Два брата (др. ред.)

— Ведомо, родимый! — загудела людская громада.

— Нет у нас толстосумов, — выделился чей-то одинокий выкрик.

Толпа ответила презрительным хохотом.

— Животы наши хрестьянские разорены до последней крайности. Хуже смерти видеть, как малые ребятенки раздетые, голодные по избе ползают, корочку хлебца у мамки выпрашивают. А как его, хлеб-то, вырастить, коли нас заводскими повинностями задушили? Кто на заводе работает? Мужики. Кто лес валит да уголь жжет? Мужики. Кто подводы гоняет? Мужики. Шутка сказать — опять восемь тыщ возов угля назначили вывезти! А кто будет возить? Староста?

— Он не вывезет! Пузо больно толсто! — В толпе раздался смех.

— А думается мне, православные, что не с ведома вышних властей творятся такие беззакония. Места наши глухие, давно про них присловье сложено: «Повенец — всему свету конец». И рады нашей удаленности всякие гады, кровососы проклятые, думают, не найти на них никакой управы. Давайте, православные, подадим челобитье в Питер самому царю, авось он наших лиходеев утихомирит!

Гущин спустился с камня.

Начались споры. Но лишь немногие богатеи выступили против предложения Гущина. Суем решил послать ходоками в Питер Гаврилу Гущина и еще двух заводских.

Глава XVII НА КОРАБЛЕ «ДЕВОНШИР»

Привычная служба Ильи Маркова в петербургском гарнизоне кончилась. Роту, где он нес должность ефрейтора, назначили на линейный корабль «Девоншир» для усиления солдатской команды.

Линейный корабль не то что галера, и Маркова поразило множество толстых и тонких снастей, которые тянулись по всем направлениям и перекрещивались в воздухе. Но когда он, по простоте душевной, попробовал назвать все эти снасти веревками, боцман Федосеич снисходительно разъяснил новичку:

— На корабле веревок нема. — Федосеич родом был с Украины и примешивал в свою речь слова родного языка. — Те, що мачты держат, ванты прозываются; а поперек вант протянуты — ось бачь, як ступеньки, — це выбленки. Якие в блоки пропущены, ции вже тали…

— А вот эти, что вдоль бортов протянуты?

— Ции опять особ статья! Це леера, а протягнуты воны для того, щоб такие дурни, як ты, за борт не сваливались. А цей толстый, аж с твою руку, — то якорный канат!

— Сколько же их тут! — удивился Илья.

А боцман заметил:

— Це ще пустяковина. А вот узлы зачнешь учиться вязать, беспременно линьков попробуешь…

— Зачем мне узлы вязать? Я же солдат, а не матрос.

— В бою усякое случается: перебили матросов, солдаты на то место пойдут.

— А ведь верно, — согласился Марков. — Ты меня поучишь?

— А що ж? Знаешь, скильки их, тых узлов? Узел рифовый, узел шкотовый, узел беседочный, удавка… Тай ще немало есть. И надобно знать, где який вязать положено. А зараз ошибешься, о туточки и линьки…

Громада двухдечного корабля [195] на первых порах подавляла Маркова. Межпалубное пространство было загромождено трапами, ведущими от люка к люку, колоннами мачт, проходящими сквозь палубы в прорезанные для них отверстия, десятками пушек, которые выглядывали в открытые порты, [196] ящиками с ядрами, расставленными возле них. По кораблю и ходить-то приходилось с оглядкой, а начальство требовало, чтобы все приказания исполнялись бегом. Рослый Илья забывал наклоняться там, где следовало, и немало шишек наколотил на лбу в первые недели пребывания на корабле.

195

Двухдечный корабль — двухпалубный.

196

Порт — пушечный люк, амбразура, окно в борту корабля для выдвигания наружу пушечного ствола.

Первую свою ночь на корабле Илья проспал на верхнем ярусе нар, плотно заполнявших тесное пространство солдатского кубрика. [197] Сон его с непривычки был беспокоен. Но едва забылся он под утро, как его разбудил резкий свисток боцмана.

— На побудку! Живо! Не протягиваться у меня, а то…

После туалета и утренней молитвы солдаты сели завтракать. Вокруг баков с кашей разместилось по десять человек, каждый со своей деревянной ложкой. Завтрак прошел быстро, в сосредоточенном молчании. Надо было помогать матросам в утренней уборке корабля.

197

Кубрик — жилое помещение для судовой команды.

Илья удивился, видя, как рьяно принялись матросы за мытье палуб. Ни одна хозяйка так не чистит и не скребет пол в своем доме, как это делалось на военном корабле. Доски добела протирались крупным песком и галькой, а потом грязь и песок смывались водой.

Пока часть людей (в число их попал и Марков) мыла палубу, другие драили толченым кирпичом медные коробки компасов, дверные ручки, поручни, начищали стволы орудий…

Боцманы и унтер-офицеры носились по кораблю как угорелые, подбадривая команду забористой руганью, а то и крепкими ударами линька.

— Живо, живо!

— Гляди, старшой придет!

Старшой — старший помощник капитана, офицер, отвечающий за исправное содержание судна — в самом деле появился среди работающих, и уборка закипела еще ожесточеннее.

К восьми часам утра все было готово. На белую палубу приятно было взглянуть: металлические части сияли, нигде ни пылинки; все подтянуто, прибрано…

На многих кораблях забота о чистоте простиралась не дальше тех мест, на которые могла взглянуть внезапная ревизия. На дне трюма скоплялась грязная, затхлая вода, от которой шел отвратительный запах. Провизия, хранившаяся весьма небрежно, быстро портилась, загнивала. Употребление такой провизии вело к повальным болезням. В морском интендантстве царили взяточничество, воровство. На корабли часто доставляли припасы самого низшего качества. Пищи не всегда хватало на долгие месяцы плавания, матросы и солдаты тогда голодали. Жалованье часто задерживалось по году и по два. Смертность во флоте была очень велика, особенно среди новичков.

Илье Маркову повезло, что он попал на «Девоншир», под команду капитана Наума Сенявина. Наум Акимыч не задумался бы повесить недобросовестного поставщика провианта на рее своего корабля. Условия жизни команды «Девоншира» были лучше, чем на многих других кораблях русского флота.

Закончив уборку, матросы и солдаты «Девоншира» обулись, приоделись к ежедневному утреннему смотру.

— К подъему флага! — раздалась команда.

Все выстроились на палубе.

— Флаг поднять! — приказал вахтенный начальник.

Флаг взлетел вверх по тонким фалам [198] и развернулся по ветру.

Люди обнажили головы.

Так началась служба Ильи Маркова на корабле.

Матросы любили капитана Сенявина. Он был одним из первых русских, до тонкости изучивших мореходное дело. Среднего роста, коренастый, с большой головой и широкими плечами, Наум Акимыч был прирожденным моряком. Какая бы ни бушевала буря, красное, обветренное лицо Сенявина выражало полное спокойствие, и он всегда отдавал приказания ровным голосом.

198

Фалы — тонкие веревки, которыми поднимаются флаги.