Дублин

– Как это? Когда?

– В вашей проповеди в соборе Христа. Вы называли ее блудницей и Иезавелью.

– Нет!

– А король думает, что называли.

Это было абсурдно, чудовищно, несправедливо. Но Пинчер ничего не мог поделать. Не было никакого следствия, не было шансов оправдаться. Его просто бросили в тюрьму и оставили там ради удовольствия короля. Ему даже намекнули, что возможны другие последствия. Не исключено, что фатальные. И он в муках и рыданиях проводил дни в тесной каменной камере. И тогда обнаружил кое-что еще. Если он думал, что у него есть друзья, так их не было. Ни одного. Ни чиновники из Дублинского замка, ни его поклонники из паствы, ни коллеги из колледжа – никто не пришел к нему. Никто не сказал ни слова в его защиту. Он стал персоной, отмеченной королевской немилостью, и находиться рядом с ним было опасно. Лишь два человека подали Пинчеру какую-то надежду.

Первой была мистрис Тайди. Она приходила каждый день и приносила доктору бульон, печенье, немножко эля или вина. Как некий ангел-хранитель, она его не предала. И не просила ничего, хотя, конечно, доктор ей платил. Он гадал, придет ли сам Тайди, но тот не появился. Но это было не важно, достаточно было и мистрис Тайди. Пинчер честно признавался себе, что без нее он мог впасть в полное отчаяние.

Вторым был Бойл. Без нового графа Корка, насколько знал Пинчер, он мог просидеть в тюрьме до конца своих дней. Но в 1629 году с Божьей помощью важный землевладелец стал главным судьей и к Рождеству того же года распорядился освободить доктора. Более того, покровитель доктора нашел для него землю в Южном Ленстере, а там Пинчер, к немалому своему удовлетворению, обнаружил густые леса, которые можно было вырубить.

И доктор Пинчер вернулся к жизни. Его друзья-пуритане, хотя и не навещали его, все же смотрели на него как на героя. Разве он не пострадал за веру? Студенты аплодировали ему, когда он снова пришел читать лекцию. Но теперь он, как всякий публичный человек, познал горькие плоды пустой восторженности и научился быть благодарным за то, что имеет.

Но одна вещь по-прежнему приводила его в недоумение. Как вообще могли возникнуть такие обвинения? И Пинчер гадал, не мог ли чего-нибудь наговорить кто-нибудь из католиков, входивших в делегацию к королевскому двору, и однажды даже спросил об этом Дойла.

– Если они и говорили что-то, – честно ответил Дойл, – я об этом ничего не знаю.

В общем, загадка продолжала оставаться загадкой.

К тому же и его надежды на возвышение пуританства не оправдались. Поначалу, в то время, когда доктора освободили, были проявлены некоторые новые строгости к католикам. Но все мечты доктора о пуританской церкви были разбиты вдребезги три года спустя, когда на остров прибыл новый лорд-наместник короля Карла.

Уэнтуорт. Само это имя звучало для доктора как проклятие. Ему никогда не забыть то ужасное воскресенье, вскоре после появления нового лорда-наместника. Доктор тогда немного опоздал к утренней службе в соборе Христа. Когда он вошел туда, все уже были на местах, а Уэнтуорт и его большая свита сидели на королевских скамьях. Пинчер, торопливо войдя в собор, нашел для себя местечко в задней части нефа. Спеша, он почти не посмотрел по сторонам, а просто сразу опустился на колени для короткой молитвы и лишь после нее медленно поднял голову и посмотрел в восточную часть храма, на хоры. И похолодел от ужаса.

Вся восточная сторона была полностью изменена. Стол для причастий исчез со своего обычного места в центре хоров, где к нему было легко подойти, его передвинули, а в восточной части на помосте воздвигли высокий алтарь, на который набросили великолепный, весь расшитый золотом, алтарный покров. На алтаре в прекрасных серебряных подсвечниках горели высокие свечи, по шесть в каждом. Перед алтарем стоял служитель в роскошном стихаре, который вполне подошел бы для какой-нибудь папистской церкви в Испании, а то и для самого Рима. Пинчер в ужасе смотрел на страшную картину. Он даже приподнялся с места. И лишь чувство самосохранения удержало его от того, чтобы закричать: «Папизм! Идолопоклонничество!»

