Дубинушка

— Власть!.. Московская… Понимал бы чего.

— Казаки говорят. Соберутся возле магазина и гуторят. А я слушаю. Чай, не глухой.

— Слушаю. Политик нашёлся. Как же это московская власть, — будто бы наша, российская, и свою родимую землю продавать? А нас куда же? Хозяин-то может и сказать: земля моя, убирайтесь к лешему! Ну?.. И куда мы?

— Мы?.. В Италию, а вы — не знаю.

Курносый приблизился к Василию, зашептал на ухо:

— Маленький ты ещё, а потому глупый. Того даже не знаешь, что никакой работы нашим людям в Италии не дадут. Вас на заклание везут. У одного печёнку вырежут, у другого почки, а то и сердце из груди выскребут. И больным итальянцам вставят, а вас на помойку. Об этом весь город знает, газеты пишут, а вы лохи и дурьё деревенское. Беги скорее, говори деду, да дёру отсюда. Понял?..

Прибежал к дедушке, растолкал его и говорит всё это, а он пьяные глаза таращит и понимать ничего не может. Василий снова стал повторять про органы, а дед размахнулся и хрясь его по уху. Да так, что в голове зазвенело. И на другой бок завалился.

Потом Василий матери рассказывал. Она гладила его по голове, утешала:

— Сказки всё это. Ребята попугать тебя захотели.

Пошёл на улицу искать знакомую каслинскую девицу — она тоже согласилась поехать в Италию, — нашёл её на дискотеке; она с каким-то парнем прыгала и дёргалась, и извивалась, как минога на сковородке, а когда он попытался ей чего-то сказать, она толкнула его, — он упал и угодил под ноги какому-то здоровенному парню. Побежал на вокзал и — в Каслинскую, рассказать обо всём слышанном отцу. Про себя думал: если и на этот раз отец не поверит, он найдет газету и покажет ему, и маме, и всем каслинским людям. А не то, так и пойдёт в милицию. Пусть они проверят все документы и запишут адрес, куда отправляют русских людей.

На пристань он добрался к вечеру следующего дня. Перед тем, как подойти к «Постышеву», несколько раз глубоко вздохнул, успокоился и сделал такой вид, что его ничего не волнует и он от нечего делать прогуливается по набережной Волги. Прошёл два-три раза возле входа в речной трамвайчик и краем глаза оглядел человека, сидевшего на лавочке. Это был Вазур, иранец, служивший в охране. Вазур заметил Василия и крикнул:

— Эй ты — маленький казак! Иди сюда, слова тебе скажу.

Василий подошёл, но не близко; умышленно держался на расстоянии. Вазур с видимым спокойствием, но голосом нетвёрдым — таким, каким он обыкновенно говорил после выкуренной трубки слабого наркотика, продолжал:

— Начальник тебя искал. Скоро ходил в Италию, а тебя нет. Твой дед деньги брал, много денег! Тебе тоже давал, а ты зачем бегать?..

Вазур говорил всё тише, язык его едва поворачивался, и было видно, что он не так уж и хотел залучить Василия, однако Василий знал, что эти люди из сказочной страны Иран очень хитрые и их надо бояться. Решил его обмануть. Заговорил:

— Я тоже хочу в Италию. Там много еды, кругом море и всегда тепло. Я приведу твоему хозяину других ребят, много ребят. У них нет родителей. Они все бомжата и хотят в Италию.

— О!.. Это много хорошо. Ты будешь давать ребят, а хозяин даст бакшиш. И тебе даст, и мне даст.

— Пусть даёт деньги. Я тогда приведу ребят.

— Погоди. Один момент. Только один момент.

И он стал звонить по мобильнику. И скоро из пароходика вышел черноволосый толстый господин и Вазур показал ему на Василия. Толстый господин, очевидно он был итальянец, подошёл к Василию и заговорил с ним мирно, даже ласково:

— Ты имеешь много ребят?

— Много. Хоть сто!

— О-о!.. Это будет хорошо. А где они?

— Я их приведу, но мне нужны деньги.

— Деньги? Зачем тебе деньги?

— А тебе зачем нужны ребята? Ты ведь тоже получишь за них деньги.

— О, ты умный! Тебе мало лет, а ума много. Сколько же ты хочешь?

— Десять тысяч долларов.

— Десять тысяч?.. Твой грязный шпана так дорого стоит?

— Это не шпана, а русские ребята. Они хорошие, и — умные.

— Так, так. Сто маленький человек — это хорош. Я дам тебе деньги — тоже хорош. Вот они. Иди и давай тому дяде, кто даст тебе дети.

Василий сунул пачку долларов за пазуху, нехотя поднялся и пошёл прочь от парохода. Итальянец вдогонку ему крикнул:

— Когда будут ребята?

Василий ответил:

— Завтра.

