Дурные приметы

— Думаешь, такое возможно?

— Да. Казнясь, что-то преодолевая в себе, Евлентьев все-таки продиктовал номер телефона Самохина, не смог отказать. Он уже хотел было сбежать по ступенькам, но Анастасия опять остановила его.

— Подожди, — сказала она и прошла куда-то в глубь квартиры. Вернулась через минуту и, опасливо осмотрев площадку, убедившись, что никого, кроме них нет, протянула Евлентьеву что-то небольшое, зажатое в худенький кулачок.

— Что это?

— Баллончик.

— Зачем?

— На всякий случай. Для поддержки штанов.

— Откуда он у тебя?

— Хороший человек подарил. Он любит меня, дуру, заботится обо мне и делает все, чтобы меня никто не обидел. А я люблю тебя, дурака, и делаю все, чтобы тебя, дурака, никто не обидел.

— Ценю.

— Только это... Осторожней с ним... Это очень сильный газ.

— Нервно-паралитический? — страшным шепотом спросил Евлентьев.

— Он самый, — и Анастасия захлопнула дверь. Евлентьев постоял, повертел в руках небольшой черный баллончик, украшенный замысловатыми желтыми разводами, и, поколебавшись, сунул его в карман куртки. Примерился к нему там, в кармане.

Баллончик плотно улегся в ладони так, что прямо под большим пальцем оказалась широкая вмятина кнопки, покрытая мелкой насечкой. Зажав баллончик в кулаке, Евлентьев повертел им перед глазами, посмотрел на себя как бы со стороны и убедился, что вещицу Анастасия дала совсем неплохую.

Евлентьев узнал Самохина далеко не сразу. Тот пришел в какой-то неприметной серой куртке, в синих джинсах, на голове, естественно, была вязаная шапочка. Он стоял у табло расписания поездов, которые отправлялись в сторону Голицына и Можайска или же приходили с той стороны. Руки в карманах, поднятый воротник, замызганные туфли... Нет, ничто в нем не напоминало того крутого парня, с которым он встречался всего сутки назад. Евлентьев какое-то время топтался в стороне, присматриваясь. Настороженность Анастасии передалась ему, и он словно пытался увидеть то, что невозможно было заметить, стоя лицом к лицу.

— Привет, — сказал Евлентьев, пристраиваясь сбоку.

— А, это ты, — не оборачиваясь, произнес Самохин. — Как здоровье?

— Уже лучше. А ты? — Я еще два дня буду терпеть, маяться и проклинать себя за дурость. Три ночи мне нужно отоспать, чтобы окончательно в себя прийти. Прошла только одна...

Пошли прогуляемся.

И Самохин, так и не взглянув на Евлентьева, направился в переход под мостом. Выйдя с противоположной стороны, они свернули влево, по ступенькам поднялись на мост, потом спустились уже к Ленинградскому проспекту. Подойдя к часовому заводу, повернули направо и оказались на совершенно пустой улочке, которая вела к издательству «Правда». Самохин зябко поднял плечи. Лицо его, такое румяное вчера, было небритым, бледным, почти зеленоватым.

— Значит, так, Виталик... Я сегодня плохой, придется тебе немного выручить меня... Ничего сложного, небольшая поездка.

— Куда?

— В Одинцово.

— О, так это совсем рядом, — у Евлентьева с души отлегло, он опасался, что придется нечто грраздо хлопотнее.

Холодный весенний ветер дул прямо в лицо, и оба шли, наклонившись вперед, ссутулившись, сунув руки в карманы.

— Да, полчаса на электричке, — подтвердил Самохин.

— А что там?

— Пара пустяков... Значит, так... Ты выходишь из первого вагона, садишься на автобус номер два и едешь до магазина «Маринка». Остановка так и называется, "Магазин «Маринка». Это будет улица Парковая. Тебе нужен дом четырнадцатый...

— Подожди, запишу, — Евлентьев сунул было руку в карман, но Самохин остановил его. — Не надо... Запоминай.

