Душа и слава Порт-Артура

Второй и последний раз Кондратенко увидел царя через несколько лет. В первый месяц первого года нового века на балу в Зимнем дворце, куда пригласили командиров полков, он был даже представлен государю. Собралось около четырех тысяч человек, и Роман Исидорович был глубоко взволнован оказанной ему честью. Царь за пять лет заметно постарел, и, хотя в его движениях и словах появилось больше уверенности, весь он по-прежнему оставался невыразительным и мягким. Глядя поверх головы Романа Исидоровича, ровным голосом Николай I спрашивал у полковника Кондратенко, где тот раньше служил, что делал во время войны, сколько времени командовал полком и есть ли у полка казармы. В ответ на заявление Кондратенко, что казармы есть даже для всей бригады, государь, демонстрируя феноменальную память, заметил: «Да, да, я помню, недавно построены. Для пятой стрелковой бригады…» На этом аудиенция закончилась.

Осенью 1897 года Роман Исидорович решил провести отпуск у брата. Это будет его последняя встреча с родным Тифлисом. Поехал один. Надежда Дмитриевна из-за болезни сына осталась дома. В этот приезд он много ездил и ходил по городу, его окрестностям, вспоминал трудное детство. Как-то вместе с братом отправились в оперу. Театральное здание восхитило Романа Исидоровича своим великолепием, обилием электричества, но труппа была настолько плоха, что, послушав своего любимого «Фауста», в театр решил он больше не ходить. Зато в парк Муштаид, расположенный на высоком берегу Куры, наведывался ежедневно. Из Ботанического сада открывался прекрасный вид на долину Куры и раскинувшийся, как на ладони, древний Тифлис. Знаменитый Сионский собор казался великаном, поднявшим свою остроконечную шапку над городом.

В конце октября Кондратенко возвратился в полк. Два последних года перед началом нового века прошли в обычных заботах, спокойно и размеренно. Кондратенко за это время превратился в истового хозяина. Добился денег на ремонт старых казарм и постройку новой. Затем с не меньшей старательностью занимался строительством. В семье произошло радостное событие. В 1898 году Надежда Дмитриевна родила двух девочек-близняшек. Мария и Вера, так назвали девочек, были особенно дороги Роману Исидоровичу. Он души в них не чаял, вечерами не отходил от колыбельки, в которой тихо посапывали крошечные существа.

Словом, все было хорошо. Роман Исидорович не стремился к славе и чинам. Любимая работа, жена, дети, спокойные вечера в кругу семьи. Брату он в то время писал, что никогда не был так счастлив, как сейчас.

Но ни один командир не застрахован от неприятностей. Бывали они и у полковника Кондратенко. И всегда переживал их Роман Исидорович болезненно. Например, солдат-еврей из 2-го батальона отказался служить в строю из-за религиозных побуждений, его перевели в полковую музыкантскую команду, оттуда он вообще сбежал. Беглеца вскоре задержали и присудили к двум годам дисциплинарного батальона. И все это время служебные разбирательства, нарекания со стороны начальника дивизии.

В это время появилась вакансия на должность начальника юнкерского училища в Москве. Роман Исидорович не прочь был бы ее занять. Ему часто приходилось бывать в Первопрестольной. Город нравился своей спокойной, какой-то домашней жизнью, резко отличающейся от петербургской круговерти. Останавливался Кондратенко обычно в центре, в меблированных комнатах «Княжий двор», недалеко от храма Христа Спасителя, и все свободное время посвящал знакомству с городом.

Москва, торопясь догнать Петербург, спешила приобрести европейский лоск. По булыжнику мостовых еще стучали копыта тяжеловозов, тащивших конки, но уже появились первые новенькие трамваи. Вечерами центральные улицы заливал свет необыкновенно ярких электрических фонарей, которые отражались в громадных зеркальных витринах магазинов. Изредка, пронзительно сигналя и дымя, подпрыгивали на мягких шинах, пугая лихачей и ванек, громоздкие авто.

Но внешняя новизна лишь подчеркивала истинно русскую сущность города. Обилие церквей с их малиновым звоном колоколов, веселая московская толчея на центральных площадях, которую сменяла патриархальная тишина переулков, делали город единственным и неповторимым. Все здесь было до глубины души русским…

Переполненный впечатлениями, Роман Исидорович писал жене: «…Очень бы хотелось мне показать как-нибудь тебе и деткам достопримечательности Москвы. Мне кажется, что подобный показ очень и очень содействовал бы развитию и укреплению в них русского, хорошего духа…»

