Дураки

Иду к Орловскому договариваться о съемке. Ну и, конечно, выясню его отношение к 30 октября.

Иду — это громко сказано. Попасть к Орловскому не так-то просто. Помощник, как обычно, отвечает уклончиво (у него такая должность — ограждать), обещает доложить при случае. Но пока самзанят. Лучше всего позвонить недельки через две...

Ладно, завтра суббота, прорвусь.

Прихожу к подъезду в 9.45 (Орловский в субботу обычно приезжает к десяти), звоню снизу помощнику. «Шефа нет и сегодня не будет». Пошел к левому подъезду, встал у ворот. Наблюдаю суету вокруг. Одна машина подкатила, вторая. В машинах люди в штатском, оглядываются по-хозяйски. Из здания напротив вышли два милиционера... Это всегда очень забавно наблюдать: суету перед явлением,особенно если знаешь о нем заранее... Пронеслась «Волга» Орловского — в отличие от предшественников он ездит на «Волге» и без эскорта; одна машина ГАИ. Но сидеть впереди ему не положено — там человек из охраны, так что меня Евсей Ефремович не заметил.

Позвонил помощнику снова. У шефа совещание. Тогда я решил позвонить Федоровичу. Прошу его зайти, доложить шефу, что я к нему рвусь.

— Зачем? — настороженно спрашивает Федорович. Объясняю про фильм, о 30-м, естественно, умалчиваю.

— Сегодня он занят и никого не станет слушать. Да сейчас его и нет...

Все ясно. Его нет и не будет. Он проводит совещание. До вторника.

Ладно, вышел на улицу, нахально встал прямо против окон высокого кабинета на пятом этаже. Я знаю, что Орловский любит размышлять, стоя у окна. Закуриваю. Через пять минут из парадного подъезда выскакивает постовой милиционер.

— Пройдите! Евсей Ефремович вас просит.

— Ты чего не заходишь? — встречает с улыбкой. Сниматься в фильме наотрез отказывается. Никто, мол, не поймет. Я настаиваю, нажимаю на его заслуги, но отказ категоричный, хотя чувствуется, что моя настойчивость его не слишком раздражает. Просто сейчас не до кино. О 30-м заговаривает сам.

— Вы там все с режиссерами... У кладбища они, кажется, снимали?.. Я своих просил показать, но что-то никак не могут найти пленку.

— Задание понял, — говорю я с готовностью. Орловский продолжает, как бы не услышав:

— Не могу разобраться... Мне доложили, я тут же связался с председателем президиума Старозевичем, попросил создать комиссию, обязательно включить представителей интеллигенции. Комиссия заверила: все в порядке, никаких нарушений... Пригласил руководство МВД — в один голос честью офицеров клянутся: ничего не было. А вы тут шумите... Пришлось звонить в Москву, попросил МВД СССР прислать проверку — тот же результат. Всех опросили, все уверяют, что ничего не было. А народ шумит... Самому, что ли, заниматься расследованием?..

На душе у меня отлегло. Когда человека знаешь с хорошей стороны, всегда приятно, что не надо разочаровываться.

Две недели, все забросив, собираем снимки, показания свидетелей, видеопленки — делаем фильм — теперь о 30-м. Визит к Орловскому придал оптимизма, мне показалось, что дело с расследованием не так уж и безнадежно.

— Слушай, — спрашивает Хащ, — а почему твой Орловский не выгонит Федоровича?

Я отвечаю, что Орловский не мой. А вашегоФедоровича он не гонит по очень мне лично понятным соображениям. (Даже если вообразить, что Федорович его совсем не устраивает.) Павел Павлович всю жизнь делал именно то, что от него требовали, и разве он виноват, если теперь требуется совсем иное? Или в том, что в ЦК пришел Орловский?

