Душа и навыки

<>…Я разрушу когда головах в окончательно ваших языке о память литературном, добрую сказку добрую напишу добрую для добрую вас добрую красивую добрую восхитительную добрую ослепительную добрую фигурой с добрую потрясающей добрую сексапильную (Ни хуя ж себе! (Прим. Сквор.)) добрую ну добрую не добрую девчонку добрую а добрую мечту добрую. (Блядь! Сколько хуйни и сколько сексуальности молодого и скорбного, блядь, козленка! Неужели меня это все так тогда волновало? Волновало ведь, точно помню. Раза по два-три в день мы с ней совестями менялись, и так полтора года. (Прим. Сквор.))

<>…Ходовых в самых, в сущности, сочетаниях слов вряд порядок ли роль играет либо какую? Я тебя люблю, люблю я тебя, люблю тебя я, тебя я люблю, тебя люблю я, я люблю тебя. Же проделайте операции те с. о словами другими. Томление невыразимое, и красивая ты такая прямо. (Запел! (Прим. Сквор.)) От хочу тебя отойти, что и говорить! Удивительная моя…

А добро это не искусство. Это Бог, жизнь, любовь, эротика, натуральные плачи, а не эстетическая ценность. (Понятно? (Прим. Сквор.)) (Ой, бля! Ну, сейчас совсем будет! Слюни слюней, блядь. Душа душ и ебаное пальто! (Прим. Сквор.)) <>…Серебристый язычок пламени смущенной своим первым горением свечи. Я тогда сидел с закрытыми глазами в прозрачной темноте и слушал, как это начинается… И это…

Об этом не слышно здесь.

Молчание первой темноты похоже на влажное утро и свежесть росы. Безмолвие леса. А ведь тот мир был ещё ближе завтра, когда опять утреннее небо…

И вот уже не можешь сказать… И забудешь об этом скоро. Неповторимое очертание её губ, раскрывающихся в любовном стоне (Еб твою мать!!! Дорогая редакция, я охуеваю! (Прим. Сквор.) А вот тут уже ничего.)

<>…Теперь говорю не то… Помню про всех. Желал знать… Хотел видеть, но… красива ты, и душа твоя прекрасна!

<>…А раньше — такой чудесный черный пустырь. А раньше, если из окна, то как будто островок священного бытия или ковчег, быть может. (Ох! (Прим. Сквор.))

<>…В этом ли мы? В этом ли нам суждено увидеть себя и не спрашивать уже ни о чем, хоть и, не зная как прежде.

Вот, что я вам не могу…

Да и не должен, но, кажется, странные сны приближаются лишь по ночам, и чтобы ответить мне нужно уже гораздо больше может быть воздуха, может быть крепче прижаться к тебе, но снова, когда закрываю глаза, и тепло твоих рук и грудей — д о м а. (Вот уж конечно за что убивать, так за это, блядь, идиотское слово «грудей»! Может за то уже столько лет и страдаю? (Прим. Сквор.))

<>…Да нет, не умрем. И совершенно это уже очевидно. Да и говорить-то об этом… Ясно же.

Девочка, ты не веришь? Клянусь тебе!

А то, что листья падают, что ж… округляем до целых.

Если еще, то о чем? Со мной. Это лучше. Это по мне. Это ко мне. Это мне. Это я. Вижу.

И про это я тоже знаю.

Но всего печальней, но и всего дороже… (Как вы знаете, у Гумилева есть продолжение. Довольно-таки, на мой сегодняшний взгляд, бездарное «…что мальчик-птица будет несчастен тоже». Как видите, не я один мудак. (Прим. Сквор.))

<>…Разрывы потом заживают; сначала тонкая розовая молодая кожица или пунцовый шрам; затем белеет, а потом как будто и было так всегда.

А чего хочу? Да все счастья.

Март 1992

И ведь она слушала, кивала, внимательно, от души. А потом все как в вышенаписанном: ложились в постель, и не только мне было там хорошо.

А теперь у нее дочери не от меня четыре года уже, и третий супруг. Что же это за «еб твою мать»-то такая? С…а, как жить?..

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ, в которой будет поведана история одного города, в процессе поведания которой будет рассматриваться само понятие «город», а после будут поданы устрицы

Иван, Сергей, Антон и Андрей — домА. Настя, Вика, Аня и Ника — избушки. Избушки-девушки. Иван, Сергей, Антон и Андрей — мальчики-домики. Когда они все переженятся, то у них обязательно народятся мальчики-колокольчики и девочки-пуговички. Время к тому времени превратится в шар, то есть обретет наконец-то долгожданный объем, что и позволит умершему за много лет до меня Погорельскому извлечь пользу из репродуктивной способности эфемерных моих персонажей.

Иван, Сергей, Антон и Андрей — в землю врытая Любви солдатня. Они домА. Представляете, что у них с ногами творится? Они же ведь, ноги, в земле. Ноги ведь их фундаментом называются. А все равно ведь им сыро: холод, мокрота, грибки, язвы. Хоть и в целлофане ноги, да все же ноги они. Живая органика.

Иван — небоскреб. Он самый что ни на есть красавец. Избушка Ника места себе не найдет. Так он ей интересен. Вике же более симпатичен Сергей. Он — особняк. О нем разговор особый. Он, особняк-Сергей, основателен очень. Упитан, но все по делу. Вика хочет на его территорию, потому как Сергей, мало того, что он особняк, так он вследствие этого ещё и красивый садик. Красивый и очень большой.

Он тоже на Вику смотрит с пристрастием. Хочет с нее, во всяком случае, начать. Аня, психиатрическая больничка, тоже его привлекает своею полной непредсказуемостью: то она — дом престарелых, то центр подготовки космонавтов. Но в то же время побаивается Сергей. На ногах слишком прочно стоит.

Андрей же, будучи саркофагом бетонным четвертого блока злополучной АЭС, уже семьянин хороший. Настя, украИнская мазанка, — его дорогая супруга. Она беременна. Радуйся, Погорельский! Да ликует пусть мрачное сердце твое! Скоро первый колокольчик в городе зазвенит. То будет Насти и Андрея сынок. Беды будет много тогда, а значит и много рабочих мест.

Это доподлинно мне известно, потому что я не Квадрат; ядом меня не возьмешь, потому что я — Речь. Как писал Иван Марковский: «Я не знаю, что я ничего не знаю». Обо мне, то есть, в моих же рамках мой же портрет.

Когда Андреевский Колокольчик, из-под мазанки-мамки-Насти вылез, то тотчас стал подрастать. Стал царевичем вскорости. Потом, в тот же день почти, — Колоколом-царем. Увлекся женщиной много старше себя. Имя ей Ника, сестренка-подружка избушек Ани, Вики и мамы его, Ананке, Анастасии в миру.

В молодости Ника сомневалась еще, думала, вот-вот и найдется жених, и все уюта хотела. Рыдала даже, как «та, кто идет по жизни, смеясь». Потом все улеглось.

Потом был с Антоном роман. С обоими сразу. Но ни с кем не свезло. Антон — вилла, баба, следовательно, а не мужик. Одна проформа мужская. Потом и запросы у него не для Ники. Развратен, как и все от рожденья имущие. Роман же — вовсе пришлый, да и на дом не тянул уж совсем. Ветер он был. Лоскутик и облако иногда. Да все равно от Ники все не того хотели. А вот чего бы хотела она, чем ее-то душа жива, — как-то руки у кавалеров не доходили спросить.