Дура LEX

— Не верю я почему-то этому Мареку. Не выглядит он серьезным человеком.

— Алик, серьезные люди границу не переходят. Если ты сейчас со мной, ты тоже несерьезный человек.

— Да, я тоже несерьезный человек, — согласился со мной Алик. — Не верю я Мареку.

— А что мы теряем? — опять сонно спросил я.

— Темп теряем. Могли бы лучше осмотреться в Башке.

— Всю Башку, наверное, можно обойти за пять минут.

— Слышу русскую речь! — раздался вдруг голос. Это произнес симпатичный парень, сидевший у Алика за спиной. Парень наклонился к нам и улыбался.

Познакомились. Парня звали Володей, работал он на «Свободе» в Мюнхене, жил с семьей в Вене. Жена его была чешка. Володя возвращался домой после работы. Я все ждал, когда он расскажет, как переходил границу из Югославии в Австрию, но этого не произошло. Наверное, жизнь в Вене была скучная, потому что он начал усиленно приглашать нас с Аликом в гости. Я попросил у него карточку и сказал, что позвоню, если у нас будут трудности в дороге. Володя попытался уточнить, какие именно трудности нас ожидают, но я не стал вдаваться в подробности. Мне было любопытно, сумеет ли он по радио «Свобода» сообщить миру, если с нами что-то случится. Володя сказал, что сумеет, но я понял, что не сумеет. На всякий случай я записал наши имена и фамилии на листке бумаги и дал Володе. Также записал домашний телефон Алика и попросил позвонить Ляле, если в течение двух недель я не сообщу, что с нами все в порядке. Володя показался мне человеком нашего круга, и у меня стало легче на душе. А сумеет или не сумеет он что-то — там будет видно.

* * *

Уже вечерело, когда в Линце мы сошли с поезда. Взяли такси и поехали по адресу, который Марек записал на листке бумаги, выдранном из самолетного журнала «ПанАм». Шофер высадил нас у комплекса из нескольких унылых трехэтажных зданий. В воздухе витали некапиталистические запахи. Алик, превратившийся вдруг из Ватсона в Шерлока Холмса, заметил, что не видит на паркинге никаких «Лад» или «Жигулей». Это наблюдение нас встревожило. Мы вошли в здание с нужным номером и поднялись на второй этаж. Дверь открыла чешка, на которую в иное время я бы обратил большее внимание. Увы, это была не Ружена. Спросили у нее про Марека и Ивана. Она сказала, что Иван где-то пьет в ожидании Марека, который еще не приехал. Мы сказали ей, что летели с Мареком в одном самолете, но эта информация никак не повлияла на ситуацию — чешка по-прежнему не знала, где Марек, Иван или Ружена. Зайти внутрь она не пригласила. Мрачные предсказания Алика начали сбываться — Марек о нас забыл. Встретил брата, давно не виделись, понятное дело, забухали.

Мы, как глупые пни, стояли на паркинге, вглядываясь в подъезжающие машины.

— Ты хоть помнишь, как «Лада» выглядит? — спросил Алик.

— Конечно, помню. Грязный такой кирпичик. На нем еще «Лада» написано латинскими буквами, сзади, на багажнике.

— Куда подевался этот блядский Марек? Кстати, когда отходит последний поезд на Зальцбург? Ты вроде проверял расписание на вокзале.

— Через полтора часа. Если на него сядем, к одиннадцати будем в Зальцбурге.

— А ночевать где будем?

— Не знаю. Где-нибудь на вокзале. Рано утром отправляется поезд на Загреб, если мы его пропустим, нам придется дожидаться поезда, каким мы приехали, а он отходит только в пять часов дня. Давай уж на вокзале как-то перекантуемся.

— Надо было бы позвонить по телефону, который оставил Марек. Хотя я больше на него не рассчитываю — а если он забухает, когда надо будет идти нас встречать?

Неподалеку светилась вывеска «Hоtel», и мы поплелись на этот огонек. Мы вошли, и нас вновь обступил капитализм. На английском попросили портье набрать номер телефона, записанный на той же бумажке, что и адрес. Пожилой австриец набрал номер и дал мне трубку. Я услышал смех, музыку, какой-то шум. Мне что-то сказали по-немецки, и я сказал: «Их виль шпрахе мит Ружена». Я не понял, что мне ответили, и повторил свою просьбу по-русски. Ответа я опять не понял и дал трубку портье, сказав, что мне нужно поговорить с Руженой или Иваном. Но великолепный немецкий австрийца тоже не помог — он с трудом понял, что их нет и неизвестно, когда будут. Австриец нажал какую-то кнопку, и из телефонного аппарата вылез счет за разговор. Он оказался астрономическим. Мы спросили австрийца, легко ли поймать такси, и он ответил, что невозможно — такси нужно заказывать. Заказ такси мне стоил еще долларов пять.

Мы прибыли в Зальцбург ровно в одиннадцать часов вечера. Прошлись взад-вперед по перрону. Ночевать на вокзале было негде. Мы падали от усталости, пытаясь найти укромное местечко, где можно было бы прилечь и закрыть глаза. Вышли на привокзальную площадь.

