Душехранитель
Шрифт:
— Когда похороны? — Серапионов надел пальто.
— Тридцать первого.
— Понятно.
Хлопнула дверь. Из актового зала вывалилась Снежана.
— Андрей! Ну как же так?! Она ведь так ждала тебя, а ты… Ну неужели нельзя посидеть еще полчаса?
Серапионов посмотрел на часы и повернулся к Борюсе:
— Поезжай, возьми мне билет на тридцать первое. Во сколько похороны?
— В три…
— Какие похороны?! — испугалась Снежана, однако Андрей осадил ее коротким взглядом, чтобы не забывалась и не вмешивалась в то, что ее не касается.
— Бери на ночной рейс…
Ч-черт, еще эта разница во времени
Утерев слезы, девочка радостно бросилась на шею вернувшемуся отцу и с благодарностью расцеловала его. Андрей погладил ее по спине, ласково шепнул на ухо: «Не расстраивайся, детка, я остаюсь, я с тобой».
Саблинов не отличался хорошим здоровьем, но Серапионов как бывший медик знал, что такой тип людей, страдая от всевозможных недугов, жалуясь и «тлея», чаще всего переживает многих своих ровесников. Может быть, смерть ему «устроили»?
Молодой человек ничего не ведал о том, что уже несколько месяцев происходило у «Саламандр». С Константином Геннадьевичем они не общались, и Андрею не было дела до их проблем. После той истории с диском между отцом и сыном произошел разрыв. Серапионов-старший был уверен, что устранил всех ненужных свидетелей в обход сына, Серапионов-младший не мог простить ему этой подлости. Каждый держал в душе крупную обиду на другого. Андрей ушел в работу и старался не вспоминать ненужных вещей. А делать это он умел. К счастью для себя — умел. Иначе жить ему было бы невыносимо…
И вот теперь, стоя в снегу у гроба Саблинова, Андрей смотрел на отца, прощавшегося со старым другом, и пытался уловить, почуять, найти ответ на свой вопрос… Константин Геннадьевич был полностью закрыт. Он глядел в лицо бывшего своего товарища и молчал.
Рушинский тихонько подтолкнул Андрея локтем:
— Андрюш, давай-ка после похорон — ко мне? Разговор у меня есть…
Значит, действительно дело нечисто. Андрей кивнул.
Виктор Николаевич жил в центре, неподалеку от собора Александра Невского, недавно реконструированного и вновь освященного: в советские времена из храма сделали хранилище кинопленок и лишь в конце восьмидесятых городские власти распорядились восстановить православную святыню. Когда Андрей вышел из машины, Красный Проспект оглашали колокола, сзывая прихожан на вечернюю службу.
Воздух был чист и кристально прозрачен, как всегда в такой мороз. Пушистый иней окутывал веточки берез, тянувшихся в звездное небо: зимой в Новосибирске темнеет очень рано, и все же по сравнению с приполярным Питером тут есть хотя бы несколько светлых дневных часов, временами даже солнечных, как сегодня. По мосту над автовокзалом, светя окнами вагонов, с грохотом промчалась электричка. Напротив здания «Картинной галереи» белела вытесанная из снега скульптура — нелепый куб с поздравительными надписями и цифрами грядущего года.
Рушинский сам сварил грог, и они с Андреем сели в зале поближе к камину, отогреваясь после похорон.
Огромный «мраморный» дог Виктора Николаевича, Ремарк, задумчиво положил морду на колени хозяину, философски разглядывая гостя. Серапионов ему не понравился, но пес был отлично выдрессирован и ни единым движением не выказал своей неприязни.
Только взгляд умных разноцветных глаз (Ремарк был «арлекином») выдавал истинные чувства старой собаки.— Девчонки мои с Аллой к теще поехали, поздравлять. Оставайся с нами, вместе встретим Новый год. Они уж скоро подъедут, познакомлю. Ты ведь их еще ни разу не видел…
Андрей кивнул. Что оставалось делать? К отцу ему дорога заказана, Константин Геннадьевич дал понять это сыну еще утром. Причем — без слов. Они вообще не разговаривали.
— Да, Андрюш. Плохи дела… Ты ведь не знаешь ничего, поди?
— О чем?
— Да о том, что у нас творится… Говоря по совести, боязно мне. Но — повязан… Как и ты. Ты — даже меньше меня…
— Что у вас творится? — Андрей грел ладони, охватив бокал с теплым питьем и чувствуя легкую сонливость: казалось, оттаивает каждая клеточка окоченевшего тела.
— Разваливаемся мы, похоже… — Рушинский потушил сигару и отряхнул грудь от невидимых крапинок пепла. — Батюшка твой темнит сильно… Знаешь, я так понял: он что-то на Стаса, пусть земля ему пухом будет, нарыл. Но мне — ни слова. Не доверяет он нынче никому. Ну и я, сам понимаешь, ему теперь доверять не могу…
— Вы думаете, это он Саблинова?..
— Да вот и не знаю наверняка. Были у меня такие мысли мимоходом. Но тот, вроде, от инсульта помер. Узнал, что под кого-то из наших, пониже, копают — и кондрашка его хватила. В больнице и помер. А батя твой его от дел давным-давно отстранил, это было очевидно. И Стас мне об этом как-то говорил. А потом Костя и мне доверять перестал. О, у нас тут такие страсти кипят… Это с виду все тихо. Пока вертимся. Но…
Рушинский отхлебнул из бокала и устало откинулся на спинку дивана. Если даже этот жизнелюбивый толстяк вымотался настолько, что это стало заметно со стороны, то положение у них действительно критическое…
Ремарк тихо заскулил.
— Ну! Ну! Чего? — Виктор Николаевич потрепал пса за ухо. — Еще тебя не хватало… Понимаешь, Андрей, если Костя свою политику ведет, то он и меня не пощадит. Чувствую себя как на пороховой бочке. И чем дальше, тем хуже. Фитиль, знаешь ли, уже горит. За себя особенно не переживаю, но вот за девчонок своих… Сам знаешь, тут уж покатится как снежный ком.
— Знаю… — Андрей опустил глаза.
— Во-о-о-от! — протянул Рушинский. — В том-то ваша разница с Костей, что тебе это близко. А он ведь никого не пожалеет. Я бы сына своего, будь он у меня, никогда бы под нож хирурга не положил и под пули не отправил. Даже ради такого дела… ну… — он замялся и неопределенно мотнул головой.
Андрей снова кивнул. Виктор Николаевич имел право так говорить. Они с отцом не один пуд соли съели. Да и симпатизировал Серапионов-младший отцовскому компаньону. Всегда симпатизировал, причем взаимно.
— Так что же случилось?
— Спецслужбы нами заинтересовались. Рьяно заинтересовались, и связи Кости тут бессильны. Знаешь, говорят: пришла беда — отворяй ворота. Это про нас… Эх, видно, и правда: на каждый хитрый винт найдется еще более хитрый болт… Да ладно, не буду тебя перед праздником особенно загружать… У тебя, поди, своих проблем навалом… Покаяться я хочу. Девчонку-то ту самую, что ты спасти хотел… Не удалось мне ее отстоять, в общем…
Андрею пришлось напрячься, чтобы сыграть нужные эмоции. Рушинский вздохнул: