Два эпизода из жизни стихоплета и повесы Франсуа Вийона

«Бог с ним, с этим святошей, мне от него ничего не нужно, не детей же с ним крестить», – машинально подумал Франсуа, видя двусмысленное положение, в котором оказался священник, и приподнял бровь:

– Уж не желаете ли вы сказать, что то, что угодно кюре Сермуазу, желает сам Господь? Смелый посыл, только он здорово смахивает на приступ гордыни, а то и на всплеск слабоумия. Право, смешно и в некоторой степени комично слышать такое из ваших уст. Не слишком ли вы самонадеянны и не много ли на себя берете? Не заигрались ли часом? – поинтересовался Франсуа.

Тут какой-то желтый свет вспыхнули и мгновенно потух в глазах соперника. Если бы молодой повеса заметил этот всполох в зрачках собеседника, то, верно, заподозрил бы неладное, понял, что перешел некую грань дозволенного, и пожалел о том, что так прямолинейно выразился.

Подавив внезапно вспыхнувшую в душе ненависть, кюре сделал вид, что не обратил внимания на вызывающий тон собеседника, и как ни в чем не бывало изложил суть своего предложения, план которого заранее продумал и не желал отступать от намеченного.

– Твой кошелек пуст, как мошна нищего, просящего корку хлеба на церковной паперти. Мир полон соблазнов, а человеческая жизнь слишком коротка и быстротечна. В твои годы у каждого такой зверский аппетит, что хочется есть за двоих, а пить за троих. Помню, я испытывал такое же в юности, но с годами умерил свои страсти. Сейчас мало что изменилось с библейских времен, или ныне дети родятся иначе, чем встарь? Может, ныне они производятся на свет не из чрева матери, а из ее головы? В самом деле, молодежь стала так говорлива, что хочется заткнуть себе уши, а ей глотку.

Франсуа не стал спорить о том, в чем ничего не понимал, а лишь неопределенно кивнул, заметив:

– Нет, думаю, род человеческий ничуть не изменился. Во всяком случае, мне о том ничего не известно.

– Вот видишь! Для удовлетворения своих страстей каждому всегда нужны деньги, а человек, обретает материальный достаток только с годами, тогда, когда ему уже ничего не надо, кроме спасения своей грешной души. Все минуло, впереди нас ожидает лишь наспех вырытая пьяным могильщиком яма, и более ничего… Если ты этого не уразумел до сих пор, то вряд ли постигнешь и в дальнейшем.

– Да, Париж – город похоти и соблазнов, а древнеримская богиня Фортуна изменчива и непостоянна, – согласился Франсуа. – Ну так что с того, или вы хотите предложить мне что-то конкретно?

– Вот именно. Если ты выполнишь то, о чем я тебя попрошу как христианин христианина, то я отблагодарю тебя по мере своих скромных сил и возможностей, – понизив голос, вкрадчиво продолжил священник. – Скажем, сорок серебряных экю тебя устроят?

Франсуа машинально прикинул. Да, сорок серебряных монет очень пригодились бы, как, впрочем, и любая другая, пусть даже менее значительная сумма. Не вполне поняв замысла кюре, немного помолчав и не зная, что ответить, молодой человек заметил:

– Вы просто весельчак, мэтр, и страшный богач. Более того, невероятный транжира. Не приходитесь ли вы родственником богачу Жаку Кера [21] ? Что до меня, то, к сожалению, такая сумма не спасет мою заблудшую душу от геенны огненной. Спасибо за сострадание и желание помочь мне, как христианин христианину, но я не могу принять такую щедрую помощь, ибо она слишком странно попахивает. Так, верно, смердели те тридцать сребреников, которые Иуда Искариот получил за Иисуса Христа от иудейских первосвященников. Церковь учит нас, что в корыстолюбии и гордыне берут истоки многие прочие пороки, потому я принужден отказаться от сделанного мне великодушного предложения и остаться в своем убожестве и нищете.

