Два дурака на чемодан алмазов

И то, что было на этой фабрике — ещё ничего.

Например, на овчинодубильных заведениях они сплошь и рядом спят в квасильнях, всегда жарко натопленных и полных удушливых испарений из квасильных чанов.

А в рогожных фабриках, на одной из которых перед этим «заведением» побывал Василий, вообще мрак.

Войдя в мастерскую, посетитель попадает как в лес. Только раздвигая перед собою всюду развешенную на жерновах и веревках мочалу, осторожно передвигая ноги, липнущие к полу, покрытому толстым, в 1–2 вершка, слоем грязи, попадая на каждом шагу в наполненный жидкою грязью выбоины, образовавшиеся местами в прогнивших и провалившихся досках пола, натыкаясь на кадки с водой, вокруг которых стоят целые лужи, рискуя ежеминутно придавить всюду ползающих по полу маленьких детей, он добирается, наконец, до одного из окон, у которого кипит работа. Устройство мастерских везде одинаково. Вдоль стен с окнами поставлены «становины», т. е. четыре стойки со связывающими их перекладинами, так что против каждого окна образуется нечто вроде клетки длиною в 4 и шириною в 2Ґ-3 аршин. Каждая такая становина служит как местом работы, так и жильем семьи «стана» — рабочей единицы рогожных фабрик; все же остальное пространство, т. е. середина мастерской и проходы между станами и большими русскими печами, сплошь занято развешенной мочалой. Таким образом каждая становина рогожной мастерской представляет ни больше, ни меньше, как стойло, где семья проводит все 24 часа суток. Здесь рогожники работают, здесь же и едят и отдыхают; здесь они спят, один на досках, положенных на верхней раме становин, так что образуется нечто вроде полатей, другие на кучах мочалы на полу, — о постелях, конечно, не может быть и речи; здесь они рожают на глазах всего населения мастерской, здесь, захворав, «отлеживаются», если организм еще в силах побороть болезнь, здесь же и умирают, хотя бы и от заразных болезней. Все население этих мастерских располагается настолько тесно, что лишь в трети случаев на каждого из живущих приходится от 1 до 1,3 куб.с. воздуха /1 сажень = 2,13 м., 1 куб.с. = 9,71 куб.м./, а в 65 % случаев (из 60 мастерских) приходится на каждого всего 0,4–0,9 куб.с. Всегда жарко натопленные и сырые, вследствие крайнего переполнения живущими и беспрерывной мочки мочалы в горячей воде, эти мастерские не имеют никаких искусственных приспособлений для вентиляции: ограниченное число оконных форточек и простые двери в стенах, по совершенно понятной причине, рабочими всегда тщательно забиты и замазаны, между тем как естественная вентиляция через стены почти всегда понижена вследствие их сырости. Вся грязь, какая отмывается от мочалы, попадает на пол, всегда мокрый и прогнивший, а так как он никогда не моется, то за 8 месяцев работы рогожников на нем образуется толстый слой липкой грязи, в виде своего рода почвы, которая отскабливается только раз в год, в июле, по уходу рогожников. Везде, — помещаются ли мастерские в деревянных или каменных зданиях, — грязные, никогда не обметающиеся и никогда не белящиеся стены их отсырелые и покрыты плесенью; с закоптелых и заплесневелых потолков обыкновенно капает как в бане, с наружных же дверей, обросших толстым слоем ослизнелой плесени, текут буквально потоки воды.

И как тут же подтвердил инженер — картина эта вполне типичная и самая обычная.

Жильё при фабрике, представляло собой, обычную деревянную казарму, разделённую перегородками. И перегородки ставились для семейных. Все остальные спали прямо как есть — «толпой», бок о бок. Такая же картина была и в подвале фабрики, где жили остальные рабочие.

— Хе! На других фабриках, и того нет! — огорошил Григория Исидор Пантелеймонович. — У нас хоть загородки. А в других семейные прямо со всеми спят. И ничего. У нас ещё не так плотно заселено. В других фабриках рабочие вообще спят «друг на дружке». Каморки, если таковые есть на человека объёмом в один кубический сажень. А то и меньше. Кстати у нас за жильё маленькая плата. А у других до пяти рублёв доходит.

— А сколько ваши работники получают? — тут же задал напрашивающийся вопрос Григорий. — В месяц.

— Мужики, кто не квалифицированный — двенадцать рублёв, женщины — десять рублёв. Подростки по пять рублёв. Квалифицированные же, получают поболе — те аж по сорок рублёв получают.

Григорий недоверчиво покосился на инженера. Тот не заметил этого. Да и на лжеца он был совершенно не похож.

— А рабочий день у вас сколько длится? — решив «добить» братца спросил Василий.

— У нас ещё хорошо с этим. Всего-то двенадцать часов.

