Душераздирающее творение ошеломляющего гения
Шрифт:
Я оглянулся. Все проводники-перуанцы смотрели на меня и бились в истерике. Я тонул в бурой воде, течение несло меня вниз, а они хохотали, просто сгибались пополам. Они были в восторге.
Наконец каноэ перевернулось, и я вывалился, на сей раз — посреди реки, где было еще глубже, а бурая вода еще темнее. Я не видел своих ног. В отчаянии я залез на перевернувшееся каноэ.
Все кончено. Конечно, у борта судна пираньи нас не тронули, но можно ли быть уверенным, что здесь они не попробуют отхватить кусок от моего пальца? Они часто хватают за пальцы на руках и на ногах, начинает течь кровь, и уж после этого…
Боже мой. Тоф.
Я залез на каноэ, и оно опять пошло под воду — хоть и перевернутое, оно тонуло под моим весом, и вот теперь я окажусь в воде, кишащей пираньями, мои отчаянные движения привлекут их — я старался, старался двигаться как можно меньше, просто дрыгал ногами, чтобы удержаться на поверхности, — теперь от меня медленно отхватят кусочек, вырвут мясо из лодыжек и живота, когда же моя плоть будет разорвана и лентами заструится кровь, они привалят сюда толпой, сотнями, я опушу голову и увижу свои конечности в кольце из зубов и крови, и меня обглодают дочиста, до костей — и ради чего? Ради того, чтобы доказать окружающим, что я могу сделать то, что может сделать любой проводник-перуанец…
И я подумал о Тофе, несчастном ребенке, как он в трех тысячах милях отсюда живет с моей сестрой…
Как я мог его оставить?
Стр. 251. М[оя м]ать каждый вечер читала романы ужасов. Она прочла все, что было в библиотеке.
Стр. 473. Мы с Биллом, Бет и Тофом смотрим новости. Показали сюжетик про бабушку Джорджа Буша. Кажется, у нее был день рожденья.
Мы стали обсуждать, сколько лет может быть бабушке человека, которому самому под семьдесят. Невероятно, что она еще дышит.
Бет переключает на другой канал.
— Какая гадость, — говорит она.
Стр. 489. [О]на жила в каком-то бесконечном настоящем. Ей все время приходилось рассказывать обо всем, что ее окружает, как она здесь оказалась, о предыстории и обстоятельствах ее нынешнего положения. Десятки раз на дню ей все нужно было рассказывать по новой… Как я стала такой? Кто в этом виноват? Как я здесь оказалась? Кто все эти люди? — и про несчастный случай рассказывали вновь и вновь, живописали широкими мазками, и ее непрерывность восстанавливалась, но тут же забывалась снова…
Нет, она не забывала. На самом деле у нее просто не было способности удержать эту информацию…
А у кого она есть? Блядь, да она жива и знает об этом. Говорит, как и раньше, нараспев, изумленно таращит глаза по поводу любой мелочи, чего угодно — моей прически, например. Да, ей по-прежнему доступно то, что не покидало ее все эти годы: часть ее памяти осталась неповрежденной, и хотя я желал расправиться с теми, кто в этом виновен, смаковал свою злобу, и мне казалось, что я никогда ее не утолю, — но когда я бывал рядом с ней, с ее кожей и струящейся под ней кровью, ненависть моя испарялась.
От бассейна донеслась новая музыка.
— Ой как я люблю эту песню, — сказала она и повела головой туда-сюда.
Наконец, в данном издании учтено требование автора, чтобы все предыдущие эпиграфы, а именно: «Неумирающая жажда сердца — быть полностью изведанным и прощенным» (Г. Ван Дайк); «[Мои стихи] могут задеть умерших, но умершие принадлежат мне» (Э. Секстон);
«Не всякий мальчик, брошенный к волкам, вырастает героем» (Дж. Барт); «Все будет забыто и ничего нельзя будет поправить» (М. Кундера); «Почему бы просто не написать, как все было?» (Р. Лоуэлл)[5]; «О-го-го, смотрите на меня! Меня зовут Дэйв, и я пишу книгу! В ней будут все мои мысли! Гы-гы!» (Кристофер Эггерс) — были сняты, потому что он никогда не относил себя к тому типу людей, которые пользуются эпиграфами.
Август 1999 г.
Признательности и признания
В первую очередь автор хотел бы выразить признательность своим друзьям в НАСА и Корпусе морской пехоты США за большую поддержку и неоценимую помощь в технических аспектах этой книги.!Les saludo, muchachos![6] Еще он хотел бы выразить признательность многим людям, которые весьма расширили смысл слова «благородство», дав согласие на появление в этой книге их реальных имен и поступков. Вдвойне это относится к родственникам автора и особенно к его сестре Бет, чьи воспоминания о многих событиях были живее воспоминаний самого автора, и втройне — к Тофу (произносится через долгое «о») по очевидным причинам. Старший брат автора, Билл, не упомянут здесь отдельной строкой, потому что он республиканец. Автор хотел бы признать, что в красном он выглядит плохо. Плохо он выгладит также в розовом, оранжевом и даже в желтом — он ведь не весна. Кроме того, еще год назад он считал, что Ивлин Во — женщина, а Джордж Элиот — мужчина[7]. Далее: автор, а также все, кто причастен к созданию этой книги, хотели бы признать, что да, в настоящее время, возможно, пишется слишком уж много книг мемуарной направленности, и книги такого рода о реальных событиях и реальных людях, в противоположность тем, где все персонажи и события выдуманы, по сути своей гадки, нечестны, подлы и низки, но все-таки хотел бы напомнить, что все мы, бывает, творим вещи и похуже — и как читатели, и как писатели. ИСТОРИЧЕСКИЙ АНЕКДОТ: когда автор находился в процессе сочинения этого… этих, ну, допустим, мемуаров, с ним как-то раз заговорил один его знакомый в ресторане/баре с восточной атрибутикой — в тот момент, когда автор поглощал полную тарелку ребрышек с картошкой, зажаренных по-французски. Человек, заговоривший с автором, сел напротив, стал расспрашивать, как дела, что новенького, над чем он сейчас работает и т. д. Автор ответил, мол, ну как же, как же, он сейчас работает над одной книгой, бу-бу-бу. Отлично! — сказал знакомый, одетый в блейзер, казалось, сшитый (или все дело было в освещении?) из пурпурного велюра. А что за книга? — спросил знакомый. (Давайте назовем его, скажем, Освальдом.)
О чем она? — спросил Освальд. Ну, кхм, сказал автор, снова проявляя чудеса красноречия, так сразу и не скажешь, короче, это вещь мемуарная… Я вас умоляю! — громко перебил автора Освальд. (Думаю, вам будет интересно узнать, что волосы Освальда торчали перьями.) Только не говорите мне, что вы угодили в эту ловушку! (И ниспадали на плечи, как в «Подземелье драконов»[8].) Мемуары! Вот только не надо этих старых фокусов! Некоторое время он продолжает гнать такую пургу, используя сочные обороты современного языка, пока автор наконец не почувствовал, что ему как-то не по себе. В конце концов, может, Освальд в своем пурпурном велюре и коричневых вельветовых штанах прав: быть может, мемуары — это Плохо. Может, в самом деле писать о реальных событиях от первого лица, если ты не ирландец и тебе не стукнуло семьдесят. — Плохо. Что-то в этом есть. Пытаясь сменить тему, автор спросил Освальда, фамилия которого совпадала с именем человека, убившего президента[9], над чем же сейчас работает он. (Освальд был в некотором роде профессиональным писателем.) Конечно же, автор одновременно и ждал, и боялся, что проект Освальда будет преисполнен великого смысла и немыслимой масштабности — ревизия кейнсианской экономики[10], переработка «Гренделя» (на этот раз — с точки зрения окрестных сосен[11]) или что-нибудь в этом роде. И знаете, что он мне ответил, этот человек с перистыми волосами и в пурпурном велюре? А вот что он ответил: над сценарием. Он не выделил это слово курсивом, но здесь мы это сделаем: над сценарием. А что за сценарий? — спросил автор, который ничего не имеет против сценариев, он вообще очень любит кино, ибо там, как в зеркале, отражается нате безумное общество и так далее, — но которому вдруг сразу полегчало. Ответ был такой: это сценарий «про Уильяма С. Берроуза и наркотическую культуру»[12]. И сразу рассеялись тучи, засветило солнышко, и автор в очередной раз понял: даже если это плохая идея — излагать правдивую
историю, даже если идея описания смерти родных и утраты иллюзий в результате смерти родных никому не будет интересна, кроме нескольких одноклассников автора и студентов, обучающихся в Нью-Мексико «творческому письму», — но все же бывают идеи много, много хуже. Впрочем, если вам неприятна мысль о том, что все здесь изложенное — правда, хочу предложить вам одну вещь, которую должен был сделать сам автор и которую делают испокон веков и писатели, и читатели:СЧИТАЙТЕ, ЧТО ВСЕ ЭТО ВЫДУМКА.
Вообще-то автор хочет предложить вам сделку. Для тех, кто разделяет позицию Освальда, он сделает вот что: вы ему высылаете экземпляр этой книги в твердой или мягкой обложке, а он за вознаграждение в размере $ 10 (выпишите чек на имя Д. Эггерса) вышлет вам 3,5-дюймовую дискету с полной электронной версией этой книги — с той лишь разницей, что все имена и места будут там изменены, и кто есть кто, смогут попять только те, чья жизнь, пусть и в слегка замаскированном виде, отразилась в книге. Вуаля! Беллетристика! Более того, электронную версию можно сделать интерактивной, как и положено всему электронному (вы разве не слышали про эти новые микрочипы размером с молекулу? Которые умеют все, что умеют все компьютеры на земле от начала времен, причем — за одну секунду и в крупице соли? Невероятно, правда? Что ж, так у нас испокон веку: техника способна сильно изменить нашу жизнь). Касательно электронной версии: для начала, есть такая опция — выбор имени главного героя. Мы можем предложить десятки вариантов, например: «Писатель», «Автор», «Журналист», «Пол Теру»[13], — или вы можете пойти своим путем и выдумать что-нибудь сами. Используя функции поиска и замены на своем компьютере, можете создать нечто оригинальное, каждый сможет переименовать всех действующих лиц, начиная с главных героев и кончая эпизодическими персонажами. (Сделайте ее книгой о себе! О себе и своих корешах!) Те, кого заинтересовала беллетристическая версия произведения, должны выслать свой экземпляр документальной книги по адресу: Особое предложение Д.Р.Т.О.Г. для любителей беллетристики, ч/з «Винтидж Букс», Парк-авеню, 299, Нью-Йорк, НЙ 10171). УЧТИТЕ: Это абсолютно серьезное предложение. ХОТЯ: Присланные книги, к сожалению, не возвращаются. ВМЕСТО ЭТОГО: Они будут списаны как остатки вместе с остальными экземплярами. Идем дальше: автор хотел бы признать существование планеты сразу за Плутоном и, кроме того, опираясь на собственные изыскания и воззрения, хотел бы восстановить точку зрения на Плутон как на планету. Ну зачем мы обошлись с Плутоном так нехорошо? Он нам что, мешал[14]? Автор хотел бы признать, что, поскольку в книге много стеба, у вас есть право ее выкинуть. Автор хотел бы признать, что с названием у вас могут возникнуть сложности. У него тоже имеются сомнения. Название, которое вы видите на обложке, стало победителем чего-то вроде карусельного турнира заголовков, проведенного в декабре 1998 года в пригороде Феникса, штат Аризона, во время праздников. Ниже следует перечень других претендентов и причины отвода: «Душераздирающее творение о смерти и позоре» (чистая правда, но не звучит); «Ошеломляющее творение о мужестве и силе» (может подать в суд Стивен Амброуз[15]); «Воспоминания о католическом детстве» (тоже более-менее занято), «Старый и черный в Америке» (слишком рискованно). Мы склонялись к последнему названию с его аллюзиями и на тему взросления, и на тему инакости в ее американском изводе, но его, не глядя, отмел издатель, и мы остались с «Душераздирающим творением ошеломляющего гения». Да, такое название цепляет взгляд. Сначала оцениваешь книгу по обложке и тут же за нее хватаешься: «Вот такую книгу я и искал!» Многие из вас, особенно те, кто любит что-то слюнявое и слезовыжимательное, зацепились за слово «душераздирающее». Другие решили, что «ошеломляющий гений» — весьма неплохая рекомендация. Но потом вы подумали: «Эге, а как это одно совмещается с другим? Это ведь как ореховое масло и шоколад, шотландка и пейс-ли — вещи, между которыми не может быть мирного сосуществования. Если эта книга и впрямь «душераздирающая», зачем тогда глупое бахвальство, которое все портит? А если предполагается, что название — утонченная шутка, зачем тогда апеллировать к эмоциям? Иными словами, в этом заголовке, с его нарочитым (или искренним? о боже, только не это!)хвастовством просто не сходятся концы с концами. Следовательно, интенции заголовка можно проинтерпретировать единственным логически непротиворечивым способом как а) глупую шутку, б) основанную на дурно реализованном пристрастии к необычным (и, судя по всему, рассчитанным на шок) заглавиям, каковое пристрастие произрастает в) из любви к глупым шуткам, разумеется, к которым примешивается г) нехорошее чувство, что автор считает заголовок вполне адекватно описывающим содержание, задачи и качество своей книги. Да тьфу на тебя — какая разница? По-моему, уже по барабану. Вы уже попались, вовлеклись — и все, понеслась! Автор также хотел бы признаться, что в 1996 году он голосовал за Росса Перо[16] и совершенно этого не стыдится, потому что он всегда был горячим поклонником богатых и полоумных, особенно таких, чье сердце кровью обливается, — а сердце г-на Перо это делает, да еще как. Отдельной строкой автор должен признать, что, таки да, успех мемуаров — да и вообще любой книги — сильно зависит от того, насколько привлекателен образ повествователя.
В этом плане автор желает сообщить вам следующее:
а) он такой же, как и вы;
б) он, как и вы, быстро засыпает, если напьется;
в) иногда он занимается сексом без презервативов;
г) он не устроил своим родителям пристойных похорон;
д) он не заканчивал университетов;
е) он рассчитывает умереть молодым;
ж) его отец пил и курил и из-за этого умер, так что теперь он даже есть боится;
з) он улыбается, когда видит молодых чернокожих мужчин с детьми на руках;
Одно слово — привлекательный.
И это только начало!
А теперь автор хотел бы признаться, каковы главные темы и аспекты этой книги.
Вот каковы:
А) Неизъяснимое чудо родительского исчезновения
Это мечта каждого ребенка и подростка. Иногда она рождается из обиды. Иногда — из жалости к себе. Иногда — из потребности во внимании. Обычно все три фактора срабатывают одновременно. Важно лишь то, что каждый человек в тот или иной момент мечтал, чтобы его родители умерли, и пытался понять, что же это значит — быть сиротой, как Энни[17] или Пеппи Длинныйчулок, а из более недавних примеров — прекрасные и трагически наивные персонажи «Вечеринки на пятерых»[18]. Вам кажется, что в отсутствие родительской любви, которую родители иногда ни с того ни с сего изливают на вас, но гораздо чаще ее лишают, на вас обрушится лавина любви и внимания, что горожане, родственники, друзья и учителя, весь мир вдруг преисполнится бесконечным сочувствием и симпатией к осиротевшему ребенку, а его жизнь станет похожей на жизнь знаменитостей, к которой примешивается доля надрыва, ведь самая лучшая разновидность славы — это слава, выросшая из трагедии. Большинство мечтает о таком, а некоторые через это проходят, — и в данной книге (как и в «Пеппи Длинныйчулок») рассказывается, что это значит на самом деле. Тем самым ни с чем не сравнимая утрата влечет за собой постоянную борьбу за жизнь, огрубляет душу, но одновременно порождает и некоторые неоспоримые преимущества, в первую очередь — абсолютную свободу, которую можно интерпретировать и использовать множеством разных способов. И хотя порой в голове не укладывается, как это — потерять обоих родителей всего за 32 дня (ср. реплику из «Как важно быть серьезн.»: «Потерю одного из родителей еще можно рассматривать как несчастье, но потерять обоих, мистер Уординг, похоже на небрежность»[19]) — и потерять по совершенно разным причинам (в обоих случаях, конечно, рак, но совершенно разный в смысле локализации, продолжительности и этиологии), эта потеря сопровождается безусловным, хотя и окрашенным муками совести ощущением мобильности и безграничных возможностей — ведь ты вдруг очутился в мире, где нет ни пола, ни потолка.