязывая перед зеркалом галстук и облачаясь в свой лучший пиджак, я в некоторой растерянности размышлял о том, что ночь, проведенная в одной постели, еще не повод для знакомства — во всяком случае, с родителями. Растерянность моя усугублялась тем, что я ощущал непреодолимое желание увидеть Марину немедленно, даже в комплексе с подслеповатой бабулей и демократическим папб.

Лев Ильич, а именно так звали демократа, первым делом предложил мне снять пиджак и вообще чувствовать себя как дома. Сам он был в спортивном костюме немыслимого оранжевого цвета, который отлично смотрелся на его тощей, поджарой фигуре. У папб были тонкие чувствительные руки пианиста и удлиненное худое лицо с глубоко посаженными умными глазами, которые выглядывали из глазных впадин, как два хитрых и осторожных зверька.