— Кстати! — заинтересовался Василий. — А чего они такие хмурые? Да ещё и выглядят голодными. Им что, зарплату не выдавали? И как давно?

— Ну… зарплату им уже второй месяц не выдают. А хмурые они потому, что думают вы их всех выгоните. И набирать будете других. А у них это — единственный заработок.

— Ага… — как-то неопределённо ответил Василий и тут же завернул всех обратно в цеха.

Их там встретила всё та же хмурая толпа. Василий, то ли отошедший от шока, то ли уже притерпевшийся к видам и запахам, прошёл на небольшое возвышение, откуда все были хорошо видны.

Толпа также послушно и угрюмо проводила их взглядом и приготовилась выслушать свой приговор. Так как было ясно, что новый хозяин хочет что-то сказать им.

— У меня есть пока две новости для вас. — без предисловий начал Василий.

— Первая. Вам выдадут в ближайшие несколько дней зарплату за два месяца. Возможно, что уже завтра. Вторая новость, что никто не будет уволен. Все остаётесь на своих местах. Завод будет перестроен, так что для всех найдётся работа и рабочее место на новом производстве.

Толпа оживлённо загудела. Лица просветлели. Даже улыбки появились.

— Ну и из текущих распоряжений… — решил не расхолаживать народ Василий. — наведите пока в цехах порядок. Мусор — выкинуть, грязь убрать. Стены — побелить. Господин Савельев — распорядитесь, чтобы людям всё необходимое для этого было выдано.

Инженер кивнул.

— Ну ты и… — начал было Григорий, когда они вышли из заводоуправления, попрощавшись с инженером. Но не договорил.

— И кто я? — ехидно поглядывая на братца спросил Василий.

— Фабрикант! — также в тон ответил Григорий.

— И ты тоже. То самое срамное слово. Придётся и дальше иметь дело вот с таким.

Василий выразительно кивнул назад. На фабрику. Тут везде так.

— Мы всё-таки в параллельном мире… — перешёл Григорий на последнюю линию обороны своих убеждений.

— А мне так кажется, что в нашем родном… Прошлом. — заметил Василий. — вот тебе, для ознакомления.

Он протянул Григорию маленькую брошюру.

Тот взял в руки и посмотрел на обложку. Там значилось: Е.М. Дементьевъ. «Фабрика, что она дает населенiю и что она у него беретъ». Москва 1897 г. [15]

15

Реально существующая брошюра, выпущенная тогда ещё. Для любопытствющих ссыль на «перевод»:В тексте использован фрагмент из этой книги.

После этого происшествия, Григорий взглянул на окружающую реальность совсем другими глазами.

До сих пор и Василий, и Григорий обретались в слоях общества выше среднего. От них, вот эта самая голытьба, на которой реально создавались все те самые средства, проматываемые элитой на балах и пустых развлечениях, была скрыта.

Элита устраивала салоны, ходила в театры.

Эти же, постоянно балансировали на грани голода или вообще гибели.

Дамы элиты, и среднего класса были озабочены какие у них шляпки и тряпки.

Бабы рабочих — что будет семья есть сегодня. И будет ли вообще есть.

Реально, в той самой страте, которой вертелись Василий и Григорий, явственно был слышен «хруст французской булки», вальсы Шопена и прочие «звон гусарских шпор» с «изысканной французской речью». Элита развлекалась. Она была далеко наверху.

А внизу вызревала ярость. Даже не злоба.

От безысходности существования. Именно существования, так как жизнью, постоянную борьбу за выживание назвать невозможно.

Это в элите и среднем классе, рассуждали о гуманизме и прогрессе. Под людьми же подразумевались такие же как они.

Те кто внизу — быдло. Рабочий скот. НЕ люди.

Если о представителях своего круга можно было порассуждать о том, как надо «поступать по гуманизму», то для «рабочего скота», было только одно отношение: «Испортился? Выкинуть и заменить!». А то, что получивший травму или заболевший тем самым обрекался на голодную смерть, их не волновало. Главное — прибыль.

По сути — прибыль на людях, обдираемых до костей.

Осознание этого факта погрузило Григория сначала в депрессию, а после и в отчаяние.

Он внезапно понял, что он находится среди тех, кто в революции, почти в полном составе будет уничтожен.

И, как он сам ощущал на своём примере — за дело.

Ведь они пока что ничего тут не сделали такого, за что их можно было бы этим отчаявшимся людям уважать.

Да, полетели на самолёте. Который сами же сделали. Но этого мало.

В глазах голытьбы, которую Григорий наконец, стал замечать, он и его брат был «барин». А значит враг. Паразит.

Григорий вспомнил, что почти все революционеры — выходцы как раз из слоёв не рабочих, не крестьянских. А представителей того самого среднего класса. И даже высшей элиты.