— А почему ты так рвешься показать ему видеофильм? Я молчу. Меня не только он не понимает, никто не хочет понимать. Стреляков вот позвонил, начал о том же: «Неужели ты думаешь, можно что-то изменить каким-то видеофильмом?» Но я должен пройти этот путь до конца. Показав фильм, увижу реакцию...

— А ты не боишься, что он просто не захочет смотреть? — спрашивает Юра еще через полчаса.

— Будет видно, — отвечаю я уклончиво, понимая, что вопрос не совсем праздный.

— Очень жаль, что твой Орловский не снимает с работы Федоровича, — говорит Хащ назавтра. — На этом в глазах интеллигенции он нажил бы приличный капитал...

Я не отвечаю. Мы монтируем фильм. Но еще часа через три я вздыхаю:

— О чем ты говоришь, Юра!.. О каком еще капитале, в глазах кого?.. Ну кто из его соратников или из тех же писателей стал бы к нему лучше относиться, если бы он снял какого-то Федоровича? Орловский же для всех чужой... Для идеологов он — слишком хозяйственник, для интеллигенции — ворог... Ты же знаешь, какая в писательских головах каша относительно его деятельности. Вцепились, как борзые. Атомные станции нельзя, гидроэнергетика тоже не нужна, комплексы нельзя, мелиорацию нельзя, асфальт в деревне не нужен, метро в городе тоже, химию на поля нельзя, мощные тракторы тоже... Что можно?!

— Понимаю, — говорит Хащ, отчего-то тяжело вздохнув, — ты хочешь сказать, что выхода у него нет.

Тут позвонили из Дома кино, и мы помчались на очередное собрание.

III

Страна шумела, в стране обсуждались поправки к Конституции и проект закона о выборах. Тут не до свинокомплексов, не до привесов и удоев. Тем более не до кино...

Под сводами Фарного костела гремели речи. Как можно новую Конституцию принимать «застойным» доперестроечным Верховным Советом? Тем самым, о выборах в который народ спорил, что легче: поднести «выборщика номер один» (генсека Черненко) к урне для голосования или, наоборот, — урну к нему пришли и начальники, сразу к микрофону:

— Где вы раньше были? Вся страна уже месяц обсуждает проекты, да и у нас все высказались. Одни только творческие интеллигенты изволили молчать до последних дней...

Молодой, но решительный в суждениях товарищ из горкома резюмирует:

— Кому теперь нужны ваши предложения? Надо было раньше не спать.

Я попросил слова для справки.

— Мы не спали. Весь этот месяц мы были заняты. Потому что, получив, извините, по морде, пытались вам доказать, что 30 октября было действительно, а не лишь во впечатлительном сознании «творческих интеллигентов».

Сорвав положенные аплодисменты, я вернулся на место, вполне довольный собой. Но молодому товарищу из горкома было мало. Он снова оказался на трибуне, испытывая жгучую потребность дать неформалам бой.

— Разглагольствовать просто. Это каждый может. Но где предложения по существу? Что-то я их не расслышал... Я вернулся к микрофону.

— Вы хотели по существу? Записывайте. Прямые выборы — раз. Равные выборы, где каждый имеет один голос, — два. Общественные организации, включая КПСС, выдвигают своих кандидатов, но избирает их народ — три. Прямые президентские выборы — четыре, прямые выборы Верховного Совета — пять...

Досчитав до дюжины, я остановился.

— Это по закону о выборах. А по Конституции? — не унимается горкомовец, все еще надеясь выполнить поручение и поставить неформалов и интеллигентов на место.

— По Конституции? Убрать шестую статью о руководящей роли партии в нашем обществе.

Это не я сказал, это Симон Поздний выступил с места. Зал возмущенно зашумел. Это было уже за пределами зафлажкованной территории. Тут Симон Вячеславович, похоже, перебрал.

— Ага, — сказал товарищ из горкома в наступившей тишине, не вставая с места, но зато посмотрев на Позднего, как учитель смотрит на попавшегося хулигана. — Завтра об этом будет доложено товарищу Галкову.