Душеспасительная беседа

Это ощущение на третьем этаже дома эмоционально закрепляет короткий фильм — он рассказывает биографию Революции, и жизнь поэта на этом зримом фоне военных и трудовых сражений и побед воспринимается как неотъемлемая ее частица.

Я долго стоял у длинной — во всю стену — стойки с книгами Маяковского на всех или почти на всех языках мира («Парадом развернув моих стихов войска, я прохожу по строчечному фронту!») и думал о нем, о влиянии его поэзии на жизнь, на все развитие нашей литературы, на литературную работу его современников.

Как точно и хорошо сказал о Маяковском Иоганнес Бехер:

«Новое искусство никогда не начинается с новых форм, новое искусство всегда рождается вместе с новым человеком-коммунистом».

Да, он был новым человеком. Именно таким новым человеком и я воспринял его, когда бродил с ним по улицам Краснодара в 1926 году — сорок восемь лет назад. Он приехал в Краснодар читать стихи, и я, тогда местный газетчик, начинающий фельетонист, поэт, писавший не для печати лирические стихи, влюбленный в поэзию Маяковского и одновременно в стихи Блока и Бунина, познакомился с ним. Маяковский как бы излучал энергию Революции. Он был над бытом и вне быта. В своих воспоминаниях об этой встрече я впоследствии написал так:

«...я увидел поэта, ставшего мне бесконечно близким, как живого, таким, каким запомнил его по краснодарским встречам: высокий, ладно скроенный человечище с резким профилем, в оливкового цвета короткой куртке с серым каракулевым воротником размашисто шагает по солнечной улице веселого южного города упругим, бодрым шагом хозяина новой жизни».

Я знал такого Маяковского, и я рад, что снова встретился с ним — с таким же!

Гашек

Для того чтобы завоевать внимание и признание читателя, писатель — юморист и сатирик должен преодолеть два трудных барьера.

Первый барьер — барьер национального характера.

Ведь юмор каждой нации имеет свои конкретные, своеобразные черты и особенности, свою эмоциональную окраску. Русский человек смеется по-своему, а француз по-своему. Если писатель-юморист не смеется в унисон со своим народом, если в творчестве его не выражен национальный характер смеха, оно так и растечется по салончикам и кулуарным закуткам, будет осуждено на быстрое и безжалостное забвение.

Гашек взял первый барьер легко и свободно. Сейчас, когда мы думаем о чешском юморе, мы так и говорим: это Гашек. Когда я приехал первый раз в Прагу, у меня было такое ощущение, будто я на каждом шагу встречаюсь с Гашеком. Иногда это был Гашек-мужчина, иногда — Гашек-женщина. Но все они острили, шутили и смеялись в прелестной, спокойной, невозмутимой гашековской манере. Все — от моих новых друзей, чешских писателей-сатириков, наследников Ярослава Гашека, до подавальщицы в кафе. Она уронила тарелку. Тарелка разбилась. Чешка сказала, не поведя бровью:

— Ничего не летит наверх, все — только вниз.

Второй барьер, стоящий на пути к славе у юмориста, потруднее первого. Это уже как бы звуковой барьер, если пользоваться авиационными терминами. Я имею в виду барьер международного, общечеловеческого признания. Тут писатель — юморист и сатирик, сохраняя все свои национальные черты, должен проявить в своем творчестве нечто такое, что способно задеть самые сокровенные струны в душе человека любой национальности. Учтите при этом еще трудности перевода юмора, сатиры на другой язык. Не все, даже хорошие, сатирические писатели способны одолеть этот барьер.

Гашек легко и свободно взял и этот барьер. Он создал Швейка.

Что такое роман о Швейке?

Да, это, антиимпериалистический, антивоенный роман. Да, это яркое издевательство над австро-венгерской военщиной, своеобразный военно-бытовой памфлет, осуждавший смехом первую мировую бойню народов. Все это так. Но мне кажется, — не в этом главная причина мирового успеха гашековского романа.

Швейк — это маленький умный Давид, поражающий большого глупого Голиафа.

Швейк сродни герою чаплинских комедий. Только чаплинский маленький человек, несмотря на весь свой комизм, часто возбуждает у зрителя грусть и жалость к себе, а Швейк, этот жизнелюб, здоровяк, хитрюга, этот Давид, вооруженный даже не пращой с камнем, а всего лишь только ручной гранатой насмешки, — он всегда вызывает восхищение, даже восторг.

Швейк Человек, победитель скотства войны, умный, веселый человечище — вот чем «взял» Гашек мирового, широкого, демократического читателя!.

Мы отмечаем восьмидесятилетие Гашека для того, чтобы лишний раз сказать об его бессмертии. Но наша любовь к Гашеку-писателю — особая любовь. Мы никогда не забудем Гашека — «многоязычного комиссара», Гашека — солдата Красной Армии, Гашека — коммуниста, Гашека — фронтового газетчика, пылкого фельетониста, человека гражданской войны в России. И здесь Гашек сумел взять барьер национальности и смело, бестрепетно вступил под Красное знамя социальной революции и боевого интернационализма!

Остап Вишня

Трудно назвать второго советского писателя, выбравшего более удачный псевдоним, чем тот, который взял себе украинец, крестьянский сын, уроженец села Грунь на Полтавщине Павло Михайлович Губенко —

ОСТАП ВИШНЯ.

В сочетании этих слов есть и лукавая усмешка, и нежная любовь к родной природе, и точное обозначение того рода литературного оружия, которым замечательный украинский юморист и сатирик с таким блеском владел в течение долгих тридцати пяти лет.

ОСТАП ВИШНЯ!

В чем секрет немеркнущей славы этого звонкого имени?.

Ну конечно, в глубокой, без подделок и приспособленческих ухищрений, органической народности всего творчества этого выдающегося таланта.

Остап Вишня владел мастерством комической прозы во всех ее диапазонах. Он писал и лирические рассказы с прелестным, как хорошие духи, ароматом юмора между строк, и ядовитые сатиры, валившие с ног головотяпов, надутых бюрократической спесью, чинодралов, сельских лодырей, пьяниц и бездельников-спекулянтов, и язвительно меткие фельетоны, сарказм которых разил наповал злобных изгоев — украинских националистов, заклятых врагов Советской Украины.

Он пришел в сатирическую и юмористическую литературу хорошо подготовленным борцом. Он многому научился у Гоголя, у Щедрина, у Чехова, у Котляревского и Шевченко, он отдавал должное талантливой плеяде сатириконцев. Но при этом он был украинцем от головы до ног, человеком, влюбленным в чарующую природу Украины и в ее чарующий язык — язык лириков и комиков. Он в совершенстве владел всеми певучими тайнами этого языка, его лучшие рассказы звучат по-украински, как стихи в прозе. Оставаясь писателем-юмористом глубоко национальным, он именно поэтому навечно врубил свое имя в историю мирового юмора и мировой сатиры.