— Здесь родился Моцарт, — сказал Алик.

— И Гитлер, — сказал я.

— Гитлер родился в Браунау, но это недалеко, — поправил меня Алик.

Мы побродили по пустой площади, затем вернулись на вокзал. Чисто, но вокзал есть вокзал — своя компания алкашей все же присутствовала. Внешне они были похожи на харьковских забулдыг, но говорили все-таки по-немецки. Киоск на вокзале был еще открыт, и алкаши то и дело подходили к местной тете Клаве наполнить кружечку. Мы тоже купили пива, кусок холодной курицы и два яйца, сваренные вкрутую. Ровно в полночь тетя Клава опустила металлические жалюзи. Зальцбург, родина Моцарта и, если не мелочиться, Гитлера, отошел ко сну.

Я нашел пустые картонные ящики в правом крыле (какая разница, откуда смотреть) вокзала. Ящики были громадные, наверное, из-под холодильников. Забрался в один из ящиков, накрылся куском другого и заснул. До сих пор не знаю, где спал Алик и спал ли он в ту ночь вообще. Никто ему не мешал найти такой же ящик. При желании много чего можно найти на вокзале.

Проснулся я рано и пошел искать Алика. Нашел, и мы вместе с проснувшимися алкашами (не знаю, где они спали) встали в очередь у киоска, ожидая фрау Клаву. Она подняла жалюзи ровно в шесть утра. Мы съели по булочке и выпили апельсинового соку. Через час подошел поезд на Загреб. С тяжелым чувством мы влезли в вагон и сели у окна друг против друга.

* * *

В авиации есть термин «бессобытийный полет». Когда полет бессобытийный, это очень хорошо. Именно таким был наш въезд в Югославию. Паспорта проверили два вполне цивилизованных пограничника, которые поставили штамп въезда и двинулись по проходу дальше. Мы простояли на пограничном пункте около часа. За окном вагона лежала Югославия — страна наших будущих подвигов и возможного тюремного заключения на долгий срок.

Поезд дернулся, и краски утратили интенсивность. Выцветшие крыши, не такие ровные заборы, не такие упитанные домашние животные, кое-где кучи хлама. Или этот избитый кинорежиссерский трюк с переходом с цветной пленки на черно-белую происходил только в моем антикоммунистическом сознании? Я спросил у Алика, каковы его впечатления, и оказалось, что он тоже антикоммунист. А то я не знал!

В вагон заходили все новые югославы, похожие на цыган и, наверное, на югославов. Все мужики курили, все женщины ели яйца и колбасу. Как и у Зорана с Душаном, у мужиков были тонкие носы и немного выпирающие скулы. Никто не был чисто выбрит. Наверное, это были крестьяне. На нас, американцев, никто не обращал никакого внимания.

Мы сошли с поезда в Загребе. Или это был Харьков? Сортирные запахи, бабы с мешками, нищие, просящие подаяния. Знакомую советскую картину нарушали иностранные машины. Тут же на вокзале мы обменяли доллары на динары и сели в такси-«Мерседес», чтобы ехать забирать забронированное «Рено-4». Пункт проката машин занимал одноэтажное строение посреди пустыря на окраине города. Несколько тревожных минут, пока клерк нашел мой заказ. Сначала я говорил по-английски, но потом перешел на русский, что вызвало у клерка вздох облегчения. Я спросил, как выехать на шоссе на Риеку и за сколько я доберусь до острова Крк.

— Теперь, когда мост построили, за быстро, — ответил клерк.

— Что, неужели уже закончили строительство моста? — с неподдельным восторгом спросил я.

— Так давно уже, почти год назад.

— А я на карте никакого моста не видел.

— Вот на этой карте уже есть, а на других до сих пор нет. — Клерк протянул мне карту.

«Рено-4» выглядела сделанной из картона: двери совсем тонкие, окна не опускались, а открывались, как форточки, кулиса в форме клюки торчала из приборной доски. Чтобы переключить скорость, ее требовалось сначала дернуть на себя, а потом воткнуть в нужное положение. Крыша была овальной и тоже очень тонкой. Мы погрузились и поехали сначала обратно в Загреб, так как я хотел заехать в гостиницу, где я забронировал номер, и лично убедиться, что все в порядке.

Гостиница оказалась в красивом, уютном районе. Мы вошли и тут же услышали громкую американскую речь — в фойе расположилась группа молодых ребят, очевидно, студенты на каникулах. У меня стало спокойнее на душе, и я поприветствовал их: «Хеллоу, пипл». «Пипл» оказался из разных штатов, кто из Миннесоты, кто из Огайо. Я сказал, что я из Нью-Йорка, а Алик из Нью-Джерси. Пять минут легкого, по сути, никакого разговора, а все равно было приятно, что земляков встретил. Наверное, я мандражировал, если затеял этот разговор. Такие же пустые и бесполезные разговоры заводят с медсестрой, которая везет тебя в операционную, — все, что тебе нужно, это слово, признак жизни, косвенное подтверждение, что все в порядке. Вот американские студенты в Югославии, все живы и здоровы, и с тобой точно так все и будет.