Дублинский отдел по расследованию убийств. 6 книг

— А переход между школой и флигелем не запирается?

— Конечно, запирается. И днем и ночью. Но в случае необходимости, если, например, кто-то из пансиона забыл домашнюю работу в комнате или срочно нужна книжка из библиотеки, можно попросить ключ. У секретарши, медсестры и кастелянши — я не шучу, тут правда есть кастелянша — по ключу. В прошлом январе, за четыре месяца до Криса Харпера, ключ медсестры пропал.

— И они не поменяли замок?

Конвей закатила глаза. Подвижная мимика, осанка, жесты — не только в ее лице было что-то иностранное.

— Вроде бы очевидно, да? Ан нет. Ключ лежал на полке, прямо над урной; медсестра решила, что он упал, его выбросили вместе с мусором, так что они сделали новый и забыли, ля-ля-ля, все прекрасно, пока не дошло дело до вопросов. Богом клянусь, не знаю, кто тут самый наивный, детишки или персонал. А если ключ у кого-то из учениц? Она спокойно могла пройти в школу, вылезти через окно и до завтрака творить все что угодно.

— А охранника тут нет?

— Есть, а как же. Они его называют ночным сторожем. Думают, что так звучит благороднее. Он сидит в сторожке, которую мы проезжали, и делает обход каждые два часа. Но мимо него проскользнуть не проблема. Погоди, еще увидишь, какого размера тут территория. Нам сюда.

Калитка в живой изгороди, кованые завитушки, протяжный тихий скрип, когда Конвей ее распахнула. За калиткой теннисный корт, футбольное поле, а дальше снова зелень, старательно ухоженная так, чтобы выглядеть не слишком ухоженной, — не дикий лес, а так, слегка диковатый. Смешение деревьев, которые наверняка растили не один век: березы, дубы, клены. Усыпанные гравием тропинки петляют между клумбами с желтыми и лиловыми цветами. Вся зелень свежая, такая мягкая, что рука скользит по ней, не задерживаясь.

Конвей щелкнула пальцами у меня перед носом:

— Сосредоточься.

— Как они там живут? — спросил я. — Общие спальни или отдельные комнаты?

— Первый и второй год обучения — по шесть на комнату. Третий и четвертый — по четверо, а пятый и шестой — по двое. Так что да, как минимум одного соседа надо перехитрить, если захочешь смыться на свидание. Но вот в чем штука: с третьего года соседей можно выбирать. Так что соседка почти наверняка уже на твоей стороне.

Мы прошли вдоль теннисного корта — сетка провисла, пара мячей валяется в углу. Мне по-прежнему казалось, что окна школы уставились мне в спину.

— И сколько тут девочек в пансионе?

— Шестьдесят с лишним. Но нас интересуют не все. Медсестра давала ключ кому-то из учениц во вторник утром, ключ сразу вернули. В пятницу днем ключ опять просят, а его уже нет. Кабинет медсестры запирается, когда ее нет на месте, и она клянется, что об этом не забывала, по крайней мере, чтоб у нее не таскали "Бенилин" [34] или что она там держит. Так что если ключ сперли, это был кто-то из тех, кто заходил к ней со вторника по пятницу.

34

Сироп от кашля.

Конвей отодвинула ветку, преградившую ей путь, и направилась по одной из многочисленных тропок глубже в парк. Пчелы кружили над цветущими яблонями, пели птицы — не какие-нибудь там крикливые сороки, а веселые мелкие пичуги.

— В журнале медсестры записаны четверо. Эммелин Локк-Блейни, первогодка, живет здесь же; она была так напугана, что чуть не описалась, — не думаю, чтоб она смогла что-нибудь от нас скрыть. Катриона Морган, пятый год, живет дома, что, впрочем, ее не исключает, могла отдать ключ подружке из пансиона, хотя у них довольно тесные группки. Пансионерки и приходящие особо не смешиваются — знаешь, как это бывает.

Прошел год, а она помнит все имена, вот так вот, без всяких усилий. Дело Криса Харпера действительно задело ее за живое.

