Дублер
Шрифт:
– В таком случае, раз я поймала букет, значит, точно должна выйти замуж, – бодро констатировала она.
– А я?
– Ничего не могу обещать, – засмеялась Лиза.
– А где папа? – спросила она Ренату, оглядываясь по сторонам.
Хотела бы Рената знать, куда так поспешно от нее сбежал Доценко. Или к кому.
Доценко и Сашка стояли друг перед другом.
– Сын? – потрясенно переспросил Доценко. И уточнил: – Сын Лены?
– И ваш. Сын, – сказал Сашка.
Доценко казалось, что он сам оказался внутри какого-то бабского
– Мы погуляем тут с Машей, – робко встряла Таня, слегка улыбнувшись режиссеру.
Слава богу, встретились. Пускай поговорят вдоволь, они не будут мешаться.
– Можно? – вежливо спросила она разрешения.
Все-таки он тут главный. А они пока – никто. Доценко неопределенно махнул.
Таня с нажимом потянула за руку дочку, которая с большим интересом глядела на своего нового московского дедушку и все оглядывалась, уходить не хотела, но мать потянула ее к картонному загсу.
– Тарелочка! Дожила, дождалась, милая! – победно провозгласила Шура со склеенной, как витраж, тарелкой в руках.
– Петрович. И ты давай к нам!
– Куда ж без Петровича?
Все встали вокруг нетерпеливо глядящего на часы Солнцева, включая эпизодниц, «бабарих» и рабочих. Володька подошел к делу основательно, готовил камеру на треноге, снять групповой портрет. Наконец оператор был готов, настроил обратный таймер и подлетел к группе. И только сейчас заметили, что не хватает главного.
– Подождите, а где Сергей Владимирович?
Все оглянулись в поисках режиссера. Солнцев поднял глаза к потолку. Ему не терпелось свалить отсюда.
– К нему там гости нагрянули, – сказал Петрович.
– Какие гости? – удивленно спросила Лиза.
– Родня ваша, стало быть, с родины, – пожал плечами Петрович.
– Нормально! Вовремя главное! Мы его тут все ждем! – поднялся возмущенный галдеж.
Рената расслабилась: родня – не пассия. А у Лизы взлетели брови. С какой еще родины. «Американцев» она знала, встречались раз в год-два, но особо близки не были. А насчет котловских она понятия не имела, может троюродные какие? К папе часто тянулись те, кого Лиза называла «попросители»: за протекцией, в долг попросить, словечко замолвить, пристроить, устроить…
– Ладно, Никита, давай в центр, а то сбежит!
Все сгрудились вокруг Солнцева, пока не сбежал, тарелку вручили. Защелкали селфи на мобильники. Эпизодницы и актрисы массовки тут же бросились постить себя с секс-символом по фейсбукам и инстаграмам.
Григорьева воткнулась взглядом в воскресший экран компьютера, но интересовал ее не Солнцев-звезда. Ее интересовала тарелка.
– Ну чего, нормально экран? Больше не глючит?
– Лучше б он глючил, – хмуро отозвалась Григорьева.
– Что такое? – склонился Иван ближе к плечу сгорбившейся в крутящемся кресле Григорьевой.
Та увеличила фотку – разборчиво показались имена на тарелке вокруг названия фильма «Свадьба лучшей подруги».
– Пожалуйста! Шапка у них. Все тут, и режиссер, и второй, и художник, и звук, и камера, и хлопа, и грим, и все ассистенты, вон даже шофера вписали.
– Продолжаешь за ними следить?
– Да от них захочешь спрятаться –
не дадут. Полный интернет.– Ну, поздравляю, – похлопал Ваня по плечу, – значит, премьера скоро.
– Вот хоть бы раз! – возмутилась Григорьева. – Хоть бы раз вспомнили, кто им сценарий писал!
– А тебе что – славы надо?
– Мне славы не надо! Меня просто бесит! Они шофера напишут, а сценариста – ни-ког-да!
Григорьева всерьез завелась. Как заводилась каждый раз при виде «тарелок», «экваторов» и «шапок» по своим сценариям. Читай – начала, середины и конца съемок. Григорьева всмотрелась повнимательнее в экран.
– Кстати, режиссера великого Доценко тоже чего-то не видно, – Григорьева удивилась, даже надела очки.
– Он, наверное, тебя испугался и спрятался, – предположил Иван.
Доценко действительно был не с коллективом. Они стояли вдвоем с Сашкой друг перед другом в молчании. Сашка ожидал, что Доценко спросит – сколько ему лет, или как дочку звать или еще что-то в таком роде, но Доценко молчал. Сашка подумал, что Доценко просто не знает, о чем еще тут говорить. Ему хотелось поскорей развязаться и уйти. И ничего такого Сашка к этому чужому человеку не почувствовал.
– Мама вот, передала вам, – Сашка протянул конверт, он волновался, вышло неловко, содержимое конверта рассыпалось на пол – фотографии, письма. Сашка бросился собирать.
– Извините.
Доценко же просто наклонился, поднял конверт с маркой и замер. Свои письма, свой почерк он узнал.
– Заклеено, – как-то глухо констатировал он.
– Мама их не читала, – объяснил Сашка. И зачем-то уточнил – Никто не читал.
Он поднялся с колен со своими детскими фотографиями и теперь не знал, куда их девать. Доценко к ним интереса не проявил, свои держал письма. И молчал.
– Мама просила сказать, что извиняется. Ну вот. Вроде все передал.
Сделал дело – гуляй смело. Сашку разобрала досада на себя, что ползал тут на коленках, на фотографии свои, никому тут, похоже, не нужные, на этого мужика, который мог бы хоть что-то сказать: рад знакомству, как мать, как там погода на родине. Что-нибудь, чтоб прекратить это неловкое молчание. Сашка поискал глазами жену с дочкой, окликнул:
– Тань! Ну я все. Пошли отсюда.
Эх, жалко этой сцены не видела Григорьева. Ее немедленно охватило бы вдохновение, которого она давно уже не ощущала.
– Нет, правда, почему режиссера-то нет на шапке? На тарелке есть. А на шапке – нету, – задумалась Григорьева.
– Знаешь, на кого ты сейчас похожа? – рассмеялся Иван.
Григорьева заинтересованно развернулась – в очках на носу, с растрепанным пучком на затылке, в излюбленном черном свитере, с карандашом во рту (иногда он заменял ей сигарету).
– На Мориарти? – предположила Григорьева. Луиза Мориарти была ее любимой писательницей. Кстати, почему все думают, что Мориарти – мужик?
– На мисс Марпл. С лупой выискивает следы, чтоб уличить злодеев. И вот она обнаруживает – тарелку! В интернете! На самом видном месте!
Иван вошел во вкус, изображал в ролях, ему было смешно. Вообще с Григорьевой всегда смешно.
– Да иди ты! – замахнулась на него Григорьева.
– Что, даже чайку не нальете? Я ей тут компы чиню, – обиделся Иван.