Дураки умирают

В принципе я пошел на эту вечеринку ради того, чтобы встретиться с Кларой Форд, которую полагал самым лучшим американским кинокритиком. Потрясающе умная женщина, виртуозно владеющая пером, она прочитывала множество книг, смотрела все фильмы, и в девяносто девяти случаях из ста ее мнение полностью совпадало с моим. Если она хвалила фильм, я точно знал, что я могу на него идти: возможно, он мне тоже понравится, но уж в любом случае я смогу высидеть в зале до окончания сеанса. Ее рецензии максимально приблизились к художественной прозе, но при этом она никогда не мнила себя писателем. Положение критика полностью ее устраивало.

Шансов поговорить с ней у меня было немного, но я особо и не переживал. Мне лишь хотелось увидеть ее вживую. Пришла она с Келлино, и он не отпускал ее от себя. А поскольку вокруг него мгновенно собиралась толпа, Клара Форд тоже оказалась в центре внимания. Так что я сидел в углу и наблюдал.

Лицо Клары, небольшого росточка миниатюрной женщины, светилось умом, так что в моих глазах она выглядела писаной красавицей. В ней каким-то образом уживались предельная жесткость и наивность. Она могла выставить других нью-йоркских кинокритиков последними дилетантами, очень аргументированно, словно окружной прокурор, располагающий неопровержимыми уликами. Она могла разнести в пух и прах парня, чьи юмористические колонки о киношных делах в воскресном приложении вызывали не смех, а раздражение. Она так врезала одному апологету авангардистского кино, что потом ему пришлось долго доказывать, что он не верблюд.

Я видел, что вечеринка ей нравится. И она понимала, что Келлино своими ухаживаниями дурит ей голову. А Келлино так лучился обаянием, что казалось, передо мной не реальная жизнь, а сцена из фильма. Келлино поигрывал ямочками на щеках, как мускулами, и Клара Форд, несмотря на ум и проницательность, уже начала таять.

— Вы думаете, Келлино позволит ей трахнуть себя на первом свидании? — внезапно раздался голос у моего плеча.

Принадлежал голос очень миловидной блондинке, уже далеко не девушке. Я предположил, что ей где-то под тридцать. Как и у Клары Форд, ум придавал особую красоту ее лицу.

Белоснежная кожа обтягивала высокие скулы, и я заметил, что кожа эта прекрасно обходится без макияжа. А ее большие карие глаза могли загораться радостью ребенка и становиться трагичными, как у героинь Дюма. Возможно, в момент нашей встречи такие сравнения не пришли мне в голову. Возможно, они появились позже. Тогда ее карие глаза озорно поблескивали. Похоже, ей нравилось пребывать на периферии, а не в центре событий. Чем-то она напоминала подростка, ужасно довольного тем, что его оставили в покое и теперь он может заняться интересующим его делом. Я представился и услышал в ответ, что ее зовут Джанель Ламберт.

Теперь я ее узнал. Видел в эпизодических ролях в нескольких фильмах, и она всегда играла очень хорошо. С полной самоотдачей. Не вызывало сомнений, что она восхищена Кларой Форд и, наверное, всякий раз раскрывала ее статью с надеждой, что критик напишет и про нее. Видать, не написала, потому что Джанель определенно дулась. Другая женщина сочла бы необходимым пройтись по Кларе, но Джанель все-таки не держала на нее зла.

Она знала, кто я такой, и произнесла по поводу моей книги положенные слова. Я, как обычно, сделал вид, что пропускаю комплименты мимо ушей. Мне нравилось, как она одета — скромно, но со вкусом, и никакой тебе высокой моды.

— Подойдем, — предложила она.

Я думал, что она хочет пообщаться с Келлино, но, когда мы смешались с толпой, понял, что ей очень хочется завязать разговор с Кларой. Джанель говорила что-то умное, но Форд не ответила взаимностью, возможно, потому, я, во всяком случае, так подумал, чтобы не привлекать лишнего внимания к такой красавице.

Внезапно Джанель повернулась и вышла из группы окруживших Келлино и Форд людей. Я последовал за ней. Я видел лишь ее спину, но у двери, догнав ее, обнаружил, что она плачет.

Как же ей шли слезы! На золотисто-коричневой радужке глаз проступили черные точки, а может, коричневые, более темного оттенка (потом я выяснил, что Джанель носила контактные линзы), и слезы оптически увеличивали глаза, добавляли золотистости. Я также понял, что глаза она немного подкрасила, потому что от слез потекла тушь.

— Вы прекрасны, когда плачете, — имитировал я Келлино в одной из сыгранных им ролей героя-любовника.

— Пошел ты на хер, Келлино, — ответила она.

Я ненавижу матерящихся женщин. Но только у нее слово «хер» звучало мелодично и дружелюбно. Наверное, сказался южный акцент.

Может, такое впечатление создалось у меня потому, что слово это вошло в ее лексикон в самое последнее время. Может, потому, что она улыбалась, давая мне понять, что обращается не к Келлино, а к его имитатору. Улыбалась она во весь рот.

— Не знаю, почему я такая глупая. Но я никогда не хожу на вечеринки. И на эту пришла лишь потому, что хотела повидаться с ней. Я от нее в восторге.

— Она хороший критик, — согласился я.

— И она такая умная. Однажды она так хорошо написала обо мне. Я думала, что я ей нравлюсь. А сегодня она меня в упор не видела. Уж не знаю почему.

— На то есть веские причины. Вы прекрасны, а она — нет. На этот вечер у нее есть определенные планы в отношении Келлино, и она не хочет, чтобы он отвлекался на вас.

— Это глупо. Я не люблю актеров.

— Но вы прекрасны, — настаивал я. — И ума вам не занимать. Она просто обязана вас ненавидеть.

Впервые она посмотрела на меня с неподдельным интересом. Мне-то она уже давно нравилась. За то, что красива. За то, что не ходит на вечеринки. За то, что не любит актеров, даже таких обаятельных красавцев, как Келлино, в безупречно сшитых костюмах, с тщательно уложенными волосами. И за то, что умна. Опять же, она могла плакать на людях только потому, что кинокритик не пожелала с ней общаться. Вот эта ранимость и побудила меня пригласить Джанель на обед и в кино. Я не знал, что Озано мог бы просветить меня на этот счет. Ранимая женщина может убить тебя в любой момент.

Пусть это покажется странным, но сексуального влечения к Джанель я не испытывал. Просто она мне чертовски понравилась. Несмотря на красоту и удивительно счастливую, пусть и с непросохшими слезами, улыбку, с первого взгляда на сексуальную женщину она не тянула. А может, сказалась моя неопытность в этом вопросе. Потому что позже, увидев ее, Озано безапелляционно заявил, что она излучает сексуальность, как раскаленная вольфрамовая нить — свет. Я передал Джанель слова Озано, и она сказала, что это, должно быть, случилось с ней после того, как она встретила меня, так как раньше она обходилась без секса. Когда я начал подтрунивать над ней, говоря, что такого быть не может, она радостно мне улыбнулась и спросила, доводилось ли мне слышать о вибраторах?