Дух Древнего

— Да? — оскалился я.

— Ну, мне надо будет проконсультироваться, — коротышка отвёл взгляд в сторону. — Но…

— Не стоит, — я окончательно успокоился, отвернулся от него и зашагал к кабинету номер два. — Я сам справлюсь.

* * *

Дверь скрипнула. Я поправил сумку на плече и перешагнул порог. В нос тут же ударил запах мела и пыли, а ребята за ученическими партами повернули головы и дружно посмотрели в мою сторону.

— Проходите скорее, — махнул рукой щуплый мужичок за преподавательским столом, — последнее место свободно, только вас ждём.

Место действительно оказалось последним. За первой партой, недалеко от двери.

Туфли шаркнули по паркету. Сумка задела плакат на стене, и я, уместив её на коленях, уселся на стул. Сосед по парте хотел что-то сказать, но глянул на мои руки и, поморщившись, отодвинулся.

Ха, видимо он ушел из магического зала раньше моей демонстрации. Сам с треугольным кольцом нетитулованного дворянина на пальце, а туда же. Ну и тартар с ним, пусть попробует с Осокиным подружиться. Будут обтекать вместе.

— Сейчас начнём, минутку, — бросил преподаватель.

Он снял серый пиджак. Встряхнул его и повесил на спинку стула. Затем провёл платком по красному лицу. Вытер лоб, взъерошив редкие волосы, и потянулся к своему портфелю у стены.

Я огляделся. Заклеенные, как на зиму, окна объяснили, почему тут так душно. Плакаты на стенах подсказали, что это кабинет истории Египта, а не русского языка. А возмущённые взгляды абитуриентов подтвердили мои выводы, что большинство аристократов жалкие выскочки.

— С вещами припёрся, — прошептала соседке девушка на задней парте, — как на рынок за покупками.

— Заставил всех ждать, — громко усмехнулся длинноволосый парень через ряд от меня, — типичный валенок.

— Как вообще, здесь оказался простолюдин? — возмутился мой сосед по парте и, недовольно засопев, с вызовом посмотрел на меня.

Вздохнул и, расстегнув верхнюю пуговицу рубашки, просунул за воротник два пальца. Вытащил золотую цепочку с перстнем и посмотрел прямо в глаза соседу.

Секундная пауза и волки превратились в щеночков. Волшебство, да и только.

— Эм, — сосед судорожно отпрянул, вскочил на ноги и метнулся к двери.

— М-можно я ч-через час приду со следующим п-потоком? — замерев у выхода, с надеждой во взгляде он уставился на преподавателя?

— Да, но можно и сей… — парень выскочил из кабинета, а преподаватель растерянно посмотрел на нас, — что это с ним?

— Словесное недержание, — пожал я плечами, — говорят, лечится хорошим воспитанием.

— Нда, что ж, — протянул преподаватель и встал из-за стола, — начнём экзамен.

Он вышел на середину класса и, неожиданно, его голос приобрёл властные нотки.

— Я профессор Смирнов Анатолий Альбертович. Сейчас вы напишите сочинение на тему: «Роль истории в современном мире». Старайтесь писать развёрнуто и компактно, чтобы я успел проверить за сегодня. Соблюдайте аккуратность, очень не люблю корявый почерк и черкаши…

— Черкаши никто не любит, — донеслось откуда-то сзади, но шутка не удалась. На весельчака зашикали.

— Поэтому дам бумаги с запасом, — закончил речь Профессор, — если ошибётесь, то перепишите начисто.

Он прошёл вдоль рядов. Раздал стопки разлинованных листов с письменными принадлежностями, и вернулся за преподавательский стол.

— Время пошло, — сообщил он, разворачивая газету. — У вас сорок минут.

Я подвинул к себе бумагу. Ручка привычно скользнула меж пальцев. Стройными рядами побежали мысли.

Первая строка вышла на русском, вторая скользнула в древнегреческую манеру изложения.

Я чертыхнулся. Скомкал лист. Взял новый.

Теперь пошли шумерские обороты. За ними египетские.

Гора скомканной бумаги росла рядом со мной и под моими ногами. Я писал на русском, но манера мышления постоянно срывалась в бронзовую древность. Слова не желали строиться в нужном порядке. Метафоры упрямо выходили из других эпох.

Нда. Слишком много времени я провёл в Вавилоне. Долго жил в Тинисе и Мемфисе. Ещё дольше в Тиринфе и Спарте. Правильно говорят, что хорошо знаешь язык только когда думаешь на нем. Причём так, как коренной житель страны.

У многих это занимает десятилетия. Мне же достаточно пары лет. Так что русский я знаю в совершенстве, и думаю на нём. Дело в другом — я также думаю сразу на всех языках, и не всегда могу распознать на каком именно. При разговорах это незаметно, а вот при письме манера изложения сразу же бросается в глаза. Ох, нужен новый лист…

У меня пот выступил на лбу. Языки путались в голове, как змеи в корзине заклинателя. Тридцать веков истории давили на плечи. Русский, думай только на русском. Современный, живой язык.

— У вас всё в порядке? — профессор выглянул из-за газеты, и посмотрел на растущую горку скомканной бумаги.

— Да, — выдохнул я, комкая очередной лист, — нужные слова подбираю.

Профессор тряхнул газетой. Я заметил, как на меня косится девушка на соседнем ряду. Увидев мой взгляд, она тут же отвернулась.

Новый лист лёг передо мной. Ручка замерла над бумагой. Я представил, что диктую писцу в храме. Затем, как разговариваю с Тихоном. В голове всплыли воспоминания о школе, как я справлялся там, и на бумагу потекли ровные строчки.

Каждая буква выводилась с особым старанием. Сказывались века занятий каллиграфией. В голове стройными рядами проносились знания о частях речи и падежах, спряжениях и склонениях. В очередной раз я понял, что русский язык сложнее древних. Понял, и эта мысль крутилась в голове, пока последняя точка не легла на бумагу.

Выдохнул и перечитал. Ошибок не нашёл и, сложив листок вдвое, размашисто подписал внизу: «Граф Кирилл Орлов».

Только после этого я понял, что в кабинете достаточно шумно.