21

Крупный французский купец, предприниматель, наживший огромное состояние. В 1451 году был ложно обвинен в государственной измене, но бежал из тюрьмы и умер на чужбине в 1456 году.

Сермуаз однако посчитал, что высказывание Франсуа противоречит здравому смыслу. Он призадумался, не в силах постичь сего казуса, но в конце концов решил, что лиценциат просто набивает себе цену, так как ничего другого не приходило ему на ум.

Кюре в самом деле не принадлежал к числу скупердяев, трясущихся над каждым денье, потому предложил:

– Хорошо, ты получишь не сорок, а сотню экю с условием, что отправишься продолжать образование в Болонью. Там готовят юристов для папской курии. Или в Падую, где разрешено являться на лекции со шпагой. Тамошние университеты славятся на весь христианский мир. Надеюсь, тебя это устроит?

– Вы это серьезно, святой отец?

– Само собой. За те деньги, что ты получишь, ко всему прочему можно посетить Рим и услышать воскресную проповедь его святейшества. Древнее изречение гласит: «Путешествия избавляют от предрассудков», и это правда. Так воспользуйся такой возможностью. От тебя требуется лишь самая малость: не появляться на улице Сен-Жак…

– И это за такую ерунду, такие деньги! Если желаете, то я готов обходить стороной и другие улицы, чтобы только доставить вам удовольствие. Скажем улицы Сен-Мишель, Сен-Дени или какие-нибудь еще, – приняв озабоченный вид, принялся уверять священника Франсуа.

– Так ты принимаешь мое предложение или нет? Если да, то вот тебе сорок экю, остальное получишь завтра у ворот, через которые покинешь Париж. Ну а коли нет, то я умываю руки, подобно римскому префекту Иудеи Понтию Пилату [22] … – при этих словах Сермуаз достал из-под сутаны кожаный кошель и чуть подкинул его на руке. Раздался мелодичный перезвон монет.

От веселящего слух и душу звона содержимого кошеля лицо лиценциата расплылось в довольной улыбке. Уловив, какое впечатление произвели на молодого человека мелодичные звуки монет, священник по-отечески положил руку ему на плечо. «Такому не устоять перед соблазном. Чуть поломавшись, он согласится на мое предложенное», – решил священник, считая, что они почти договорились, и начал излагать суть их соглашения.

22

Наместник Иудеи с 26-го по 36 год.

– Это, конечно, заманчиво, но, к сожалению, никак не возможно, поскольку противоречит моим убеждениям, – прервал его Франсуа.

– Чем, чем? – не понял Сермуаз, и легкая судорога пробежала по его лицу. Ему показалось, что он ослышался, потому непроизвольно потер сначала левое, а потом правое ухо. «В самом деле, какие такие у этого оболтуса могут быть убеждения?» – подумал кюре, нахмурился и попросил: – Сделай милость, повтори еще раз то, а то я в последнее время стал глуховат.

Франсуа с невозмутимым видом повторил свои слова. В воздухе повисла странная, недобрая тишина. Наконец уразумев, что ему отказали, священник как-то нервно пожал плечами. Странно, очень даже! Впрочем, это, может статься, не совсем окончательный отказ, а лишь средство помучить его и получить побольше, потому он лишь холодно заметил:

– Коли ты отказываешься покидать Париж, то оставайся. Только по крайней мере обходи стороной улицу Сен-Жак. Больше от тебя, собственно говоря, ничего и не требуется. Остальной город в твоем распоряжении, можешь ввергнуть его в пучину разврата или свести с ума своими безумными балладами. Меня это не интересует и не касается, – опустив глаза и нервничая, словно вероотступник, продавший душу Дьяволу, молвил Сермуаз.

Про себя он добавил еще кое-что, но то не предназначалось для посторонних ушей и было на родном нормандском диалекте. Больше всего священник желал, чтобы лиценциат навек переселился на кладбище Невинных, но человек лишь предполагает, а Бог располагает…