И пошёл вверх по лестнице, ведущей к центральной площади города. Пришёл на вокзал и долго крутился среди пассажиров. Делал неожиданные повороты, нырял то в один угол, то в другой, а то прятался за колонну и отсюда осматривал людей, которые только что были у него за спиной. Так он выслеживал «хвост». Знал, что итальянец обязательно «пришьёт» «хвост» и тот будет неотвязно сопровождать его повсюду. Хитрые это были люди, торговавшие детьми, но и он, Василий, не промах. Вот уже два года он частенько наезжал в город, вливался тут в стаю маленьких бомжей и промышлял с ними еду и деньги. Его называли кто казачонком, а кто шпынём — по причине малого роста. И при каждом новом появлении знакомые ребята кричали: «Шпынь приехал! Шпынь!..» А иные тянули руки, просили: «Хлеб есть?.. Может, фрукту сухую привёз?..» Ребята знали, что казачонок иногда из деревни привозил сушёные яблоки, груши, а в другой раз банку с маринованными грибами или огурцами.

Вышел из-за угла дома, откуда был виден главный вход в городскую милицию. И когда убедился, что никто за ним не наблюдает, прошмыгнул в раскрытую дверь. И тут его встретил дежурный офицер. Он сидел в стеклянной будке и ястребиным взором оглядывал каждого входящего. Он был капитан и звали его Ордан. К удивлению офицеров, служивших в милиции, Ордан плохо говорил по-русски. Местным сотрудникам, которых, кстати, оставалось в милиции всё меньше, Ордан говорил, что он кавказец. В минуты дружеских бесед офицеры подступались к нему, и каждый спрашивал: «Почему ты так плохо говоришь? Кавказцы у нас все хорошо говорят по-русски, а ты мало знаешь наших слов». Ордан обыкновенно сильно раздражался при этих вопросах и отвечал торопливо и сбивчиво: «Что говоришь, приятель? Моя жил в горах — сильно высоко и далеко: там нет русских слов, там мало знай ваш язык, там знай наш язык, родной».

В какой стране находились эти горы, какой он был национальности, никто не знал. Ордан хранил эту тайну как самый важный военный секрет. Зато в милиции знали, что у Ордана три жены и одиннадцать детей. Одну жену и шесть детей школьного возраста он привёз в Россию, а две жены с малыми ребятами до времени оставил там, в горах. Все русские, служившие в управлении городской милиции, знали, что новая демократическая власть, состоящая сплошь из Хакамад да Грефов, всё больше боится пикетов, демонстраций и разных народных шествий; особенно их пугают волнения вроде того, которое недавно произошло в Воронеже по поводу поднятия цен за коммунальные услуги. Вдруг как подобные волнения вздыбятся по всей стране — что тогда делать?.. И потому власть накачивала в милицию тёмных людишек иноземного разлива, мечтала и армию перевести на контракт, чтобы и туда за деньги понабрать субъектов, которые выполнят любой приказ и подавят любые протесты. Ордан был из такой братии, но справедливости ради скажем: вёл он себя тихо и всем улыбался. Однако многим казалось, что это была та самая улыбка, которая бывает на лице повара, когда он острым зубчатым ножом чистит ещё живую рыбу.

Дежурный дал знак Василию, и тот подошёл, заглянул в окошко.

— Кто тебе нужен? — с подчёркнутой вежливостью и как бы даже радостно спросил офицер.

Василий торопко огляделся, сказал:

— Начальник нужен. Самый главный!..

— Но я тоже начальник. Говори, что надо.

— Генерал нужен.

— А если у нас главный полковник?

— Нет, я слышал — генерал. Секрет у меня большой. Ему могу сказать.

— Ну, ладно. Генерал так генерал.

И повёл Василия на третий этаж. Тут офицер прошёл в кабинет начальника, а потом вышел и кивнул парню на дверь: входи, мол.

И Василий вошёл.

Генерал, отвалившись на спинку кресла, равнодушно смотрел на вошедшего паренька. На его одутловатом усталом лице отражалась не то что брезгливость, но явное неудовольствие и тем, что офицер навязал ему парня, и тем, что этот парень был весь обшарпан, грязен с головы до ног, а с ветхой его одежонки, казалось, что-то сыпалось на ковёр и пахло кисловатой прелью. Узенькие азиатские глаза генерала при появлении Василия ещё более сузились, нижняя губа отвисла, мосластые скулы резко обозначились — он сейчас походил на казахского всадника, спрыгнувшего с коня и увидевшего перед собой мальчика, совершенно непохожего на тех ребят, с которыми он рос в родном ауле. Это был один из многочисленных кадров, которых демократическая власть, боящаяся всего русского, откуда-то позвала для наведения порядка в России. При виде паренька он даже ни о чём его не спрашивал. Ждал, что же ему скажет этот мальчик. А Василёк хотя и не возгорелся желанием говорить с неприятным чужим человеком, но делать нечего, раз генерал, то надо.