И виноват, конечно, проклятый Уэнтуорт. Сомневаться не приходилось. Это был тот самый сорт англиканского ритуала, которому благоволили король Карл и его королева-католичка. Стоящий в отдалении высокий алтарь, свечи, священники в богатых ризах – форма и обряды поставлены над проповедью, власть короля и назначенного им епископа – над истинным учением и властью морали. Разврат и отказ от праведного слова, папизм во всем, кроме названия, то есть все то, что презирали и ненавидели пуритане. Здесь, прямо в соборе Христа – в том месте, где доктор Пинчер проповедовал, в центре протестантского Дублина, в истинном храме кальвинизма посреди дикого моря ирландских суеверий, – создавалось логово папистов и идолопоклонников. И после появления Уэнтуорта Пинчер уже и надеяться не мог на то, что ему снова предложат читать здесь проповеди.

И он совершенно ничего не мог изменить. Собор, центр английской власти, навсегда останется таким. Пинчер с радостью бы отказался от посещения собора, но в его положении это могло бы привести к бесконечным проблемам. И теперь, униженный, он шел в церковь с такой же неохотой, с какой приходили туда католики в прошлые годы. А перемены в соборе Христа шли рука об руку с терпимостью к католикам, что проявлялось не только в компенсациях за новые колонии протестантов в Коннахте. Казалось, доктор становился свидетелем гибели всего того, ради чего трудился.

Но одна только мысль о том, чтобы уехать из Ирландии и вернуться в Англию, вызывала у него отвращение. Это означало бы отказаться и от своего положения в Тринити-колледже, где доктор, несмотря на все перемены, продолжал оставаться важной фигурой. И, кроме того, кто бы в Англии приветствовал его возвращение? Похоже, никто.

Его сестра больше не писала ему. В течение последних лет он отправил ей несколько писем, но ни слова не получил в ответ. Пинчер даже предпринял тайное расследование, чтобы узнать, не умерла ли она или, может, переехала куда-нибудь. Но выяснил, что она живет все там же и пребывает в отменном здравии. О Барнаби он вообще ничего не знал. И похоже, ему стоит подумать о каком-то другом наследнике. Он мог сделать, например, солидное пожертвование колледжу, увековечить свое имя. Но и это говорило бы о признании полного семейного краха. И тем утром во время церковной службы Пинчер вдруг остро осознал, что он стар и одинок.

И потому он втайне был благодарен мистрис Тайди за ее приход.

Было время, когда доктор чувствовал некоторую обиду на Джереми Тайди. Но понимал, что это неразумно. Тайди его не предавал. Когда они встречались, церковный сторож всегда качал головой и говорил:

– Странные дела творятся нынче в соборе Христа, ваша честь.

Но Пинчер, справедливо то было или нет, почему-то никогда не ощущал, что это неодобрение достаточно сильно. А вот преданная мистрис Тайди – это совсем другое дело. Доктор, думая обо всем том, что она делала для него, мог лишь изумляться: как она, тихая простая душа, находила столько сил, чтобы творить добро.

– Я ничему не училась, сэр, – нередко говорила она. – Я даже читать не умею.

А доктор улыбался в ответ.

– Господь ценит нас по делам нашим, – уверял он женщину.

Как-то раз она пришла к нему по-настоящему расстроенной. Некая ее знакомая из города, такая же простая женщина, никому в жизни не сделавшая ничего плохого, вдруг тяжело заболела и, похоже, вот-вот могла умереть. Но та женщина была католичкой.

– Вы всегда говорите, сэр, что Господь сам избирает тех, кто будет спасен, и тех, кто будет проклят…

Возможно ли, спрашивала она, что Господь может потихоньку даровать спасение ее бедной подруге-католичке, несмотря на ее веру?

Не желая разочаровывать добрую женщину, доктор тогда ответил:

– Правда в том, мистрис Тайди, что Божественную мысль человеческий ум понять не может. – А потом, тронутый облегчением, отразившимся на лице женщины, довольно пылко заявил: – Но могу с уверенностью сказать, мистрис Тайди, что вы наверняка попадете в рай.

Сегодня она принесла небольшой сливовый пирог, в который добавила, надеясь, что это не грех, немножко бренди. Пинчер с благодарностью принял дар и спросил, как поживает ее семья. А когда мистрис Тайди сообщила, что ее муж и Фэйтфул очень хотели бы навестить его сегодня, доктор любезно ответил: