Духовка Сильвии Плат. Культ

– Как она?

Он резко умолкает, теряется, словно не понимает, о ком речь.

– Джейн.

– Она наверху. Хочешь чаю?

Я влетаю на второй этаж, пренебрегая всеми проявлениями гостеприимства, на ходу снимаю ветровку и кидаю ее на пол у двери. В спальне в нос бьет запах каких-то трав, воздух спертый и удушливый, на прикроватном столике покоится лишь стакан и глубокая чаша с водой – ни армии флакончиков, ни таблеток – ничего из того, что ей в самом деле нужно. Джейн, тоненькая и обессилевшая, лежит под покрывалами почти серая, как застиранная простыня. Я опускаюсь на колени у кровати и беру ее исхудавшую руку в свою. Ее глаза закрыты, но она не спит. Время от времени веки дергаются, изо рта вырываются приглушенные стоны и слова, которые я не в силах разобрать.

– Почему ты не сказала? Почему не сказала мне? – шепчу я, прижимая ее ладонь к губам.

– Я хотела для тебя хорошей жизни…

Поднимаю взгляд, уставившись на бесцветное лицо и сухие потрескавшиеся губы.

– Рак?

– Да.

– Я могла вылечить тебя. Если бы ты сказала, если бы только позволила позаботиться о тебе.

– Вылечить? У нас нет денег…

– Я отдала бы все, что у меня есть.

– Тебе это нужнее, чтобы сбежать… из этого места.

Она надолго затихает, в груди у нее все хрипит при малейшем вдохе – жерло вулкана. Я подаю ей стакан с водой, но она отмахивается и заходится в затяжном кашле.

– У тебя есть деньги? Есть где жить?

– Да, не беспокойся ни о чем.

– Это хорошо. – Она пытается сжать мою руку, но получаются легкие поглаживания. – Забери ее как можно скорее. Заберешь?

– Да.

– Что бы ни случилось, забери ее. Прошу, забери. – Притаившаяся в уголке глаза слеза сбегает по виску и исчезает в поседевших волосах. Я помню ее иной, помню темные волосы и выделяющиеся на их фоне умные серые глаза с зелеными крапинками. Помню ее шестилетней давности. Это больно.

Утерев мокрую дорожку, целую ее в лоб.

– Это моя последняя просьба.

– Джейн, я обещала. Я обещаю.

Сжимаю ее руку, чтобы придать сил, и впиваюсь ладонью в кольцо на руке. То самое кольцо с зеленым демантоидом, которое я пыталась забыть. Она нашла его. Носит его.

– Зачем? – спрашиваю я, проводя по гладкому камню.

– Оно принадлежало ей.

– Знаю, потому и спрашиваю.

– Я думала, оно потерялось… – Как и мама.

– Оно было у меня. Она оставила его, перед тем как уйти.

– Возьми его. Возьми, оно мне больше не нужно.

Я не хочу его видеть, не хочу о нем знать, но и спорить с умирающей – тоже. Снимаю кольцо с исхудавшего пальца и надеваю на свой. Цвет камня напоминает цвет глаз Патрика в яркий солнечный день – у меня такой же. Думала ли мать об этом, когда оставляла его?

Джейн пытается что-то прохрипеть, жмурится, из глаз катятся слезы.

– Мне так страшно, Флоренс. Так страшно. Я не хочу умирать… я хочу видеть, как растет моя дочь…

Внутри все переворачивается от этой искренней, но безнадежной мольбы, и я часто моргаю, выпиваю воды, чтобы не разреветься у ее постели.

Роберт заходит в комнату и ставит поднос с двумя чашками на прикроватный столик.

– Вколи ей что-нибудь! Разве не видишь, как она мучается?

– У нас ничего нет.

– Почему? У тебя в доме человек, умирающий от рака, должны же быть… Черт! – Я всегда знала, что он не любит ее и на сотую долю того, как любил мою мать, не любит так, как она заслуживает.

– Я напою ее чаем, после чая ей полегчает. – Он приподнимает ее, взбивает подушку, садится рядом на кровать и поит с ложки чаем. Это выглядит так бессмысленно, так глупо, словно он пытается вычерпать воду из лодки, которая уже опустилась на дно.

Я хватаю свечу и начинаю метаться по комнате в попытке найти лекарства: заглядываю в шкаф, во все ящики – их содержимое гремит и шуршит; переворачиваю вверх дном все полки в ванной. Это не поможет, но застой губителен – я умру, если буду стоять на месте.

– Что ты делаешь? – спрашивает Роберт, когда я возвращаюсь в спальню.

– Ищу то, что ей поможет.

– В доме нет лекарств. Это запрещено. И машина… Спрячь ее, ключи от гаража…

– Что? Что значит «запрещено»?

– Только Бог решает, когда и кому умирать.

Я едва сдерживаюсь, чтобы не замахнуться на него, не запустить в него свечу, но из груди Джейн вырывается стон, и мы на время забываем о споре.

– Ты обращался к Доктору? У него же наверняка должно что-то быть.

Роберт слабо качает головой.

– Что? – взрываюсь я. – Не обращался или ничего нет?

– У него ничего нет, кроме бинтов и трав. Он дал мне немного для чая…

– Что это за врач такой?

От бессилия я поправляю подушку и одеяло, тщетно пытаюсь обеспечить Джейн комфорт, который ей никогда не будет доступен. Мысли с бешеной скоростью крутятся в голове: что, если вернуться в город и добыть лекарства? Я могу позвонить кому-нибудь. Но кому? Тут помогут только сильнодействующие наркотические анальгетики вроде морфина, но никто не даст их без рецепта. Я растекаюсь лужицей у кровати, продолжая хвататься за тонкие, как веточки, руки Джейн.

– Почему ты не сказал мне?

– Она запретила.

– С каких пор ты делаешь то, о чем тебя просят?

Лицо Роберта странно искажается – он не думал об этом прежде, давно не думал о жизни вне Корка. Или ему помогли не думать?

– У нас нет телефонов, а письма не доходят до адресатов из внешнего мира. Такова воля Господа. Внешний мир опасен. Так говорит Доктор.

– Да что с тобой? Ты жил во внешнем мире большую часть жизни и был всем доволен.

– Не был. – Глаза Роберта стекленеют, мутнеют пуще прежнего, лицо – гипсовая маска, неживое, искусственное, точно я веду беседу с ростовой куклой.

– За последние годы я стал ближе к Богу. Я чувствую его, и мне легче. Я отдаю свою судьбу и ее судьбу в его руки.

– В чьи руки? Бога или Доктора?

Роберт не отвечает – я и не жду ответа, хватаю полотенце и смачиваю его в чаше с водой, протирая вспотевшее лицо Джейн.

– Когда случился рецидив? – спрашиваю я деловым тоном.

– Четыре месяца назад. Она упала в обморок на службе. Начала кашлять кровью… Мы обратились к Доктору, но он сказал, что на все воля Господня. Мы молились за нее в церкви всем приходом, но такова его воля…

– Его воля может поцеловать меня в задницу. И ваш Господь, и Доктор тоже! – Я вскакиваю, кидая в него полотенце. – Ты не представляешь, как я сейчас тебя ненавижу.

Роберт до безобразия спокоен, давно смирился с необратимостью судьбы. К черту судьбу! К черту их всех!

Он берет полотенце и как ни в чем не бывало проводит по лбу Джейн.

– Вчера приходил отец Кеннел, молился за упокой ее души. Джейн всегда так радуется ему…

– Преподобный? И часто он приходит?