Два императора

Кругом было тихо. Вот он у сеновала. Николай ясно слышит разговор двух оборванцев.

— Право бы, его ухлопать. Давай, Кузьма, чего зевать? — тихо говорит Петруха.

— А почём знаешь, есть ли у него деньги?

— Вона! Разве в дорогу едут без денег? Это не мы с тобой, — чай, сам знаешь, по сто целковых нам обещал, если устроим дела. Стало быть, деньги с ним.

Цыганов стал слушать внимательнее; он понял, что дело касается его.

— А как его ухлопаешь? А пистолет забыл? — возразил Петрухе черномазый Кузьма.

— Эх, Кузька, какой ты дурень, право! Чай, он спит. С дороги-то его пушкой не разбудишь.

— Гляди, Петруха, боязно!

— Ишь, чёрт! Ровно девка красная! Или отвык? — смеётся рыжебородый.

— От тебя, Петруха, не отстану.

— Вот и давно бы так! Чай, деньги-то станем поровну делить. Ну, думать нечего, пойдём прихлопнем его, оберём, коней отвяжем да верхом опять в Москву.

— А ну поймают!

— Вона! Ведь мы не пешком, не скоро изловишь, — лови ветра в поле!

Петруха заворочался, приготовляясь встать с сена. Но каково было их удивление и испуг, когда около них, как «по щучьему веленью», очутился Николай с двуствольным пистолетом в руках; лицо его было искажено гневом и злобою.

— Ни с места, дьявол, не то уложу! — крикнул он не своим голосом, прицеливаясь в Петруху.

— Помилуй, барин, за что ты убить нас хочешь? — испуганно отозвался рыжебородый.

— За то, разбойник, что убить меня собирался!

— Так ты слышал? Что же, мы только собирались.

— И убили бы, если бы я не услыхал ваш разговор!

— Это, барин, всё он, Петруха, — он меня уговаривал, — откровенно сознался черномазый Кузька.

— Убить я не убью, а созову сейчас народ, прикажу вас в цепи заковать и в город представить.

— Помилосердствуй, барин!

— Не погуби!

— Отпусти!

— Дай покаяться! — почти в один голос, чуть не плача, говорили оборванцы, стоя на коленях перед молодым человеком.

— Как вас помиловать! Прости вас — вы опять задумаете убить!

— Волоса с головы твоей не тронем!

— Волос-то, пожалуй, вы не тронете, а голову снесёте! — Николай не мог не улыбнуться, смотря на плаксивые рожи оборванцев.

— Возьми с нас клятву! — предложил Кузька.

— Что для вас, разбойников, клятва?

— Разве мы разбойники? — обиделся было Петруха.

— А кто же? Честные люди? На сонного с ножом идёте! Ну да чёрт с вами! На этот раз я вас прощаю, потому что вы мне нужны.

— По гроб твои слуги верные!

— Это вы-то, вы? — Цыганов расхохотался.

— Ну и барин ты! — проговорил Петруха.

— А что? — самодовольно спросил молодой человек.

— Орёл!

— А вы коршуны! Глядите, молодцы, пистолет всегда при мне! Я во всякое время успею размозжить вам головы! Ну, рассветает, спать теперь не время. Пора в путь. Пошли запрягать коней! — распорядился Цыганов, и не прошло часа, как из ворот постоялого двора выехала телега с нашими путниками.

Петруха и Кузьма были хмуры и мрачны; оба они молча сидели на телеге; зато весел был Николай Цыганов; он во всю дорогу острил и насмехался над оборванцами.

Глава XXIII

— Ваше сиятельство, несчастие! — задыхаясь от волнения, проговорила Глаша, бледная как смерть, вбегая в гостиную княжеского дома, где за чаем сидели князь и княгиня.

— Что? Что такое, Глаша? — в один голос спросили муж и жена, меняясь в лице.

— Ох, дух не переведу — бежала.

— Да что такое, говори хоть ты? — спросил князь у горничной, с которой вошла Софья.

— Княжну похитили, ваше сиятельство! — собравшись с духом, ответила молодая девушка.

— Как похитили? Что ты врёшь, глупая!

— Сущую правду говорю вашему сиятельству.

— Она правду говорит, князь: в лесу напали на нас разбойники и княжну схватили и унесли, — задыхаясь, проговорила Глаша.

С Лидией Михайловной случилась сильная истерика. Князь и прислуга бросились приводить в чувство княгиню; её снесли в спальную и положили на кровать.

Один верховой поскакал в город за доктором, а другой к губернатору с известием о постигшем князя несчастии.

— Ваше сиятельство, распорядитесь сейчас же послать верховых в погоню. Может, догонят, — посоветовала Глаша растерявшемуся князю Владимиру Ивановичу.

— Ах, да, да! Федотыч, Федотыч! — позвал князь своего любимого камердинера. — Сейчас распорядись послать погоню за негодяями! Обещай дворовым мою милость, скажи им: я всё, всё отдам, только бы вернуть дочь. — Голос у старого князя дрогнул.

— Дозволь и мне старику, ехать на розыски, ваше сиятельство!

— Поезжай, Федотыч, поезжай вместо меня. Господи, какое несчастие, какое несчастие!

Старик слуга пошёл исполнять приказание своего господина.

— Ваше сиятельство, в этом деле не без греха Николай Цыганов, — сказала дочь мельника.

— Что? Что ты говоришь? — удивился князь.

— Истинную правду говорю, ваше сиятельство! Дело это рук Николая.

— Да объяснись, ради Бога!

— Извольте выслушать, ваше сиятельство!

Глаша рассказала князю, как она видела за несколько дней до происшествия Цыганова, ехавшего вместе с теми бродягами которые в лесу на них напали.

— Дело Николая, он подговорил похитить княжну Софью Владимировну, — закончила свой рассказ молодая девушка.

— Боже, новый удар! Но зачем? С какою целью он сделал это?

— Думается мне, ваше сиятельство, Николай влюблён в княжну, — покраснев, тихо ответила Глаша.

— Этого недоставало, чтобы подкидыш, безродный, приёмыш полюбил мою дочь! Один удар за другим! О, если это правда, Николай получит должное наказание!

— Я, ваше сиятельство поеду с дворовыми — я укажу им место, где напали на нас бродяги.

— Да, Глаша, поезжай, похлопочи — ведь Софья так тебя любила!

— Я отыщу княжну. Мне Бог поможет.

— Глаша, от моего имени вели запрячь тарантас и возьми себе человека три дворовых. Поезжай. Помоги тебе Боже! А я не могу, я так ослаб. Да и княгиню одну оставить нельзя…

Дочь мельника поехала в тарантасе, запряжённом тройкою, по дороге к мельнице; кроме кучера, с нею были трое дворовых, вооружённых ружьями и пистолетами, а человек двадцать тоже дворовых верхами под предводительством старика Федотыча, вооружённые с ног до головы, быстро выехали из княжеской усадьбы и, разделившись на четыре отряда, поскакали в равные стороны.