Но перевод не состоялся. Помешала, будь она неладна, все та же история со сбежавшим солдатом. С приближением нового века наступили перемены и в семье командира Сувалакского полка. Новости накатывали одна за другой. В начале 1900 года из Главного штаба пришло Кондратенко предложение занять место в Порт-Артуре. О Дальнем Востоке в России в то время говорили как о далекой, сказочной стране. Слухи ходили самого противоречивого содержания. Абсолютное большинство сувалакских офицеров считали службу там своего рода наказанием. Поэтому, когда в полку узнали, что их командир согласился ехать в Порт-Артур и уже вроде бы готовит к переезду семью, в городке стали придумывать самые невероятные объяснения такому поступку. Одни говорили, что Кондратенко собирается уезжать из-за крупных неприятностей со сбежавшим солдатом, который якобы был шпионом, другие — что в военное министерство поступил донос на Кондратенко за то, что он узаконил в полку солдатские школы. Волна пересудов еще больше всколыхнулась, когда узнали, что в переводе полковнику Кондратенко отказали. Роман Исидорович действительно получил из штаба известие с разъяснением, почему он не может быть назначен на предложенную должность. На Квантунском полуострове решили сформировать 3-й Восточно-Сибирский корпус и на предложенную вакансию могло претендовать лишь лицо с чином не ниже генерал-майора.

Не успел Роман Исидорович пережить эту неудачу, как поступило распоряжение того же Главного штаба о назначении его в комиссию по образованию войск.

Давно соскучившийся по живому делу, Кондратенко включился в работу комиссии с юношеской энергией. К тому же появилась возможность осуществить давнишнюю мечту: написать для офицеров книжку, которая бы имела такое же значение, как памятка для солдат. Комиссия работала в Петербурге. Роман Исидорович поселился у брата Николая и все свободное время трудился над рукописью. Большим подспорьем была прекрасная библиотека брата, но только вошел во вкус работы, как пришел приказ вернуться к прежнему месту службы.

Сувалакскому полку было предписано эшелоном прибыть в Одессу, погрузиться на пароход и отправиться в длительный путь на Дальний Восток. Вспыхнувшее в Китае боксерское восстание заставило царское правительство срочно усилить войска на восточных окраинах империи. В Китай по железной дороге и морем потянулись эшелоны, транспорты с «бравыми ребятушками».

Длительное морское плавание еще более утвердило Кондратенко в мысли о том, что военный организм Российского государства тяжело болен и нуждается в радикальном лечении. Новых методов обучения и воспитания требовали не только нижние чины, но и офицеры. Офицерство, большей частью погрязшее в пьянстве, с тупой жестокостью насаждало в ротах изуверские порядки. Зуботычина стала единственным аргументом в обращении с солдатами. С горечью отмечал Роман Исидорович, как углубляется пропасть между командирами и нижними чинами. Солдаты, озлобленные побоями, темные, неграмотные, как тяжелый крест несли нелегкую службу. Долгое совместное пребывание на ограниченном пространстве парохода дало возможность понять ему, что в полку не все так благополучно, как казалось раньше.

Кондратенко ввел с первого дня плавания обязательные занятия в солдатских школах. Это новшество было встречено большинством офицеров в штыки. Открыто никто не высказывал неудовольствия. Однако, проверяя занятия, Кондратенко видел, что начальники, особенно штаб-офицеры, проводят их кое-как. Выводы командир полка сделал самые решительные и незамедлительные. Не ограничиваясь взысканиями, он сам брался за некоторые занятия, устраивал показательные уроки. Предметом обсуждения делалось все — география экзотических стран, мимо которых проходил пароход, очерки по русской истории. Но больше всего времени уходило на изучение основ грамоты, простейших правил арифметики. Не забывал Кондратенко и об офицерах. Организовал некоторое подобие лекторской группы, в которую привлек всех командиров батальонов и других наиболее грамотных офицеров. Они читали лекции по истории военного искусства, тактике, основам фортификации, топографии. Вместе с регулярными занятиями по командирской подготовке это значительно оживило монотонную морскую жизнь. Но несмотря на все это, Роман Исидорович понимал, что его полк — лишь небольшая частица сложного военного организма, который вовсе не намерен изменяться по прихоти какого-то дотошного полковника. Становилось муторно на душе, опускались руки, и только многолетняя привычка к труду и ненависть к праздности заставляли продолжать начатое дело.

Сокровенными мыслями Роман Исидорович делился с самым близким человеком — женой. «Два месяца пребывания на пароходе, — писал он ей, — познакомили меня с нашими офицерами несравненно более, чем четырехлетнее командование полком. Вывод мой — не дай бог нашим детям служить даже в лучшем армейском полку: узкие взгляды, перемешивающиеся с самонадеянностью, не знающие во многих случаях границ, дают такую атмосферу, среди которой воспитанному и более широко развитому человеку приходится жутко, если он подчиненный или товарищ, а если начальник, как был на пароходе я, то он осужден на полное одиночество и недоброжелательство, а при малейшей снисходительности не гарантирован и от нарушения дисциплины. Один офицер после нескольких сделанных ему мною замечаний по службе позволил себе просто отвернуться при встрече со мной. Я остановил его и, конечно, немедленно, по приезде, доложил генералу, который и прикомандировал его к другому полку, командиру которого было написано соответствующее письмо».