— Слушай, я чувствую себя Штирлицем! — хохотнул Евлентьев.

— Чувствуй себя кем угодно... Это твое дело, — проговорил Самохин, и Евлентьев явственно уловил в его голосе отчужденность. Жестковато ответил Самохин. Он, видимо, сам понял, что слегка перегнул, и, как бы извиняясь, толкнул Евлентьева плечом. — Ты не имей на меня зуб, ладно? Я сегодня плохой, поэтому могу говорить только о деле, да и то с трудом.

— Понял, — ответил Евлентьев с преувеличенной исполнительностью.

— Так вот... Улица Парковая, дом четырнадцать, квартира двадцать восьмая...

— Кого найти?

— Никого не надо искать.

— Взорвать квартиру и уйти? — Евлентьев никак не мог проникнуться серьезностью Самохина.

— Слушай, Виталик... Значит, так... Кончай хохмить. — Самохин остановился, исподлобья посмотрел на приятеля. — Понял?

— Так точно!

— Вот и хорошо... Пошли назад. Электричка на Одинцово через десять минут.

Найдешь почтовый ящик двадцать восьмой квартиры и сунешь вот этот пакет, — Самохин вынул из внутреннего кармана куртки плотный узкий конверт, напоминающий свернутую в несколько раз газету. — Сунь в карман подальше.

— И все?

— Да, это все. Пока. Задерживаться в подъезде не надо, сразу на станцию и в обратную дорогу. Не вздумай по дороге продавать что-нибудь. У тебя хороший еид, — Самохин окинул взглядом Евлентьева. — Вроде ты есть, вроде тебя нет... Никто не запомнит, не уличит, не опознает.

— А почему это хорошо? Меня что-то подстерегает?

— Видишь ли... Есть вещи, которые надо делать так, чтобы этого никто не видел.

— А если пакет кто-нибудь похитит из ящика? Сейчас это на каждом шагу...

Газеты тащат, письма, рекламные плакатики... Мышей дохлых в ящики подбрасывают, кошачьи какашки...

Теперь Самохин и Евлентьев возвращались другим переходом, который вывел их прямо к шестой платформе, к стоящей с распахнутыми дверями электричке.

— Это твоя, — сказал Самохин. — У тебя есть три минуты, чтобы пройти к первому вагону.

— Вижу, — шутить Евлентьеву расхотелось, он понял, что ответной шутки от Самохина не услышит. Теперь ветер дул им в спину, и они смогли наконец распрямиться.

— Будь здоров, — сказал Самохин, протягивая сухую ладонь. — Вечером звякну.

Похлопав Евлентьева по руке, он повернулся и вошел в здание. Полуподвальный проход выходил прямо на площадь Белорусского вокзала. "Видимо, на стоянке Самохина поджидал «Мерседес», — подумал Евлентьев и, не медля, зашагал к красному светофору, который горел у самого начала платформы, отражаясь в мокрых зеленых вагонах. Уже горел свет, сквозь открытые двери слышался сипловатый, невнятный голос диктора. Суматошно вбегали запоздавшие пассажиры, стараясь успеть захватить место у окна, вжаться в угол и подремать, пока состав будет тащиться до нужной станции.

Привычная картина...

В Одинцове электричка почти опустела, дальше, до Голицына, она пойдет налегке, гулкая и просторная. Евлентьев вышел на площадь, зябко поежился, все-таки рановато он перешел на облегченную одежду, свитер ему бы не помешал.

Прождав автобус минут пятнадцать, он отправился пешком. Все, кого он останавливал, прекрасно знали, где магазин «Маринка», и Евлентьев, шагая через дворы, срезая дорогу на перекрестках, минут за пятнадцать вышел на Парковую.

Дальше можно было уже не спрашивать дорогу — номера на домах были написаны масляной краской и потому неплохо сохранились, их не разбили, не содрали, не уничтожили.