— Элисон Малдун, третий год, пансионерка, одна из шестерок Хеффернан. И Ребекка О’Мара.

— Опять компания Холли Мэкки.

— Ага. Теперь ты понимаешь, почему мне кажется, что твоя подружка чего-то недоговаривает?

— А зачем они ходили к медсестре, выяснили? Все правда?

— Проверить по-настоящему удалось только Эммелин. Растянула лодыжку при игре в хоккей или поло, или во что они там играют, ее пришлось перевязать. У остальных трех мигрень, менструальные боли, головокружение или еще какая-то хрень в том же роде. Может, правда, может, просто хотели свалить с уроков, а может… — Конвей вскинула бровь. — Получили обезболивающие и возможность прилечь прямо под полкой с ключом.

— И все утверждали, что не прикасались к нему.

— Клялись и божились. Я поверила Эммелин, а вот с остальными… — Опять поднятая бровь. Полоски солнечного света пробивались через листву и падали ей на лицо, напоминая боевую раскраску. — Директриса уверяла, что никто из ее девочек ни за что и никогда бла-бла-бла и что ключ наверняка упал в урну, но замок все-таки поменяла. Лучше поздно, чем никогда. — Конвей остановилась и показала куда-то пальцем: — Смотри. Видишь, вон там?

Длинная низкая постройка с небольшим передним двориком виднелась сквозь рощу справа от нас. Симпатичное здание. Старое, но поблекший кирпич дочиста выскоблен и вычищен.

— Это раньше были конюшни. Для лошадей милорда и миледи. Теперь там сарайчик для садовников их высочеств — их тут на такую громадину трое. Там и хранилась тяпка.

Во дворе никакого движения. Я уже какое-то время удивлялся, куда все пропали. В школе ведь, должно быть, несколько сотен человек как минимум, но никого не видно. Только где-то вдалеке тинк-тинк-тинк, звонкое постукивание металла о металл. И все.

— Сарай держат запертым? — спросил я.

— Не. Там внутри шкаф со всякими средствами против сорняков и ос и прочей такой фигни, вот он заперт. А сами конюшни — заходи кто хочет. Этим дубинам и в голову не пришло, что сарай, считай, набит оружием. Лопаты, тяпки, ножницы, секаторы — полшколы можно перебить. Ну или срубить неплохие деньги, если знать, кому это все толкнуть. — Конвей дернула головой, отгоняя облачко мошки, и прошла дальше по тропинке. — О чем я и сказала директрисе. И знаешь, что она ответила? "Детектив, людей подобного типа наша школа не прельщает". С такой рожей, будто я ей на ковер кучу наложила. Идиотка. Парень лежит с пробитой башкой, а она мне впаривает, что весь их мир состоит из фраппучино и уроков виолончели и даже мыслей дурных ни у кого не возникает. Понял, что я имею в виду под наивностью?

— Это не наивность, — покачал головой я. — Это рассчитанный ход. В подобных заведениях принято следовать указаниям сверху. Если директриса говорит, что все прекрасно и никому не позволено возражать… Да, дело плохо.

Конвей обернулась и посмотрела на меня с любопытством, будто разглядела что-то новое. Это было приятно — идти бок о бок с женщиной, чьи глаза вровень с моими и шаг не короче моего. Легко. На секунду мне даже захотелось, чтоб мы друг другу понравились.

— Плохо для расследования или просто в целом плохо? — спросила она.

— И то и другое. Но скорее в целом. Опасно.

Я ожидал выволочки за драматизм. Вместо этого она просто кивнула и добавила:

— Да, вроде того, верно.

За поворотом тропинки мы вышли из тени деревьев в пятно яркого солнечного цвета.

— Цветы были оттуда.

Синева такая, что, кажется, раньше вообще не видел синего цвета. Гиацинты. Тысячи гиацинтов, по всему склону, под деревьями, как будто высыпавшиеся из какой-то бездонной корзины. От запаха, казалось, могут начаться галлюцинации.