Дрянь (сборник)

— Дерни за веревочку, дверь откроется, — почему-то вполголоса проговорил Северин. Я потянул шарик вниз.

Эффект был для меня таким же неожиданным, как и сама конструкция. Сначала за дверью тяжело бухнуло, словно молотком, потом что-то затрещало, и вдруг будто посыпались откуда-то в медный таз звонкие шарики. Шарики ударялись о дно, выскакивали и прыгали дальше по длинному коридору, заливаясь смехом, радуясь, что их выпустили на волю, разбегаясь по комнатам в поисках хозяев. И, едва затих последний, щелкнул замок, дверь медленно поползла на нас. Прихожая оказалась ярко освещена. На пороге стояла маленькая, худая как подросток, очень старая женщина с редкими, не очень опрятными, совершенно белыми волосами, с мешковатым, нездорового оттенка лицом и смотрела на нас бесцветными, широко открытыми, абсолютно ничего не выражающими глазами.

У меня сжалось сердце. Вот как выглядит одинокая старость. Она, наверное, одного возраста со своим звонком. Как несправедливо устроена жизнь: старые вещи растут в цене, а люди… Я подумал почему-то, что, наверное, Ольга Троепольская тоже ощущала эту несправедливость, и вдруг впервые представил ее себе не просто как потерпевшую, объект наших профессиональных поисков, а как живого человека. И этот человек мне понравился.

— Это вы из милиции? — спросила Анна Николаевна. Голос у нее был тонкий, скрипучий. — Проходите.

Она зашаркала по коридору, почти не отрывая от пола стоптанных тапок без задника. Несмотря на жару, на ней был грязноватый байковый халат, подвязанный на поясе серым оренбургским платком. Из-под халата виднелись тонкие ноги в шерстяных, облысевших на пятках чулках.

— Совсем антикварная старушка, — пробормотал еле слышно Северин, но я не услышал в его тоне обычных ернических ноток.

В конце коридора она свернула налево, и мы вслед за ней оказались в просторной комнате, где, кроме огромного письменного стола, крытого зеленым сукном (и оттого больше смахивающего на рабочее место бильярдиста, чем ученого), чернокожего дивана с надменной прямой спиной и такого же кресла, все остальное пространство стен было отдано книгам. Я отметил, что даже при такой скупости интерьерного ассортимента запустение сумело наложить на окружающее вполне отчетливую печать. Книги стояли на полках неровно, неаккуратно, иные вверх ногами, другие и вовсе лежали кривыми стопками, кое-где даже не корешками, а торцами наружу. Местами в их рядах зияли внушительные дыры. И поверх всего стелился толстый ковер пыли. Надо полагать, это и был когда-то кабинет профессора Горбатенького.

— Садитесь, — проскрипела хозяйка и сама, подпахнув халат, присела на край кресла. — На диван садитесь, только пыль стряхните. Это от книг пыль, благородная, — она раздумчиво пожевала тонкими бескровными губами и сообщила: — Раньше-то Глафира каждый день сметала ее, Арюша очень следил за этим. Теперь не то. Померла Глафира, скоро три года, как померла. Всех я, дура старая, пережила. А зачем? Ну ничего, скоро книги продам, и пыли не будет. Ничего не будет. Вы сели там, я не вижу? — вдруг забеспокоилась она.

— Сели, Анна Николаевна, сели, — отозвался Северин, направляясь к дивану.

— Тогда говорите, зачем пожаловали.

— Благодаря Ольге Васильевне Троепольской нам стало известно… — начал Стас, и я высоко оценил это дипломатическое начало, — что вас обворовывают какие-то молодые проходимцы, — тут он замолчал выжидательно.

Но старушка молчала.

— Это так, Анна Николаевна? — переспросил Стас, но, снова не дождавшись ответа, почти крикнул: — Вы меня слышите?

— Слышу, слышу, — недовольно ответила хозяйка. — Я слепая, а не глухая. Ну, Ольга! Хорошая ты, но с перехлестом! Надо же, милицию вызвала!

— Так это правда?

Анна Николаевна снова пожевала губами.

— Откуда мне знать? Ольга говорит: воруют они, а у Альберта спросила я, так он такую сцену закатил, книги оставил, убежал, кричал, что не придет никогда больше после такого оскорбления…

— Пришел? — невинно спросил Северин. — Позвонил… Я, говорит, знаю, что вы без меня пропадете. А тут Ольга как раз у меня случилась, схватила трубку и говорит: приходи, говорит, но только при мне. Но недолго, говорит, ходить тебе осталось. Это она на то, значит, намекала, что я книги-то в музей собралась продавать.

— Давно все это было, Анна Николаевна? — спросил я. Она повернула в мою сторону лицо с невидящими глазами.

— Да разве я помню? Моя жизнь какая? День да ночь — сутки прочь. Ах! — вдруг оживилась она. — Это в тот день было, когда она этого товарища приводила, из музея.

— А больше с тех пор этот Альберт вам не звонил?

— Не помню, — подумав, ответила старушка. И добавила без особого сожаления: — Всего не упомнишь…

Северин, видимо, решил, что настало время задавать главные вопросы, ради которых мы пришли:

— Анна Николаевна, вы нам телефончик Альберта не дадите? И второго… Как его зовут?

— Сергеем. А вот телефончиков у меня нет, они мне сами звонят, зачем мне их телефончики?

— Ну, хорошо, — настойчиво гнул свое Северин, — а как они первый раз к вам попали?

— Бог их знает, — устало и равнодушно ответила хозяйка. Ей, похоже, наскучили эти глупые вопросы. — Позвонили, сказали, что насчет книг.

— Но они представились? Сказали, от кого?

— Может, и сказали. Да я запамятовала. Давно это было. Я увидел, что мой друг теряет уже понемногу терпение, и решил временно переменить тему:

— А Ольга как к вам попала?

Перемена, видимо, оказалась удачной, потому что Анна Николаевна впервые за время нашей беседы вдруг заулыбалась.

— Ох, эта Ольга!.. Шальная девчонка! Говорит, услышала их разговор, Алика и Сережи, в магазине услышала. А потом за ними пошла. Нат Пинкертон! Ну надо же! — И сейчас еще, как последней новости, радостно удивлялась хозяйка этому засевшему в памяти воспоминанию. — Прямо в дверь позвонила — здрасте, я ваша тетя! Я, говорит, в газете работаю. Все мне тут прибрала, обед приготовила. А про них все расспрашивала тогда, какую книгу да почем я им продала. Нет, вы только подумайте!..

— А в каком магазине? — спросил Северин. Теперь старуха на звук голоса удивленно повернулась к нему.

— Как в каком? В книжном магазине. Не в рыбном же! — Она снова беззубо заулыбалась собственной шутке.

— Это я понимаю, что в книжном, — бодро, стараясь попасть ей в тон, сказал Стас. — Мне чего интересно? В каком именно?

— А уж это я не знаю, — почему-то обидевшись, ответила хозяйка и подала Северину совет: — Да вы у Ольги спросите! Она скажет.

И тут мне в голову пришла интересная мысль. Я спросил:

— А вы сами, Анна Николаевна, куда носили книги?

— Да тут, рядом, — ответила она. — Из подъезда выйдете и направо. Можно пешочком, можно на троллейбусе одну остановку. На той стороне улицы, вы его сразу увидите. Туда и Адриан Серафимович ходил лет тридцать, покупал, а я уж потом ходила, покуда не ослепла, продавала…

Через четверть часа, поняв, что больше мы от нее ничего не добьемся, мы распрощались с Анной Николаевной, дав ей напоследок твердое обещание в ближайшие дни обязательно прислать к ней Ольгу, которая куда-то пропала, совсем не звонит. Потом мы вышли на улицу, сели в машину, проехали два квартала, развернулись, и Стас притормозил прямо перед большой, полной книг, витриной, над которой из неоновых трубок складывалась надпись: «БУКИНИСТ». Я достал блокнот и сверился с записями. Это был тот самый магазин, где трудилась товароведом Нина Ефимовна Лангуева.